— На меня? Побойтесь бога, Михайло Гнатович, за что ж вам на старика сердиться?

— За то, что вы себя маленьким да стареньким выставляете. Лауреат Сталинской премии Марко Озерный тоже стар. А вот взял да и перегнал по урожайности кукурузы всю Америку. Бабка Олена Хобта тоже немало прожила на этом свете, а Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета.

— Да за что ж старухе такой почет?

— За честный труд на колхозной земле.

— Так она, выходит, не такое уж большое начальство?

— Не такое уж большое. Звеньевая.

— Как моя Мариечка? — обрадовался старик. — Не сердитесь на меня, Михайло Гнатович. Может, я и никаким начальником не стану, а работать буду как следует.

— Зарубим себе на носу: может, сперва будет и трудно, но работать нужно так, чтобы поскорей к достатку пробиться. Правду я говорю? — дед Стецюк обводит всех взглядом. — Нельзя нам откладывать это дело на долгие годы, мне еще самому хочется пожить зажиточно, а теперь у нас для этого все в руках и в голове. На горах с солнечной стороны, думаю, слива вырастет и другие деревья, а также табак.

— Еще хочу сказать насчет строительства, — гнет свое Марьян Букачук. — А что, дед Савва знает, как кирпич обжигать?

— Как не знать! — повеселев, откликается старый Сайнюк. — Обожгу, как колокол! Микола, так, может, ты меня определишь не таким уж большим начальством на строительство нашего кирпичного завода? Такой построим, что и соседи удивятся.

— Вы, дедушка, уж стары, — лукаво вздыхает Микола Сенчук.

— А ты чего меня метрикой стращаешь? Я же не свататься иду. Или не слушал, что Михайло Гнатович рассказывал? — И, обращаясь уже к старикам, добавил: — Молодые никогда не слушают людей с таким почтеньем, как мы, старики.

— Еще хочу оказать про овец, — не унимается Марьян.

— Овцы могут и подождать, овцу, как ни крути, она овцой и останется, — осмелев, перебивает Юстин Рымарь. — Лучше о лошадях поговорим.

— Можно и про овец, — поддерживает Букачука Чернега. — Это государственный разговор.

— Государственный, — тогда пожалуйста, товарищ секретарь.

— Вы сами знаете, как гуцул любит овец. Об этом даже в песне поется. Так, кажется: «Как гуцула не любить? У гуцула овцы…»

— Так, так… — закивали седыми головами старики.

— И, верно, недаром слагались здесь, в Карпатах, такие песни: сами знаете, как мало у гуцула пахотной земли и какие богатые у него пастбища. Одни полонины чего стоят! И надо, чтобы наши половины от края до края пестрели овцами, да не простыми, а породистыми, чтобы и брынза в кадушках не переводилась и шерсть всех цветов расцветилась повсюду. Овцеводство, животноводство должно, я думаю, стать основой хозяйства для большинства гуцульских колхозов.

— Вот это я и хотел сказать, — гордо проговорил Марьян Букачук.

Старики расходились поздно вечером.

— Вот поди ж ты, — обращается дед Савва Сайнюк к Чернеге, — сколько прожил, а не знал, что сахарная свекла такое капризное растение: на день позже посеешь — на десять центнеров меньше урожай соберешь. Я про это Мариечке расскажу. Снежок пошел — это к урожаю, Михайло Гнатович.

К Сенчуку подошел запыхавшийся Побережник.

— Микола, насилу разыскал тебя… Дело у меня к тебе.

— Важное?

— А то стал бы я тебя разыскивать вдоль и поперек села! Микола, согласился я стать бригадиром, хотя и думал быть только звеньевым по сахарной свекле.

— Ну, согласились.

— Так согласись теперь изменить мне состав бригады.

— Зачем?

— Чтобы авторитет бригадира рос, чтобы не подрывали его разные несознательные родичи.

— Кто же подрывает вам авторитет?

— Член моей бригады Олена Побережник.

— Собственная жена?

— Она. Переведи ее в другую бригаду. Я не хочу, чтобы в моей было два бригадира, да один еще постарше меня.

— Что же, придется перевести, — усмехнулся Сенчук.

— Если это организационно укрепит бригаду Леся Побережника, — тихо добавил сзади Чернега.

— Так вы слышали? — растерялся Побережник. — Без моей жены бригада окрепнет и организационно и всяко. Это я вам говорю. Только надо так перевести ее, чтобы на меня никакая тень не упала, а то хоть из дому беги… Ишь, как метет. Это к новому урожаю.

На Черногоре, приноровляясь к прихотливым очертаниям гор, колышется метель, и сквозь ее подвижные хребты пробивается песня:

Это поют на своих полях гуцулки, впервые преграждая щитами путь шумливой метели.

— Ксения Петровна! Вы уже закончили? — кричит вся в снегу Мариечка.

— Кончаю, Мариечка! Поворачиваю щиты по течению Черемоша.

— Зачем?

— У нас изменилось направление ветра! А как у вас? — весело кричит Дзвиняч, с трудом разлепляя запорошенные снегом ресницы.

— Вроде и у нас начинает меняться! Настечка, Катерина, давайте повернем щиты, а то Ксения Петровна перегнала нас.

— Так за то мы ее по дороге в школу перегоним, — отвечает Катерина, рывком поворачивая щит. — Поскорей, девчата, чтобы нас сам товарищ агроном похвалил.

— Катерина, что больно часто самого товарища агронома поминаешь? — прищурясь, спрашивает Настечка.

— С вами часто, а одна остаюсь — еще чаще! — от всей души выпалила Катерина, не заметив за метелью, что Нестеренко стоит совсем близко от нее.

— Ой, девушка! — покачала головой Настя.

— Настечка! — целуя подругу, взмолилась Катерина. — Чем же я виновата, что тебе нравится стахановец Микитей, а мне — агроном Нестеренко, хоть я и не скажу ему об этом до самой смерти! Трудно, Настечка, ученых любить… Ну что, бежим в школу?

И она вдруг запела:

— Ой, девушки, если бы я получила награду…

— Что бы ты тогда сделала? — спрашивает Настечка.

— Что? Весь свет перецеловала бы и проплясала бы от Гринявки до самой столицы. Вот так! Вот так! — И она закружилась, отдаляясь от подруг. — Ой, девчата, остановите меня, а то я сама не остановлюсь! — кричала она, кружась все быстрее.

— А если я остановлю? — спросил Нестеренко, взяв ее за руку.

— Ой! — Катерина испуганно притихла. — Это вы?

— Как будто я! — Нестеренко покосился на себя. — Целуй же меня, ты ведь весь свет хотела расцеловать?

— Так это, товарищ агроном, когда я получу награду.

— Предсказываю тебе: получишь!

— Правда?

— Правда! Так что целуй… авансом!

— А аванс выдается после уборки. Это же все агрономы знают! — Катерина покраснела, засмеялась, кинулась к девушкам.

Метнув взор на подруг и уверившись, что они ничего не заметили, она облегченно перевела дух.

— Так что, девчата, бежим в школу?

— А урок выучила?

— Она уже всю книгу на память и без памяти знает: ведь сельскохозяйственной науке обучает сам товарищ агроном Нестеренко, — объясняет Настечка под смех подруг.

— Каков учитель, таковы и ученики, — отвечает Катерина и тоже смеется.

И вот гуцулки сидят в классе за партами. Перед ними раскрытые тетради, книги. На стенах плакаты по агротехнике, на столе пучки колосьев, кукурузные початки.

— Григорий Иванович, как же мне брать высокое обязательство?! — пожимая плечами, говорит Олена Побережник. — Откуда я знаю, какая придет весна или лето? А вдруг дождей не будет? А вдруг червяк нападет на кукурузу, да и съест все до последнего корешка?

— Ну, к чему, Олена, в добрый час о дурном вспоминать? Да пропади оно совсем! — поправляет Олену с соседней парты Ксеня Дзвиняч.

— А что мне, жалко его, что ли? Пусть себе пропадает, а только твердое слово я наперед не дам — не могу.