Кумбре осталась справа. Отсюда, отступив вдаль, за равнины, она выглядела как-то непривычно. И небо тоже было странное, жаркое и спокойное, и какая-то печальная красота таилась в плавных переходах его красок.
Потянулись дрожащие в знойном мареве плантации помидоров, возле каждого куста торчала тростниковая подпорка, и все вместе стройными белыми рядами они убегали к горизонту. Дорога манила вперед… Автобус достиг границ пустыни. Белые домики, построенные на восточный лад, с пальмами во дворах, окруженных высокими стенами, вызывали в памяти образы арабских сказок. Марта почувствовала волнение: ведь эти места нравились Пабло, и она приближалась к нему.
Дневная жара стала понемногу спадать. Теперь они ехали по черным вулканическим равнинам, пересеченным длинными оврагами — продолжениями горных ущелий. Сплющенные, причудливой формы камни волнами усеивали землю, красноватую в лучах заходящего солнца. Можно было вообразить, что этот широкий окаменевший поток еще дышит огнем, как в те времена, когда, раскаленный, он бежал к морю.
Марта, ослепленная красными отблесками заката, не видела вокруг даже признака человеческого жилья. Тем не менее большой автобус остановился.
— Вот лавка лодочника Антоньито, девочка.
Быть может, шофер все еще сердился на нее, во всяком случае, он не пошел проводить ее до лавки, но пожал ей руку и на правах родственника пригласил заходить к нему домой, в Лас-Пальмас, он живет на горе святого Николая.
Когда смолк шум мотора, Марта несколько мгновений стояла посреди дороги, чувствуя, что земля уплывает у нее из-под ног, между тем как огромный автобус, оставив за собой облако пыли, переехал по маленькому мостику через ущелье и наконец пропал из виду.
Лавка располагалась в сером одноэтажном домике, приземистом и одиноком. Перед ним раскинулись унылые вулканические земли, они уходили вдаль к завесе гор, пылающих в сумерках. Из-за своих необычных геометрических форм горы казались Марте незнакомыми. Плоские, странные, они были окутаны красно-синей туманной пеленой, будто из долин, как от костров, поднимался сизый дым, ползли огненные отблески. Позади домика по направлению к морю тянулось широкое ущелье. Вдали, у воды, виднелись темные пятнышки нескольких хижин. Единственной растительностью вокруг были огромные кактусы, кардоны, вздымавшиеся над самыми большими камнями; они походили на зеленые костры, зажженные на черной земле. Камни дышали зноем. А от полосы воды на горизонте веяло покоем, сказкой и печалью. По крайней мере, так казалось Марте.
Двери дома были открыты. Марта увидела, как внутри зажегся свет. Она подошла ближе. Какая-то женщина, вешавшая на стену карбидную лампу, испуганно уставилась на девочку.
Это был крохотный магазинчик с засаленным прилавком. На полках множество бутылок. Пахло вином и оливками. Здесь продавали щетки, разные мелочи, хлеб, альпаргаты[18]… В глубине помещения открытая дверь позволяла видеть темный коридор и клочок неба над задним двориком.
Женщина была с Мартой очень приветлива, она сразу же пододвинула ей стул и долго крестилась, узнав, что девочка приехала одна. Имя Камино заинтересовало женщину, и она сказала, что прекрасно помнит Марту. Она так растроганно ахала над ней, как будто сама качала ее на руках когда-то. Женщина отерла слезу, вспомнив о Тересе и происшедшем с ней несчастье, хотя призналась, что никогда ее не видела. Время от времени она подходила к дверям коридора и кричала оглушающим голосом:
— Антоньито-о-о!
Но зов ее оставался без ответа, хотя, наверное, он был слышен во всех помещениях этого жалкого домишка и вокруг него.
— Ах вы, моя милочка! Эти господа с материка, про которых вы говорите, сюда не приезжали… Вас обманули, детка. Вот несчастье!.. Да, хромой сеньор к нам приходит. Он столуется у нас, потому что привез рекомендацию, но ночевать здесь негде, и спит он у рыбаков. Свои кисти и все остальное он оставляет на ночь у нас, там, знаете, просто нет места. Они очень бедные люди… Но вам-то он кто? Пресвятая богородица!.. А он знает, что вы должны приехать?
То и дело женщина осеняла себя крестом.
— Антоньито-о-о!
Эти вопли смешили Марту. Она сидела на стуле, устало облокотившись на стойку. С потолка свешивалась соленая рыба. У Марты сосало под ложечкой, и запах рыбы вызывал у нее тошноту.
Наконец появился Антоньито, толстый и противный старик в выбившейся из-за пояса рубахе.
— Ну что ты вопишь, можно подумать, что дом рушится…
Увидев Марту, он удивился, однако в отличие от жены удивления своего не обнаружил. Он сообщил, что дон Пабло ушел рисовать к рыбачьим хижинам и должен скоро вернуться, потому что уже темнеет. Жена сейчас будет накрывать к ужину.
Марта не могла вынести запахов, наполнявших лавку.
— Я пойду поищу его.
— Пресвятая дева Мария! Да пойди же с ней, Антоньито.
— Нет, не надо.
Антоньито утер нос рукавом, лукаво посмотрел на Марту и отвел глаза.
— Как угодно, сеньорита… Будьте осторожны и не заблудитесь. Вы не боитесь одна?
Лавочник был грузный, краснолицый и лысый, зато грудь его густо поросла седой мохнатой шерстью, вылезавшей наружу через полурасстегнутую рубаху. Хозяйка, смуглая, высохшая до черноты женщина, была намного моложе своего мужа.
Марте казалось, что теперь она уже не боится ничего на свете. Она вышла из дома; надвигались сумерки, и окрестности были объяты тишиной, еще более ощутимой от звона цикад и далекого шума моря. Зной. Жаркий, знойный вечер. Кардоны больше чем когда-либо напоминали языки зеленого пламени. Все вокруг было исполнено суровой трагической красоты.
Не помня себя от волнения, Марта шла среди камней, разыскивая Пабло. Море впереди под темно-красным небом светилось розовым серебром. Скоро оно потемнеет.
Вдруг Марта обнаружила, что заблудилась в недвижном потоке камней, в дикой чаще кактусов, чудовищных растений пустыни. Она попала в какой-то овраг. На мгновение ей стало страшно, но мысль, что скоро она увидит Пабло, приободрила ее, а через несколько минут перед ней снова блеснуло море. В окнах темных хижин забрезжил печальный, еле заметный свет. Между большими камнями Марта отыскала некое подобие тропинки.
Внезапно перед ней возникли неясные фигуры мужчины и мальчика. Она вздрогнула. Потом в человеке с тростью она узнала Пабло, и бурная радость захлестнула ее. Девочка вся дрожала от слабости и волнения. Пабло резко остановился и, приставив руку к глазам, посмотрел на нее из-под ладони. Она побежала к художнику, подавляя в себе желание броситься ему на шею.
За спиной Марты поднималась Кумбре. И в этом странном молчаливом мире на фоне горы, озаренной закатным светом, девочка казалась призрачным существом. Когда художник наконец узнал ее, он растерялся, он не мог понять, почему она здесь. Он надеялся увидеть позади Марты кого-нибудь еще.
— Я одна. Я все объясню…
Пабло хлопнул по плечу мальчика, тащившего складной мольберт и ящик с красками.
— Беги вперед, живо.
Марта оперлась на камень, горячий после долгого солнечного дня. Душная ночь с красноватыми звездами быстро спускалась на них. Море стало искристо-черным, и черными казались строгие, торжественные силуэты кактусов. Пабло, улыбаясь одними глазами, выжидающе положил руки ей на плечи.
— Все это шутка, правда? Кто приехал с тобой?
Было жарко. Жара стояла такая, как в те дни, когда пышет знойный левант. Колючие тени кактусов впивались в сердце. Марта сказала хрипло:
— Я одна.
Пабло покачал головой и стал ощупывать карманы, не говоря ни слова. Он искал сигареты. Марта узнала это движение. При свете спички художник увидел лицо девочки, измученное, с синевой под глазами. Она тоже на мгновение увидела глаза Пабло, полные беспокойства. Потом оба снова погрузились в ночь, подсвеченную блеском моря.
Пабло был напуган. Испуг звучал в его голосе.
— Видно, у тебя случилось что-то серьезное. Это же безумие. Надо немедленно найти машину и отправить тебя в Лас-Пальмас… Идем к дороге. Ну, рассказывай.
