— Даниэль, я хотела поговорить с тобой… Я много думала в эту ночь… Что ты собираешься делать в Мадриде?

Казалось, Даниэль удивился.

— Я не знаю, о чем ты говоришь. Плохие времена миновали. Твоя мать пишет, что квартира нетронута, рояль в хорошем состоянии. Надеюсь, ты не потребуешь от меня, чтобы я с моим именем сидел в какой-то конторе. Это годится здесь. Но ты сама говоришь, что не хочешь тут оставаться. Мы снова вернемся к нашей обычной жизни, к нашему кругу.

Его слова звучали не очень уверенно. Матильда взглянула на мужа. Игра лунного света и теней придавала ему трогательный вид. Она хотела насмешливо спросить: «К какому кругу?», но промолчала.

«Он стар, — подумала Матильда, — старики точно дети. Он у меня как ребенок, избалованный и капризный».

Жизнь с ним будет нелегкой, но она поняла, что может быть счастлива только работая, только преодолевая трудности. Она взяла его за руку; он смотрел на нее.

— У тебя неподходящее платье, детка. Ты должна немного больше следить за собой. Дама…

Матильда печально улыбнулась. Ее суровое лицо было исполнено благородства и силы. Она снова откинулась на спинку качалки, глядя на Даниэля все с той же улыбкой, а он удивленно смотрел на нее. Никогда больше он уже не будет в силах смутить ее дух, подавить ее. Она вновь обрела прежнюю веру в себя. Взгляд Матильды стал живее. Она выпрямилась, словно прислушиваясь.

В комнате Пино загорелся слабый свет. Наверное, лампочка у изголовья кровати. В воображении Матильды этот свет как-то странно связывался со светом свечей, окружавших восковое лицо покойной, такое молодое и изможденное.

Ей хотелось, чтобы ночь прошла поскорее. Эта ночь и еще шесть дней, оставшихся до отъезда с острова.

В тихом коридоре хлопнула дверь. Звук невероятный в доме, где лежит покойник. Объяснить его сквозняком было нельзя: в эту ночь воздух словно застыл, не чувствовалось ни малейшего ветерка.

Марта увидела брата. Она возвращалась в спальню, а он выходил из своей комнаты. Столкнувшись с ней, смутно белевшей в сумерках, тихой, как видение, Хосе вздрогнул. Казалось, он испугался.

— Я думал, ты уже спишь.

— Я иду ложиться. Как Пино?

— Лучше. Иди к себе.

Когда Марта повернулась к своей двери, Хосе положил руку ей на плечо. Голос его звучал резко:

— Ты говорила с Висентой?

— Нет… Я сидела наверху на лестнице.

Марта взглянула на брата, она плохо различала его — свет в коридоре не горел, только луна смотрела в окно. Хосе, долговязый, худой, против обыкновения выглядел усталым. Марта сказала:

— Мне не о чем говорить с Висентой. Я не люблю слушать сплетни служанок.

Хосе ничего не ответил. Рука, лежавшая на плече девочки, легонько подтолкнула ее к комнате. Когда дверь закрылась за ней, Хосе еще стоял в раздумье.

Он вышел из спальни рассерженный. По его мнению, присутствие тещи усложняло отношения с женой. Устроившись у них в комнате, мать Пино ни на минуту не отходила от дочери и, держа ее за руку или поглаживая по голове, тараторила без умолку. Это она завела разговор о смерти Тересы, о том, что им просто стыдно до сих пор быть под одной крышей с Висентой.

— Пепито, нельзя, чтобы эта женщина осталась на похороны. Очень хорошо, что при посторонних ты заставил ее замолчать, но теперь все ушли. Завтра в доме будет полно народа. Она должна убраться сию же минуту. Это просто неприлично, если она останется.

При слове «Пепито» Хосе передернуло.

— Я очень прошу вас, сеньора, не вмешиваться в дела моего дома. Висенте уже отказано. Она грубиянка, деревенщина, если хотите, но она имеет право находиться здесь. Я не собираюсь устраивать у тела Тересы еще один скандал. Завтра она уйдет. Если бы вы знали этот народ, вы поняли бы, что она уже сказала все, что хотела. Теперь она больше не сунется.

Пино уткнула лицо в подушки. От нее исходил запах молодой плоти, терпкий аромат пышных волос. Она пробормотала в отчаянии:

— Замолчите, мама! Разве вы не видите, что мой муж мне не верит? Он верит этой ведьме. Ах, и все-таки я рада, что Тереса умерла!

В темноте она повернулась к Хосе, приподнялась на постели. Вполголоса вызывающе бросила ему:

— Да, рада!

У Хосе готов был сорваться с губ резкий ответ, но он сдержался. Мать Пино плакала:

— Ах, мальчик, ты сам не знаешь, что говоришь!

Хосе всегда хотел казаться человеком без нервов.

Отец его говорил, что Хосе стремится походить на английского лорда, однако стремление это совершенно бесперспективно, потому что лорды ведут себя как раз наоборот, добавлял Луис Камино. Когда отец говорил такие вещи, Хосе ненавидел его.

Сидя в ногах постели, Хосе пожал плечами. Он ответил как можно холоднее, желая уколоть жену:

— Единственное, что я могу сделать для тебя, это просить о вскрытии тела Тересы.

Пино вырвалась из объятий матери, и именно тогда раздался ее истерический крик:

— Если ты скажешь еще хоть слово, я зарежусь! Слышишь? Зарежусь!

Она с силой отталкивала мать и рыдала. Хосе встал. Его прошиб холодный пот. Он почувствовал, как у него намокает рубашка. Ему надо было остаться наедине с женой. С тех пор как он вечером вернулся из города, его ни на минуту не оставляли с ней вдвоем. То подруги Тересы, то дон Хуан, то теща. Пино — его жена. Его собственность, его. Ему хотелось схватить тещу за шиворот и вытолкать из спальни. Одни они сумели бы объясниться.

— Пойдите за доном Хуаном, Пепито. У нее снова начинается припадок.

Пино слабо стонала, откинувшись на подушки.

Хосе не сделал ничего из того, что хотел. Впрочем, он толком и не знал, чего хочет: может быть, обнять Пино, как после ее истерических приступов ревности… Он знал только, что эта проклятая толстуха мешает ему, портит жену.

Хосе вышел из спальни, со злостью хлопнув дверью. От этого ему стало немного легче. Он был весь в поту. Он провел рукой по голове, пропуская пальцы сквозь влажные волосы. В коридоре раздались легкие шаги. Хосе поднял голову: перед ним, как видение, появилась сестра. От неожиданности мороз пробежал у него по коже. Он совершенно забыл о Марте в этот ужасный день. Все еще в раздражении, он окинул взглядом ее фигурку и вдруг со всей ясностью осознал роль сестры в своей жизни. Ему показалось, что, увидев его, Марта вздрогнула, но и он, в свою очередь, был напуган. Они обменялись несколькими словами, и ее юный голосок успокоил его.

В который раз за этот трудный день Хосе стал спускаться в столовую. Посреди лестницы он остановился в каком-то внезапном оцепенении. Сладковатый тяжелый запах исходил от цветов, от гроба. Мрачная фигура служанки темнела на прежнем месте. Она не пошевелилась. Казалось невероятным, чтобы человек мог сидеть так неподвижно. Хосе почувствовал, что у него больше нет сил. Тереса лежала в гробу. Мертвая. Странно, последние часы он был занят ее смертью, вызванными этой смертью неприятными осложнениями, устройством похорон, но о Тересе он не думал.

Хосе двинулся дальше, шаги его стали медленнее и тяжелее. Шея напряглась, он не хотел больше смотреть на гроб, но у него все время было ощущение, будто чьи-то глаза следят за ним.

Темнота коридора подбодрила его. Со спокойным лицом он вошел в музыкальную комнату и тут же недовольно нахмурился.

Настроение в комнате было самое беззаботное. Хромой художник, приятель его родных, расположился тут, как у себя дома. Он сидел без пиджака, закатав рукава рубашки, небрежно ослабив галстук, и играл в шахматы с доном Хуаном.

Старый доктор тоже утратил свою солидность. Правда, рукава его рубашки были опущены, но пиджак он тоже снял, и пот пятнами проступал на тонкой белой материи. Лицо у него было воспаленное и печальное, как у пьяного; он с головой ушел в игру. Его огромная фигура словно заполняла собой всю комнату.

Онес стояла, навалившись всем телом на спинку стула, на котором сидел Пабло. Время от времени она роняла замечания относительно хода игры, но было видно, что ее интересует иное. Хосе сразу же с отвращением заметил, что она старается как бы нечаянно то и дело коснуться грудью головы и плеч художника.