Музыка, карнавальные огни, шарканье ног по натертому дубовому полу, приглушенные разговоры и смех.

Артур Кэвершем из Бостона двадцатого века ощутил на коже дуновение воздуха и обнаружил, что он совершенно голый.

Это был выходной бал Дженис Пэджет: он находился в окружении трех сотен гостей в строгих вечерних туалетах.

Какое-то мгновение он не ощущал никаких эмоций, кроме легкого смущения. Его присутствие казалось венцом цепи логических событий, однако он никак не мог обнаружить какой-то определенной привязки к реальности.

Он стоял немного в стороне от толпы прочих кавалеров, смотревших в сторону красной с золотом каллиопы там, где сидели музыканты. Справа от него находился буфет, чаша с пуншем, тележки с шампанским, обслуживаемые клоунами; слева через откинутую полу циркового шатра виднелся сад, расцвеченный гирляндами разноцветных огней — красных, зеленых, желтых, голубых, — а за лужайкой он заметил карусель.

Почему он тут? Он ничего не помнил, не чувствовал в этом никакого смысла… Вечер выдался теплым: он подумал, что прочим молодым людям, полностью одетым, должно быть довольно жарко… Какая-то мысль с трудом пробивалась где-то в уголке сознания. Во всем этом деле есть некая важная сторона, которой он не улавливает.

Он заметил, что молодые люди, находившиеся поблизости, отошли от него подальше. Он слышал сдавленные смешки, удивленные возгласы. Двигавшаяся мимо в танце девушка увидела его из-за плеча партнера: она изумленно пискнула, быстро отвела глаза, хихикнув и залившись румянцем.

Что-то было неправильно. Эти молодые мужчины и женщины были изумлены видом его обнаженной кожи чуть ли не до испуга. Сигнал тревоги стал ощутимее. Он должен что-нибудь предпринять. Столь остро воспринимаемые табу не могут нарушаться без неприятных последствий, насколько он понимал. У него не было одежды: он должен ее добыть.

Он огляделся вокруг, рассматривая молодых людей, наблюдавших за ним с непристойным восхищением, отвращением или любопытством. К одному из последних он и обратился:

— Где я могу раздобыть какую-нибудь одежду?

Молодой человек пожал плечами:

— А где вы оставили свою?

В шатер вошли двое крупных мужчин в синей униформе; Артур Кэвершем видел их краем глаза, и его мозг работал с отчаянной быстротой.

Этот молодой человек выглядит вполне типично в сравнении с окружающими. Что для него имеет значение? Его, как любого человека, можно побудить к действию, если задеть нужную струну. Чем его можно тронуть?

Сочувствие?

Угрозы?

Возможные выгоды?

Кэвершем все это отверг. Нарушив табу, он отказался от права на сочувствие. Угроза вызовет насмешки, а предложить ему нечего. Стимул должен быть потоньше… Он вспомнил, что молодые люди обычно сбивались в тайные общества. На примерах тысяч культур он убедился, что это — почти непреложная истина. Дома совместного проживания, наркотические культы, тонги, обряды сексуального посвящения — как бы это ни называлось, внешние проявления были почти одинаковыми: болезненное посвящение, тайные знаки и пароли, единообразие поведения в группе, обязательство подчиняться. Если этот юноша состоит в подобном сообществе, ссылка на групповой дух вполне может найти отклик у него в душе, и Артур Кэвершем сказал:

— Это братство поставило меня в такое положение, что я вынужден нарушить табу. Во имя братства, найдите мне подходящее одеяние.

Молодой человек ошарашенно уставился на него.

— Братство? Вы имеете в виду общество? — Лицо его озарилось. — Это что-то вроде обряда посвящения?

Он рассмеялся:

— Ну, коли так, вам предстоит пройти все до конца.

— Да, — подтвердил Артур Кэвершем. — Мое общество.

— Тогда нам сюда — и поспешите, сюда идет полиция. Мы Пролезем под шатром. Я одолжу вам свое пальто, чтобы вы могли добраться до дому.

Двое в униформе, неторопливо пробиравшиеся через толпу танцующих, почти добрались до них. Молодой человек поднял полог шатра, и Артур Кэвершем нырнул туда, а его новый приятель последовал за ним. Вместе они пробежали через разноцветные тени к стоявшей почти рядом с шатром небольшой будке, выкрашенной в ярко-красную и белую полоску.

— Оставайтесь тут, чтоб никто не видел, — сказал юноша. — А я пойду поищу пальто.

— Отлично, — отозвался Артур Кэвершем.

Молодой человек замешкался.

— А где вы живете? Где учитесь?

Артур Кэвершем отчаянно искал в уме ответ. На поверхность всплыл один-единственный факт.

— Я из Бостона.

— Бостонский университет? МТИ? Или Гарвард?

— Гарвард.

— Ясно. — Молодой человек кивнул. — А я из Вашингтона. А где ваш дом?

— Я не должен говорить.

— Ага, — произнес юноша, озадаченный, но вполне удовлетворенный ответами. — Ну ладно, подождите минутку…

Бирвальд Хэлфорн остановился, оцепенев от отчаяния и изнеможения. Уцелевшие из его отряда упали на землю вокруг него и смотрели назад, где мерцал сполохами огня ночной горизонт. Многие деревни, многие фермерские дома с деревянными фронтонами были преданы огню, и брэнды с горы Медальон упивались людской кровью.

Пульсирование далекого барабана коснулось кожи Бирвальда, низкое, почти неслышное «бум-бум-бум». Гораздо ближе он услышал хриплый человеческий вопль ужаса, а потом — ликующий клич убийцы, принадлежавший уже не человеку. Брэнды были высокими, черными, имеющими человеческое обличье, но это были не люди. Глаза их напоминали горящие красные светильники, зубы были ярко-белыми, и сегодня они, похоже, решили истребить весь род людской на свете.

— Пригнись, — прошипел Кэноу, его правый оруженосец, и Бирвальд присел. На фоне зарева проходила колонна высоких воинов брэндов, беспечно покачиваясь, не проявляя ни малейшего страха.

— Ребята, нас тринадцать, — вдруг заговорил Бирвальд. — Мы беспомощны, сражаясь врукопашную с этими чудовищами. Сегодня ночью все их силы спустились с горы: в их улье скорее всего почти никого не осталось. Что мы теряем, если попытаемся сжечь дом-улей брэндов? Разве что жизнь, а чего теперь стоят наши жизни?

— Наши жизни — ничто, — произнес Кэноу. — Отправимся сейчас же.

— Да будет великим отмщение, — сказал Броктан, левый оруженосец. — Да обратится улей брэндов в белый пепел уже этим утром.

Гора Медальон виднелась вверху; овальный улей находился в долине Пэнгхорн. У входа в долину Бирвальд разделил отряд на две части и поставил Кэноу в авангарде второй группы.

— Передвигаемся тихо в двадцати ярдах друг от друга: если одна группа наткнется на брэнда, другая сможет атаковать с тыла и убить чудовище, пока вся долина не всполошится. Все поняли?

— Поняли.

— Тогда вперед, к улью.

В долине воняло чем-то вроде сырой кожи. Со стороны улья доносился приглушенный звон. На мягкой, покрытой мхом почве шаги были совершенно бесшумными. Прижавшись к земле, Бирвальд видел силуэты людей на фоне неба — темно-синие с фиолетовыми контурами. Багровое зарево горящей Эчевазы виднелось на юге, вниз по склону.

Какой-то звук. Бирвальд шикнул, и обе группы застыли на месте. Послышались глухие шаги — потом хриплый крик ярости и тревоги.

— Убейте, убейте тварь! — взревел Бирвальд.

Брэнд взмахнул дубиной, словно косой, поднял одного из людей и перебросил его через себя. Подскочив к нему, Бирвальд нанес удар мечом, ощутив, как лезвие рассекает сухожилия, почуяв горячий запах хлынувшей крови брэнда.

Звон со стороны улья прекратился, и в ночи разнеслись крики брэндов.

— Вперед, — рявкнул Бирвальд. — Доставайте трут, поджигайте улей. Сжечь его, сжечь дотла…

Уже без всяких уловок он устремился вперед, где вырисовывался темный купол. Навстречу с писком и пронзительным визгом выскочили брэнды-детеныши, а с ними — матки, Двадцатифутовые чудовища, которые ползли на руках и ногах, похрустывая и пощелкивая суставами.

— Всех убивать! — заорал Бирвальд. — Убейте их! Поджигай! Поджигай!