Силовое поле крозиуса перезарядилось. На этот раз он мог раздробить руку БСК или расколоть туловище. Воспользовавшись слепотой врага, Ульрик бросился к нему, уходя из сектора обстрела пушки.

На груди боескафандра, словно в корпусе звездолета, открылся люк. Внутри боевой машины сидел шас’эль, освещенный мигающими огоньками на панели управления. Судя по тонкой пелене воздуха, подернутого дымкой, герметичность кабины в разреженной атмосфере Дактилы поддерживало энергетическое поле. Безгубый рот ксеноса был открыт, и блики тревожных сигналов отражались в текучей черноте его глаз.

Заметив противника, Малкаон в последний момент успел поднять левую руку. Ульрик, на полной скорости врезавшись в полыхнувшее защитное поле, отлетел от БСК и распластался на скале. Тут же шас’эль опустил диск, будто острие гильотины, на живот космодесантника. Прижатый к камням мощью мерцающего энергощита, Убийца дергался, как насекомое на булавке.

Боескафандр развернул орудие, целясь в волчьего жреца. Если тау вообще были способны на улыбку, шас’эль Дал’ит Сона Малкаон в тот момент улыбался.

Высвободив зажатую руку, Ульрик схватил плазменный пистолет. Это оружие обладало достаточной мощностью, чтобы прожечь дыру в надежном силовом доспехе, но соленоидам каждый раз требовалось несколько секунд на перезарядку. Значит, волчий жрец мог рассчитывать только на один выстрел.

Он выстрелил прямо вверх. Сгусток плазмы угодил в генератор щита, и силовое поле с треском отключилось. Энергетическая пушка пальнула в скалу между ступней БСК, но Убийца успел откатиться в сторону.

Ударная волна швырнула Ульрика на ногу боескафандра. Волчий жрец, оставшись в сознании, почувствовал, как сминается боковая часть нагрудника. Его внутренняя броня — сросшиеся ребра — треснула, осколки костей проникли в грудную полость. Фенрисиец ощутил каждый из них: словно огненные иглы, они пронзали тело воина, полосуя и разрывая внутренние органы.

Рухнув на землю, космодесантник попытался вдохнуть, и растерзанные легкие вспыхнули болью. Рядом с Убийцей светилась воронка от взрыва, испарившего камни. Волчий жрец по-прежнему держал в руках крозиус и пистолет; последний он убрал в кобуру, не обращая внимания на боль в разорванных боковых мышцах.

Муки не усмирили внутреннего волка Ульрика, он лишь завыл громче. Схватившись за край открытой кабины, лорд Убийца подтянулся и оказался лицом к лицу с шас’элем.

Ксеноса, кажется, поразило, что противник до сих пор жив. Занося крозиус для смертельного удара, Космический Волк заметил в больших черных глазах тау отражение своего череполикого шлема.

И оно изменилось. Очертания волчьего черепа исказились и распались фонтаном звезд. Вращающиеся галактики разлетелись прочь, грозовые валы сияющего звездного газа заструились из безбрежной пустоты. Миллионы лет, кружась, унеслись цепочками угасающих светил.

Ульрик почти впал в забытье, но снова заставил себя очистить мысли. Осознание чего-то ужасного зарождалось в глубине его разума.

Лорд Убийца услышал далекий смех и понял всё.

Нечто врезалось в бок космодесантника, он выпустил край кабины и снова рухнул на землю рядом с воронкой. Воин огня, тот, кого Ульрик преследовал из центра управления, — Перевертыш, — вернулся и с разбегу сбил его с БСК.

Раны волчьего жреца снова вспыхнули болью. Шас’эль повернулся к нему, дрожащий образ бездны промелькнул по шлему воина огня и лицу Соны Малкаона. В тот момент Убийца снова услышал прежний звонкий смех, доносящийся из какого-то темного места.

Конечно же, Перевертыша не было на Дактиле. Демон остался на Фенрисе, рыская у врат Клыка и ожидая возможности проникнуть в умы Космических Волков. Он навел иллюзию, чтобы отвлечь Ульрика, заставить его проявить слабость, которую не должен позволять себе ни один волчий жрец. Ведь Перевертыш знал единственное уязвимое место Убийцы.

Волк в клетке. Ярость Фенриса. Демон знал, что он сидит внутри Ульрика, и, когда зверь вырывается на свободу, ментальная дисциплина, воспитанная в себе волчьим жрецом, оказывается полностью сокрушенной и забытой.

Убийца перекатился на живот и пополз, чувствуя, как уходят силы. Гнев исчез, осталась только лишь боль. Прежде Космический Волк не раз испытывал физические страдания и не боялся самих мучений, но они напоминали воину о том, как безнадежно обхитрил его Перевертыш. Враг предугадывал каждый ход, сделанный волчьим жрецом, точно знал, как заставить космодесантника забыться, стать неистовым сыном Фенриса, сокрытым внутри. Лорд Убийца оторвался от боевых братьев, сделался уязвимым, позволил неприятелю загнать себя в угол. На памяти Ульрика подобные ошибки совершали только самые тупые новобранцы, которым он же и устраивал взбучку.

Воин огня отступил назад. Передвинувшийся боескафандр теперь стоял над Космическим Волком, и он видел лицо шас’эля в открытой кабине. Подняв тяжелую бронированную ступню, БСК занес её над Ульриком.

В этот миг, уверившись в собственной смерти, волчий жрец испытал странное чувство, всплывшее где-то между болью и сожалением. Оно оказалось необычным оттенком восхищения — отнюдь не доброжелательным, не содержащим прощения или понимания. Но, всё равно, Убийца помимо воли признавал невероятное хитроумие Перевертыша, сумевшего обнаружить единственную слабость в человеке, не имевшем права на слабости. Ульрик гордился тем, что он фенрисиец и сын Лемана Русса, и эта любовь к родному миру и примарху породила в ментальной броне космодесантника уязвимость, которой воспользовался демон.

Нога боескафандра ринулась к земле, сокрушающая, уничтожающая.

Над боевой машиной тау виднелась пустота, расчерченная огнем космолетов. Где-то там, среди этих звезд, лежал Фенрис — и последней, как решил Ульрик, мыслью в его жизни стало осознание того, что родина теперь беззащитна перед хищной волей Темных богов.

Мои ноздри скривились от вони — вони, заметной даже в этом пристанище отчаяния и горя, похожей на прилипший сгусток кровавого пота, который никак не соскоблить.

— Имя, — вновь спросила я, гадая, сможет ли он ответить.

Прислонившись к стене камеры № 7897 и распластав руки ладонями вверх, он смотрел куда-то мимо меня.

Я смотрела на него, заставляя себя следовать протоколу. Котеас захотел бы узнать все детали, а я, как и любая вменяемая женщина, не хотела его разочаровывать.

Заключённый был ужасно истощён. Его щёки запали как у трупа, униформа обвисла. Я видела, как из-под рваного бронежилета выпирают рёбра. На груди висела наспех пришитая эмблема полка «Клинок Крида».

Такая же эмблема была на униформе каждого из заключённых. Нелепое название, впрочем, всё в этих людях было нелепым. Храбрые, но глупые…

А есть ли разница?

— Назови мне своё имя.

Камера была такой же, как и остальные: ржавые металлические стены, освещённые грязным светильником-люменом. Жаркая, душная каморка пропиталась человеческим отчаяньем.

Сколько же веков её использовали? Сколько мужчин и женщин оказались в заточении в лунной крепости Котеаса без надежды на спасение и избавление? Я заметила, что никто не пытался выцарапать на стене имена или хоть как-то показать, что они там были. Возможно, так бы поступили заключённые в другом месте, где у них бы осталась какая-то надежда вновь увидеть солнечный свет. Но это были владения Котеаса, и узникам даже не нужно было говорить, что их дни сочтены. В мрачные залы лорда-инквизитора приводили немногих: тех, кто был проклят или узрел проклятие, тех, кто знал слишком много или знал слишком мало.

— Ты ещё можешь служить. Даже теперь. Назови мне своё имя. Это послужит началом.

Я знала имя заключённого. Его звали Маттиас Морбах. Также я знала, что он был сержантом 345-го Кадийского Бронетанкового, и что его жена и семья находились на Ульторе перед его уничтожением. Как знала и то, что вскоре после этого он вступил в Клинок Крида. Вероятно, туда его привело горе, ведь в Морбахе, в отличие от многих, не было видно наивного идеализма.