А Том, Ян и Эдди по-прежнему сидят в камере смертников.

В то утро Хюго прятался между мешками с цементом и досками во дворике у одного плотника, ожидая, пока улицы станут более людными; в своем кармане он обнаружил пачку хороших сигарет, которые приберег для Эдди, заядлого курильщика. В этот день он остался в Амстердаме, а вечером направился в район Заана. У матушки де Мол он узнал, что Флоор и Тони, оба раненые, скрылись в конспиративных квартирах: Флоору прострелили бедренную кость, а Тони — плечо. Одну ночь Хюго провел на чердаке над бакалейной лавочкой.

И вот он снова здесь. Невредимый, но терзаемый муками разочарования, ярости и мести. А пачка сигарет для Эдди по-прежнему лежит нераспечатанная у него в пальто. Под кожаным внутренним карманом, в котором он держит свой револьвер.

Хюго скоро преодолел душевное смятение и слабость. Да и я тоже рвалась в дело. Невзирая на легкое головокружение, я чувствовала, что способна выполнить любое задание. И я очень обрадовалась, когда несколько дней спустя Хюго наконец сказал:

— Поедем в гарлемский штаб. Там что-то готовится.

В эти майские дни стояла ветреная, дождливая погода, как будто природа вместе с нами возмущалась теми невероятными злодеяниями против людей, которые совершались в оккупированной Европе. Я не в состоянии выразить те чувства, которые обуревали меня: мне казалось, во всем мире не найдется достаточно огня, чтобы выжечь нацистскую мразь.

Укутавшись в плащи, мы поехали на велосипедах в «Испанские дубы», в старый господский дом. Я надела под плащ свитер, Хюго — старое зимнее пальто. У него и в этом пальто был внутренний кожаный карман для револьвера. А я пришила двойной холщовый карман к своему плащу и этим, кажется, исчерпала все свои способности к рукоделью. Если бы мама увидела, как я его пришила, она только головой покачала бы. Но он держался, а это главное.

Мокрая дорога блестела, воздух словно навис над землей всей своей тяжестью, и если бы не свежая зелень и слабый горьковатый аромат молодой листвы, то можно было подумать, что стоит октябрь. Я вся дрожала…

Мы въехали за ограду, оставили велосипеды, побрели по садовой дорожке… Дрожь пробирала меня все сильнее. Я нервничала. Вот и деревянная калитка, и тот же характерный звук, когда ее открываешь… Затем дверь черного хода, скрытая романтическим навесом из дикого винограда… И наша комната…

Хюго тихонько, подтолкнул меня вперед. В комнате царил полумрак: небо было закрыто тучами, перед окнами свисали ветви деревьев, и все предметы в комнате заволокло табачным дымом. Однако я сразу узнала Вейнанта, фигура которого довольно четко обрисовывалась на фоне окна; он тотчас же повернулся к нам. Там же находился и Франс, а позади него, едва видный в тени, на одном из старых диванов сидел Рулант и еще несколько мужчин, которых я не знала.

И вот мы встали друг против друга, пожали друг другу руки, пробормотав обычное приветствие «Как дела?..» И каждый подумал о трех наших товарищах, ушедших отсюда, но никто не промолвил ни слова.

Постепенно глаза привыкли к слабому освещению: у Франса был очень озабоченный вид, он представил меня двоим новичкам: Отто, длинному белокурому парню, и ничем внешне не замечательному человеку по имени Вихер; на его лице единственно приметными были пытливые серые глаза. Хюго встретился с ним, как со старым знакомым, и я догадалась, что Вихер участвовал в налете первого мая.

Шесть мужчин и одна девушка. На данный момент они представляли собой гарлемский Совет Сопротивления, во всяком случае, его ядро, его боевой отряд. Вдобавок Хюго и я, если можно так выразиться, действовали наполовину самостоятельно.

Было что-то печальное, что-то угнетающее в этой встрече, будто мы явились на вечер воспоминаний, на траурный митинг; по-видимому, не я одна испытывала такое чувство. Рулант, который с пытливым вниманием, думая, что я не замечаю, наблюдал за мной — как будто по моему внешнему виду он мог определить, что я за это время делала и чем жила, — выглядел не менее озабоченным и мрачным, чем Франс; я радовалась, что двое новичков по крайней мере внесли некоторое оживление в нашу встречу. Я подумала, что они, вероятно, не знали наших арестованных товарищей.

В этой так хорошо знакомой мне комнате я чувствовала себя теперь более взрослой и главное — более опытной. И я понимала, что мои прежние товарищи должны были это заметить. Отто обносил всех напитком, который именовался кофе. Он был горячий и сладкий и, несмотря на отсутствие в нем всякого аромата, все же немного рассеял мрак и холод, царившие в наших душах…

Разговор не клеился; он разгорелся, лишь когда Франс обратился ко мне и Хюго:

— Знаете ли вы, что Тома, Яна и Эдди выдал немцам на фелзенском пароме некий молодчик в штатском?

Я не ответила, а Хюго кивнул головой.

— Теперь мы знаем, кто это был, — добавил Франс. В его голосе слышались новые нотки, какая-то твердость, что мне гораздо больше понравилось, чем робкий, неуверенный тон, каким он говорил с нами до этого момента.

— Кто же это, черт возьми? — поспешно спросил Хюго. — Я знаю его?

— Даже очень хорошо знаешь и удивишься, — ответил Франс. — Это Фосландер.

Хюго. в самом деле удивленно уставился на Франса, а я ничего не поняла, так как имя Фосландера мне ни о чем не говорило.

— Но это же не Герман Фосландер… из Бевервейка? — недоверчиво спросил Хюго.

Франс, Рулант и новичок Вихер — все трое кивнули головой.

— Наш «товарищ по партии» Фосландер, — сказал Рулант и встал; видно, ему не сиделось на месте.

Я физически ощутила волнение, охватившее Хюго. Я почти точно знала, какие мысли вертелись сейчас у него в голове.

— Чтоб ему ни дна ни покрышки… — проговорил он, бессильно опускаясь на стул. — И вам наверняка это известно?

Франс несколько раз выразительно кивнул головой:

— Да. От человека, в словах которого нет оснований сомневаться. От Симона Б. После этой истории с военнопленными Симон служил у Фосландера в качестве фиктивного слуги. А вы знаете, какой Симон наблюдательный — у него ясный и трезвый ум рабочего.

Хюго покачал головой.

— Это ужасно, — сказал он. — То, что Фосландер как-то стран-: но держал себя… например, его фатовство… все это я всегда приписывал тому обстоятельству, что он ведет торговые дела и вынужден общаться с буржуазией… Но представить себе, что он преследует такие цели!..

— «Товарищ» Фосландер! — язвительно, с горечью снова проговорил Рулант. — «Связной» Фосландер!..

Внезапно Хюго встал, подошел к Франсу, тряхнул его за плечо.

— Наверное, в свое время, в Апелдоорне, это он пытался выдать немецкой разведке подпольную партийную организацию?

— Да! — подтвердил Франс. — Он самый. Что ему частично и удалось сделать! Лоу Й. и Ян Д., которые не успели достаточно быстро скрыться, были арестованы недалеко оттуда…

Хюго начал мерить шагами комнату. Его волнение заразило нас всех. Товарищи продолжали говорить о Фосландере; каждый рассказывал, что знал. Я же не только не знала его, но даже никогда о нем не слышала. Однако и того, что мне пришлось узнать теперь, было достаточно, чтобы вызвать во мне отвращение и еще более сильное чувство — желание отомстить. Герман Фосландер… Человек из мелкобуржуазных кругов, неудачливый делец, но, очевидно, убежденный в том, что обладает необыкновенными коммерческими способностями; он переселяется из Амстердама в Бевервейк и спекулирует там хозяйственными товарами… С молодых лет он имел знакомых в коммунистической партии. Перед коммунистами он выдает себя за члена компартии. Бросаются в глаза его мещанские замашки: он любит яркую, кричащую одежду, обожает перчатки канареечно-желтого цвета, много времени проводит в различных кафе, состоит членом клуба лавочников, любителей игры в бридж. Время от времени он помогает партийной организации, когда не хватает денег на публикацию объявлений, регулярно жертвует небольшие суммы Комитету помощи Испании и оказывает поддержку Международной рабочей помощи… Он и сам, однако, толком не знает, к чему он стремится. Выступать открыто в качестве коммуниста он не может, да и не хочет. Это скомпрометировало бы его в глазах его буржуазных клиентов. Лишь с момента оккупации он как будто окончательно определил свою позицию: вскоре же скрылся в подполье. Подозрений он не возбуждал. Его светские манеры очень пригодились для связи: после февральской забастовки, когда немцы начали арестовывать всех направо и налево, амстердамские коммунисты неоднократно направляли его со специальными поручениями в Гелдерланд, к скрывавшемуся в подполье руководству компартии… И выполнял он эти поручения вполне удовлетворительно.