Александр Федорович Шишов

Младшая сестра

Настина мама Мария Петровна много лет работает в колхозе дояркой. У неё десять коров — чистокровных ярославок. Как-то прибежала она в полдень домой, расстроенная, хмурая:

— Вот наказанье! — говорит. — Пеструля-то из стада ушла, пропала. Пастухи недосмотрели!

— Мама, а куда она ушла? — спросила дочка Настенька и тревожно на неё посмотрела.

— Где-нибудь в лесу. Боюсь, не увязла бы в болоте. Тяжёлая она у меня, да и время-то у неё подходит к отёлу. Пойдём на розыски, дочка!

— Пойдём! — живо отозвалась Настенька.

— Обуйся и оденься потеплее.

Мария Петровна набросила на плечи ватник, покрыла голову старенькой шалью, взяла со стола ломоть хлеба и завернула в фартук.

Добежали мать с дочкой до молодой сечи, где пасся колхозный скот. Пастух, высокий парень с медной трубой, подвешенной на ремне через плечо, тоже пошёл с ними на розыски, оставив со стадом подпаска.

— Мария Петровна, не сердитесь на меня, уж я как следил…

Доярка молчала, плотно сжав тонкие губы. Чувствуя за собой вину, пастух подыскивал оправдания:

— Пеструля, как ни на есть, а хитрая коровёнка…

— Не коровёнка, а корова.

— Я знаю, что она по удою-то хороша, да вот телится под осень.

И правда была уже осень. Вереницей тянулись сырые облака, на небе кое-где образовывались разводья, и в них иногда показывалось солнце. Оно золотило лес, озимые поля и, не успевая подсушить на молодой отаве росу, снова пряталось в облаках.

Пастух остановился и, поразмыслив, сказал, виновато поглядывая на доярку:

— Вы, Мария Петровна, с дочкой идите обочиной леса, а я обогну болото да спущусь в низовья. Кричите мне, как что увидите…

— Ладно, — ответила за мать Настенька.

За пастухом погнался его большой рыже-бурый пёс. У собаки на ошейнике звенел колокольчик. Колокольчик подвешен был для того, чтобы на собаку не напали волки.

Лес в тех местах тучный, глухой: сосна и ель в обхват да лозовая берёза, бугристая в комле. По лесу обрывистые овраги да пересохшие болотины, заросшие острой, как ножи, осокой.

— Пеструля, Пеструля! — звала Мария Петровна, прислушиваясь и зорко поглядывая по сторонам.

Настенька шла неподалёку от матери и тоже звала. Под ногами хрустели и неожиданно стреляли сухие сучья и валежник. Ноги заплетались в густом папоротнике или вязли в пышном мхе. Настенька подумала: «Наверно, здесь водятся волки». И как только подумала об этом, сердце её сжалось от страха.

Они пересекли гладко выкошенную и уже заросшую травой ложбину и опять углубились в лес. Пастух ушёл далеко, чуть была слышна его труба: «Ду-ду-ду…» Верхушки сосен и елей сомкнулись, и когда солнце появлялось, то проникало сюда слабо. По земле сновали беспокойные тени.

— Мама, страшно-то как! — сказала Настенька.

— А ты об этом не думай и бояться не будешь.

— Само думается…

Мария Петровна пожалела, что взяла девочку с собой, да и дом остался без надзора. Лучше бы позвать кого с фермы. Впопыхах-то не смекнула.

Перешли они в молодую рощицу, но и здесь высились те же сосны и ели, шумливые берёзы и осины. На облыселом шиповнике рдели поздние ягоды.

Девочка устала. Ноги поцарапала в кровь. Только она не хотела говорить об этом матери.

— Пеструля! Пеструля! — кричали они уже в один голос.

У Марии Петровны сбилась шаль с головы на плечи. Выцветшие волосы перепутались. Беспокойное сердце её ныло от досады всё на того же пастуха, который и сам теперь мучается, нивесть где пропадая.

— Ты посиди, дочка, отдохни, а я обойду вот эту рощицу и приду опять сюда.

Настя села на низко срезанный пенёк с краю небольшой прогалины. Только мать отошла, вдруг девочка услышала в молодом ольшанике, у самого подлеска, какой-то шум. Она с опаской поглядела в ту сторону, а потом подумала: «А что, если это Пеструля?» Стала к тому месту осторожно красться и вдруг закричала на весь лес:

— Мама, мама! Вот она, Пеструля-то! Здесь!..

На подмятой траве у ног коровы девочка увидела телят и закричала ещё громче:

— Пеструля здесь отелилась! Двоих принесла! Где ты! Беги скорее!

Но Мария Петровна была уже рядом.

— Батюшки мои, двойня! — сказала она, и у неё сразу пропала всякая обида на этого чернявого, немного бесшабашного парня — пастуха. Одно волнение улеглось — появилось другое, но не такое уж тягостное. Как-нибудь доберутся они до дому.

Большая чёрная корова с белыми пятнами по бокам и на спине, с загнутыми кверху рогами, старательно облизывала новорожденных. Обрадовавшись знакомому голосу, она тихо промычала, как бы извиняясь перед хозяйкой, что отстала от стада.

Мария Петровна ласково потрепала корову по гладкой шее и отдала ей взятый для себя хлеб.

— Что же теперь делать-то? — советовалась она с дочкой. — От телят её не уведёшь, да и оставить их нельзя.

Она во весь голос кликнула пастуха. И Настя кликнула. Но пастух их не услышал. Должно быть, ушёл далеко: последний раз он трубил за утиными болотами.

— Настя, надо бежать за лошадью. Найдёшь ли дорогу-то? — сказала мать. — А то здесь, с Пеструлей, оставайся.

— Что ты, я скорее тебя сбегаю! Вот только бы не заблудиться. Выведи меня на луг.

Мария Петровна вывела дочку на луг, а сама вернулась к корове с телятами.

Солнце опускалось ниже и ниже, набежала туча. Ветер закачал макушки деревьев. На желтеющих листьях зашумели редкие капли дождя. Настеньке никогда не приходилось отлучаться так далеко от дома. То было страшновато ей, а тут, как нашли Пеструлю, и силы прибавилось, и бояться перестала; сбросила с ног башмаки и, босая, без оглядки бежала и бежала в деревню. Только в одном месте девочка услышала, как что-то зазвенело: «дзинь-дзинь…» Она присела на корточки, затаилась, а затем увидела: прямо на неё выскочил рыже-бурый пёс с колокольчиком на ошейнике.

Настенька легко вздохнула и, замахав на него руками, закричала:

— Ступай скажи своему хозяину: нашли мы Пеструлю-то! Нашли с телятами. Я за лошадью бегу.

Здесь она опять услышала: «ду-ду-ду…» Пастух где-то был неподалёку. Сказать бы ему, да некогда — мама заждётся.

Когда Настенька выбралась на знакомую, наторённую колёсами дорогу, сердечко её шибко стучало в груди, но она только прибавляла шагу.

На дворе фермы девочка застала заведующего — усатого, сердитого дядьку Семёна Ивановича Вихрова. Увидела его — сказать надо, а слова не выговариваются, так замучилась.

— Нашли? — спросил он её.

— Пеструля отелилась… Мама велела на лошади… Два телёнка, — еле выговорила Настенька.

И Семён Иванович сразу повеселел, глаза его стали добрыми.

— А куда ехать-то?

— В лес. Я покажу. Скорее!

Пока запрягали лошадь да накладывали в телегу свежего сена, Настенька забралась на передок телеги, свесила с грядицы босые ноги.

— Скорее, дядя Семён, а то темно станет…

А дядя Семён не очень-то торопился. «Ему хоть ночь — не ночь: он не забоится. А каково там маме-то!» думала девочка и, когда выехали, стала усердно сама погонять лошадь кнутом.

Дорога повела лесом, такая узенькая, тёмная, неровная, осыпанная жёлтыми листьями. Попадись встречная подвода — не разъехались бы. Они услышали в разных концах голоса: «Ау, ау, ау!» Кто бы это мог быть? Под вечер за грибами или орехами не ходят. Настенька, дрожа всем телом, забеспокоилась. Дядя Семён, закутав ей плечи дождевиком, сказал:

— Послал я женщин вам на помощь — разыскивать Пеструлю. Вот они и перекликаются. Не бойся.

На развилке, как сворачивать вправо, Настя увидела сломанный сучок на дереве — заприметила его.

— Вот здесь надо ехать, здесь. Теперь уже близко до них. Сворачивать никуда не надо.