«Пришла однажды к М. В. Водопьянову женщина и попросила спасти ее сына, совершившего какой-то противоправный проступок. Михаил Васильевич встретился с ним, посмотрел ему в глаза — а он умел определять, кому можно верить, а кому нельзя, я бы сказал, душевно умел определять человека, больше чем врач, — и решил его спасти от суда. Имя Водопьянова было безупречно. Он пришел в суд и сказал: «Я его беру на поруки, отвечаю за него». Представляете, первый раз видеть человека и так за него поручиться! Но поступая так, Михаил Васильевич не смог бы допустить обмана со стороны того, кто дает ему клятву не совершать впредь плохих поступков. Он исключительно был сердечный человек и в такой же степени бескомпромиссный. Обманывать его было ни в коем случае нельзя. Парню же этому он сказал: «Ты должен дать мне слово, что больше никому не сделаешь плохо. Если нарушишь клятву, я тебя сам застрелю вот из этого пистолета без всякого суда». (А у него всегда при себе имелся пистолет.) И мы все знали, что раз он так сказал, он это сделает.

И парень это понял…»

В семье рассказывают с улыбкой, что много раз у Михаила Васильевича одалживали деньги и не отдавали. Сын Владимир спрашивал нередко отца: помнишь, тот-то и тот-то занимал у тебя деньги? Отдал? Михаил Васильевич долго не отвечает, потом усмехнется и скажет бодро и весело:

— А откуда он возьмет-то?! — махнет рукой и не то что не расстраивается, а словно доволен происшедшим.

Человеческие его черты вызывали всеобщее уважение к нему. Причем это уважение равнялось уважению за профессиональные его достоинства, а возможно, и превосходило его.

…Отпуск у Михаила Васильевича подходил к концу. Вновь его тянуло на Север. Скоро он отправится в какой-нибудь длительный рейс или ему поручат обследовать сложный участок далекой Арктики. Сколько еще впереди интересной работы!!!

Но эта работа была прервана начавшейся Великой Отечественной войной.

Накануне ее, 21 июня 1941 года, водопьяновский экипаж получил задание провести ледовую разведку, необходимую для будущих навигаций судов по Северному морскому пути. Гидросамолет, до отказа заправленный горючим, долго разбегался по воде и потом тяжело пошел вверх. Он специально был рассчитан для длительных полетов без посадки и подзаправки и мог более суток находиться в воздухе. Пяти тонн горючего в баках, располагавшихся в плоскостях самолета, вполне хватало для этого. Последний их мирный полет с 21 на 22 июня 1941 года длился целых двадцать пять часов.

Они облетели Карское море, дошли до Земли Франца-Иосифа, потом направились в сторону Новосибирских островов и, обогнув их с северо-восточной стороны, вышли к морю Лаптевых. А возвратившись на базу, к острову Диксон, узнали, что началась война. Водопьянов сказал:

— Я на фронт пойду…

— А как же мы? — спросили в один голос второй пилот Э. К. Пусэп и штурман А. П. Штепенко.

— Давайте — кто хочет, — ответил он тихо, но чувствовалось, что мысли его уже далеко, в самом огне войны.

Тут же составили список добровольцев. Но почему добровольцев, разве они не обязаны были защищать свою страну?

«Нам бы никогда не уйти на фронт, — рассказывал много лет спустя Эндель Карлович Пусэп, — если бы не Михаил Васильевич Водопьянов. Ведь все мы, обслуживавшие Северный морской путь, начиная с матроса, капитана корабля и кончая летчиками, были «под бронью». Не будь Водопьянова, мне не видать бы войны… А раз Водопьянов сказал: «Я пойду на фронт», — значит, подумал я, с его помощью и нам возможно отправиться туда…»

Водопьянову было почти сорок два года. Это немалый возраст для летчика, тем более для него, участвовавшего во многих требовавших огромных усилий беспримерных полетах, в которых он исполнял часто главную роль. Авторитет его был высок, слава — легендарной. Он вполне мог бы заняться воспитанием молодых, быть консультантом по летной выучке молодежи и т. п. Но сейчас самым главным для него стала борьба с врагом на фронте.

…На острове Диксон, куда они прилетели, число добровольцев увеличилось до двадцати двух человек.

В Москву летели, не получив на то никакого разрешения. Приводнились на Химкинском водохранилище. Той же ночью Водопьянов добился у Сталина аудиенции, и Сталин написал на списке, в котором были указаны добровольцы: «Согласен. Сталин».

В четвертом часу утра следующего дня М. В. Водопьянов позвонил по телефону второму пилоту Э.К. Пусэпу и сказал:

— Завтра угонишь наш гидросамолет на Иваньковское водохранилище, сдашь на завод для переоборудования, а вечером поездом мы все поедем за новыми самолетами на Волгу…

На М. В. Водопьянова легла большая ответственность: он был назначен командиром 81-й авиационной дивизии, задачей которой вскоре станет бомбардировка Берлина.

Еще в 1937 году «Правда» писала: «…если враги попытаются сорвать наше мирное строительство, то за штурвалы советских воздушных кораблей сядут тысячи Чкаловых, Водопьяновых, Молоковых, вся страна, как один, поднимется на борьбу с врагом…»

Известно было также, что М. В. Водопьянов имел опыт боевых полетов в войне с Финляндией… С первых же дней войны 1939 года он настойчиво просился на фронт. Нарком обороны К. Е. Ворошилов, на рабочем столе которого лежал рапорт с просьбой послать Водопьянова на советско-финский фронт, советовался с начальником ВВС Я. В. Смушкевичем. Тот сказал, что участие полярных летчиков в войне с их богатым опытом было бы очень желательно, что потребуется умение справляться с суровыми зимними условиями. Полярные летчики приспособились, далее продолжал он, к этим трудностям: давно уже применяют незамерзающую жидкость — антифриз, переоборудовали под зимние условия свои самолеты.

Смушкевич не ошибся: полярные летчики сыграли важную роль в советско-финской войне. Великолепно действовал в боевой обстановке Водопьянов. Он воевал на своем полярном самолете, теперь переоборудованном для боевых действий. Прямо из Заполярья он прилетел на нем в Петрозаводск, отсюда был послан на боевое задание. Скорость из-за бомбовой загрузки и другого вооружения резко снизилась. Теперь его потяжелевший АНТ-6 «развивал» всего 150 километров в час, и над его тихоходностью поначалу смеялись в авиачасти. Но насмешки сразу кончились, как только он слетал на ночное задание, на бомбардировку цели противника, выведя из строя железнодорожное полотно, по которому отступал финский бронепоезд, — путь ему был начисто отрезан.

Задания с каждым днем усложнялись. Теперь Водопьянов со своим экипажем летал бомбить неприятельские объекты как ночью, так и днем. Днем сложнее — ты хорошо виден! Но Водопьянов превосходно пользовался облачными ширмами, скрывавшими самолет от наземной стрельбы. Зенитчикам гул был слышен, но куда стрелять — не разберешься. И вдруг какое-то время спустя самолет выныривал из облаков, сбрасывал на неприятеля бомбы и вновь скрывался, устремляясь ввысь…

…Фашисты уже далеко продвинулись по нашей территории. Ровно через месяц после начала войны с СССР их самолеты впервые отправились на Москву. Директива Гитлера № 33 от 19 июля 1941 года предписывала немедленное развертывание воздушного наступления на советскую столицу. Свыше 300 выделенных для этой цели новейших бомбардировщиков «Хейнкель-111» и «Юнкерс-88», ведомых немецкими асами в звании от майора и выше, прошедшими специальную подготовку в производстве ночных бомбардировок, расположились, ожидая команды, на аэродромах Восточной Пруссии, Польши, Белоруссии. На этих территориях были построены радиомаяки, с помощью которых подводились к цели самолеты наведения. За ними шли бомбардировщики.

Первый налет на Москву фашистские самолеты совершили в ночь с 21 на 22 июля 1941 года. Бомбардировочные эскадры стартовали четырьмя эшелонами с интервалом в полчаса с аэродромов в Кенигсберге, Радоме, Бобруйске и Борисове и вышли к Москве через Минск — Оршу — Смоленск. Из 220 принимавших участие в первом полете немецких самолетов было сбито 22, остальным почти полностью был прегражден путь зенитной артиллерией и ночной истребительной авиацией. Лишь несколько фашистских бомбардировщиков прорвались к Москве. В дальнейшем на Москву летали меньшими силами, но в течение всей ночи. Это делалось для создания напряженности у населения и для дезорганизации работы предприятий и учреждений.