Она всегда была моим единственным родителем. Отец ушел еще до того, как я успела составить о нем впечатление. Мать оставалась одна часто и надолго. Не совсем одна. У нее была я. Но одна как женщина. Теперь же мужчина, которого она научилась любить и которого привела в наш дом, приходил ко мне по ночам и грозился убить нас обеих, если я что-то расскажу ей.

Но я никогда не винила ее за его присутствие в моей жизни. «Она ни о чем не догадывается», – говорила я себе. В присутствии других он надевал маску добрейшей души человека. Каким образом она могла распознать чудовище внутри него?

Нет, я потеряла мать не из-за того, что подверглась насилию. По иронии судьбы именно моя абсолютная, неоспоримая вера в нее со временем возобладала над страхом, который он в меня вселил. Я всегда с нетерпением ждала дня, когда он работал допоздна, чтобы провести вечер вдвоем с матерью, как в прежние времена. Мы делали эти смешные пальчиковые сэндвичи, какие я ела в детстве, – куриный салат, намазанный на кусочки хлеба «Уандер». Их размеры и смешное название доставляли мне огромную радость. «Мы будем есть пальчиковые сэндвичи?» – обычно кричала я.

Шли часы, и я начинала ощущать темноту его неминуемого возвращения. Веселый вечер скоро заканчивался. Он обнимал мать и говорил, как счастлив снова оказаться дома. Когда она ложилась, он говорил, что не может заснуть и спустится вниз, чтобы немного почитать. «Я не хочу, чтобы тебе мешал свет, дорогая».

Это происходило достаточно часто, и я могла представить, как он входит в мою спальню. Я даже начинала рисовать в воображении разные варианты. Будучи пьяным, он был более неуклюжим. Тогда это причиняло меньшую боль, но продолжалось дольше. Будучи усталым, он спешил и старался сделать это скорее. Когда он душил меня своим ремнем, это, похоже, помогало ему двигаться быстрее. Мои месячные не останавливали его. Он оставлял меня лежать на окровавленной простыне, наказав сменить к утру постельное белье.

И однажды я рассказала ей.

Я все еще помню, с каким выражением лица она сидела, поднеся ко рту кусок хлеба «Уандер». Она положила его обратно на красивую тарелку, которую мы доставали по случаю свободного вечера, – подарок, преподнесенный мне соседями по случаю моей конфирмации.

– Может быть, тебе это приснилось?

– Мама, мне кажется, я могу отличить кошмарный сон от яви. И это происходило не один раз.

– Что будем делать?

– Я могу обратиться в полицию. Надеюсь, они сумеют защитить нас.

– Я не это имела в виду. Что мы будем делать с тобой?

– Мама

Я не знаю, какой знак препинания нужно поставить после этого единственного слова, но оно все еще отдается эхом в моей голове. Вопросительный знак? Восклицательный знак? Многоточие?

И тогда она взяла тарелку и вывалила оставшиеся сэндвичи в мусорное ведро.

– Я не представляла, как сильно ты меня ненавидишь. Так лгать! Я прощаю тебя, но больше никогда не рассказывай мне подобные истории.

Она простила меня.

Вы можете подумать, что я ненавижу свою мать. Нет. И никогда не ненавидела. Я просто лишилась ее – вместе со всем остальным, чего лишилась из-за этого человека. И не упрекая ее в ошибках, совершенных ею как матерью, я возлагаю всю вину на него, но не на нее. Я считаю, что, точно так же, как этот человек сломал меня, он сломал и ее. Мы обе были его жертвами.

Мне кажется – хотя уже слишком поздно говорить ей об этом, – моя мать знает, что я простила ее.

Прощение. Такое простое слово.

Читатель огляделся, чтобы удостовериться, что никто за ним не наблюдает. После того что случилось в прошлый раз, надо быть осторожнее. Сегодня он сидел за компьютером в переполненном спортивном зале на Бродвее. Обезумевшие от наплыва посетителей служащие за стойкой не сумели остановить группу людей с мобильными телефонами, проскользнувших мимо них, махнув рукой в знак признательности. В крайнем случае они могли сказать, что забыли в зале кроссовки.

Настало время напечатать комментарий к последнему посту в блоге.

«Тебе не приходило в голову, что ты вызвала у матери ненависть, поскольку из-за тебя ушел отец и она осталась одна? Тебе не приходило в голову, что испытываемое тобой отчаянное желание иметь отца привело этого человека в твою постель? Ему следовало душить тебя сильнее. Продолжай писать. Я читаю. И я иду по твоему следу».

Спустя пять минут после появления этого комментария в Сети последовал телефонный звонок в Буффало, штат Нью-Йорк.

– Я звоню по поводу заключенного по имени Джимми Гриско. Джеймс Мартин Гриско.

Этот телефонный звонок изменил все.

Кэтрин Уитмайр заперла наконец дверь за последним незваным гостем. В доме воцарилась странная, непривычная тишина.

Уитмайры любили шумную жизнь. Билл – в те редкие дни, когда бывал здесь, – всегда заводил только что записанные треки или изучал демозаписи в поисках еще не открытых талантов. Дети унаследовали его постоянную потребность в громких звуках.

Что касалось Джулии, она обычно слушала музыку, но в последнее время пристрастилась к старомодным фильмам-триллерам. Билл-младший, со своей стороны, был помешан на теленовостях и смотрел их едва ли не круглосуточно, постоянно переключая каналы – CNN, MSNBC, Fox, при этом часто разражаясь воплями. Ну и, конечно, перекличка между этажами особняка. Несмотря на все попытки Кэтрин убедить остальных членов семьи в необходимости пользоваться межкомнатными переговорными устройствами, они предпочитали общаться с помощью криков: «Ты опять стер мои шоу на видеомагнитофоне?..», «Кто-нибудь еще хочет есть? Приглашаю на суши!..», «Джулия, спустись сюда! Скажи мне, что ты думаешь об этой пленке!», «Папа, сколько раз я говорила тебе, чтобы ты больше не называл это «пленкой»!»

Сейчас же дом погрузился в безмолвие. Насколько Кэтрин помнила, так тихо здесь было только в течение короткого периода после реконструкции здания, когда строители и отделочники со своими лестницами и инструментами уже ушли, а грузчики с мебелью еще не пришли.

Джулия была тогда младенцем, еще не умевшим говорить. Билли только что отпраздновал свой третий день рождения. Такую вечеринку мог устроить только его отец: двадцать карапузов, едва начавших ходить, с родителями в «Таверне Джо» и концерт с участием «Hootie» и «Blowfish», выступавших вживую. Кэтрин вспомнила, как она стояла в этом самом вестибюле, восхищаясь царившей вокруг чистотой, с наслаждением ощущая босыми ногами гладкий мрамор и предвкушая счастливую жизнь своей семьи в этом замечательном доме.

В те времена она ощущала себя невероятно удачливой. Билл Уитмайр прожил удивительную жизнь, насыщенную славой, путешествиями, музыкой и красивыми женщинами. Кэтрин не была ни моделью, ни начинающей певицей, с которыми он привык иметь дело. Когда они познакомились, ей уже минуло тридцать. Она была скромным архитектором, и самый крупный ее заказ на тот момент заключался в реконструкции мансарды Трибека для лидера «Smashing Pumpkins».

Кэтрин направлялась к дверям с чертежом в руке, когда Билл вошел, собираясь выпить кофе. Кофе перетек в коктейли, коктейли переросли в ужин, и, к своему немалому удивлению, на следующее утро она проснулась в его постели.

Она полагала, что это останется одноразовой связью, первой и, по всей вероятности, единственной в ее жизни. Но Билл позвонил ей спустя три дня. Через два месяца она стала задумываться о серьезности их отношений.

Однажды, чтобы успокоить себя, поскольку месячные задерживались уже почти на две недели, Кэтрин сделала тест. Потом еще один и еще. Полоски, трижды окрасившиеся в розовый цвет, неумолимо предрекали преждевременный конец ее волнующего романа. Биллу было пятьдесят, и он никогда не состоял в браке. Эта история не могла иметь счастливого конца.

Кэтрин сообщила ему новость, будучи уверенной, что он поинтересуется, как она собирается решать эту проблему. Но Билл Уитмайр опять ее удивил. Он улыбнулся, заключил возлюбленную в объятия и сказал: «Спасибо тебе». По утрам, когда начались приступы тошноты, он придерживал ее волосы. Каждый вечер он втирал ей в живот лосьон с витамином Е, обещая любить ее вечно, даже если на коже навсегда останутся следы беременности.