От деревни Нота-Хуза оставалось уже недалеко до устья реки Дауби-хэ, где расположена наша телеграфная станция и куда я всеми силами торопился поскорее добраться, рассчитывая притти накануне нового года. Однако в здешних местах, более чем где-либо, применима пословица «человек предполагает, а бог располагает», и метель, бывшая 30 декабря, до того занесла тропинку, что на следующий день к вечеру мы были еще за 25 верст от желанного места.

И вот что писалось тогда в моём дневнике: «Незавидно пришлось мне встретить нынешний новый год в грязной фанзе, не имея никакой провизии, кроме нескольких фунтов проса, так как все мои запасы и даже сухари, взятые из гавани Св. Ольги, вышли уже несколько дней тому назад, а ружьём при глубоком снеге ничего не удалось добыть.

Теперь, когда я пишу эти строки, возле меня десятка полтора манз, которые обступили кругом и смотрят, как я пишу. Между собой они говорят, сколько можно понять, что, вероятно, я купец и записываю свои покупки или продажи.

Во многих местах вспомнят сегодня обо мне на родине и ни одно гадание, даже самое верное, не скажет, где я теперь нахожусь.

Сам же я только мысленно могу понестись к своим друзьям, родным и матери, которая десятки раз вспомнит сегодня о том, где её Николай.

Мир вам, мои добрые родные и друзья! Придёт время, когда мы опять повеселимся вместе в этот день! Сегодня же, через полчаса, окончив свой дневник, я поем каши из последнего проса и крепким сном засну в дымной, холодной фанзе…»

Целый следующий день тащились мы целиком по снегу и к вечеру добрались до телеграфной станции «Бельцовой», которая лежит на реке Дауби-хэ, в четырёх верстах выше её устья. Девятнадцать дней сряду шли мы сюда из гавани Св. Ольги и сделали около трёхсот вёрст. Во всё это время я даже ни разу не умывался, так что читатель может себе представить, насколько было приятно вымыться в бане и заснуть в тёплой комнате.

Река Дауби-хэ, которая в четырёх верстах ниже Бельцовой сливается с Ула-хэ и образует Уссури, вытекает из главного хребта Сихотэ-Алиня и, имея в общем направление от юга к северу, тянется на 250 вёрст.

Как и большая часть рек нашего Уссурийского края, Дауби-хэ характеризуется весьма малою глубиной во время засухи и быстрым разлитием после дождей. В это время вода прибывает в ней сажени на две против обыкновенного уровня, так что затопляет всю долину. Эта последняя имеет при устье реки не более трёх вёрст в поперечнике, но в среднем течении, где горы правого и левого берега отходят в стороны, достигает ширины от 5 до 10 вёрст. В нижних своих частях долина Дауби-хэ имеет болотистый характер, но в средних и верхних - луговой, так что представляла бы превосходные места для земледелия, если бы не подвергалась периодическим наводнениям, которые оставляют незатопляемыми только немногие и небольшие оазисы, где расположены большею частью китайские фанзы.

Однако, несмотря на всё это, по Дауби-хэ есть много мест, удобных для обработки и заселения на широких (2-4 версты) пологих скатах, которые идут от боковых гор к самой долине, в особенности на левой её стороне. Эти скаты покрыты редким лиственным лесом и, имея наклон в несколько градусов, вовсе не подвержены наводнениям, так что здесь именно должны заводить свои пашни будущие поселенцы.

Хотя при своём устье Дауби-хэ имеет сажен 70 ширины [150 м] и в обыкновенную воду не слишком быстрое течение, но всё-таки эта река неудобна для плавания пароходов по причине мелей. По долине её идёт телеграфная линия, которая, как я уже говорил во II главе, соединяет город Николаевск с Новгородскою гаванью. Кроме того, здесь же пытались завести и почтовое сообщение, но оно вскоре прекратилось по причине крайне плохого состояния дороги, устроенной наскоро, в одно лето.

Миновав небольшую крестьянскую деревню Романовку [154], которая в то время лежала на берегу Уссури, верстах в тридцати ниже устья Дауби-хэ, мы прибыли 7 января в станицу Буссе, чем и кончилась зимняя экспедиция, продолжавшаяся почти три месяца, в течение которых я обошёл более тысячи вёрст [155].

Не узнал я теперь свои знакомые места на Уссури, по которой снег везде лежал на три фута [90 см] глубины и намело такие сугробы, какие можно видеть только на далёком севере. Вся могучая растительность здешних лесов и лугов покрылась этим снегом, как саваном, и в тех местах, где летом не было возможности пробраться по травянистым зарослям, теперь только кое-где торчали засохшие стебли. Даже виноград, переплетавшийся такою густою стеною, теперь казался чем-то вроде верёвок, безобразно обвившихся вокруг кустарников и деревьев. На островах реки густые, непроходимые заросли тальника смотрели довольно редкими, а луга, пестревшие летом однообразным цветом тростеполевицы, теперь белели, как снеговая тундра. Даже птиц почти совсем было не видно, кроме тетеревов, да изредка дятлов и синиц. Не найдут теперь себе пищи ни насекомоядные, ни зерноядные, ни голенастые, ни водные, и они все покинули страну, цепенеющую под холодным, снеговым покровом…

Лучшими, незабвенными днями моего пребывания в Уссурийском крае были две весны - 1868 и 1869 годов, проведённые на озере Ханка при истоке из него реки Сунгачи.

Пустынное это место, где кроме нескольких домиков, именуемых пост No 4, на сотню вёрст, по радиусам во все стороны, нет жилья человеческого, предоставляло полное приволье для тех бесчисленных стай птиц, которые явились здесь, лишь только пахнуло первою весной. Никогда не тревожимые человеком, они жили каждая по-своему и представляли много интересного и оригинального, что я наперёд сознаюсь в неумении передать вполне всё то, чего был счастливым наблюдателем.

Но пытаясь набросать хотя слабый очерк всего виданного, я возьму предметом своего описания вторую весну, здесь проведённую, именно 1869 года, так как впечатления её полнее и свежее в моей памяти, тем более что общая картина оба раза была одинакова и разнообразилась только в немногих частностях.

…Уже конец февраля; было несколько хороших тёплых дней; по выжженным с осени местам кой-где показались проталины; но ещё уныло безжизненно смотрят снежные берега озера Ханка и те громадные травянистые равнины, которые раскинулись по восточную его сторону. Даже Сунгача, не замерзающая при своём истоке целую зиму и теперь уже очистившаяся от льда вёрст на сто, и та безмолвно струит в снежных берегах свои мутные воды, по которым плывёт то небольшая льдинка, то обломок дерева, то пучок прошлогодней травы, принесённой ветром.

Мертвая тишина царит кругом, и только изредка покажется стая тетеревов, или раздаётся в береговых кустах стук дятла и писк болотной птицы, или, наконец, высоко в воздухе, сначала с громким и явственным, но потом всё более и более замирающим свистом пролетит несколько уток гоголей (Anas clangula) [Bucephala clangula], зимовавших на незамерзающих частях реки.