— Но Дональд!

— Двое держали его, а я вырезал осколок из ноги. У нас не было ничего обезболивающего, даже глотка рома.

— Его жизнь вне опасности?

— Ах ты лицемерная сука! Да тебе наплевать на Дональда Родмана так же, как и на всех остальных! Ты хотела охомутать меня и не думала о том, скольких людей ты погубишь!

— Это ложь! Я не доносила на тебя. Как ты мог даже подумать такое?

— Мне бы твое возмущение! Ты побоялась доносить на меня в ту ночь, когда мы плыли из Ливерпуля.

— Но я и не собиралась!

— Я заставил себя поверить, что ты не сделаешь этого в Ливерпуле. Ни одной женщине я раньше не верил, но хотел довериться тебе. Хотел думать, что ты на такое неспособна.

— Брайн, я всегда была тебе предана…

Он говорил с жесткой, неумолимой логикой:

— Кроме тебя, меня и Дональда, было лишь два человека, которые знали, что «Ариадна» уходит в Санта-Клару. Я даже команде не сообщил о маршруте, пока мы не вышли в море.

Она пыталась отыскать что-нибудь, подтверждающее ее невиновность, но не могла.

— Брайн, ты сказал, что хотел мне довериться. Тогда, в Ливерпуле… Отчего?

Он помолчал. Лицо его прорезали глубокие морщины, а глаза выражали насмешку над самим собой.

— Потому что любил тебя.

Ее рот приоткрылся. Она воспрянула, окрыленная надеждой. Он любил ее тогда. Ах, почему же он не сказал ей этого?

— А теперь? — спросила Селена.

Он не отвечал. Молча прошел к дверям террасы. Потом остановился и взглянул на ее аккуратно сложенные вещи.

— Собираешься в путь?

— Да, в Алжир.

— Алжир? Ах да, там же твой дружок, журналист из «Нью-Йорк геральд»… Да?!

— Да, Крейг там.

— Уверен, что он с нетерпением ждет тебя.

— Он не знает, что я приеду.

— Ну, так его ждет приятный сюрприз. — Брайн оглядел плавные изгибы ее тела, едва скрытые покровами тонкой ночной рубашки. — Мистер Лейтимер уже попользовался твоими прелестями или еще нет?

— Ты не имеешь права спрашивать меня об этом, — вспыхнула она, уязвленная его сарказмом, потрясенная и униженная обвинениями в предательстве.

— Если еще нет, уверен, что ему этого хочется. Мужчине просто влюбиться в тебя. Слишком просто, Селена. Не только потому, что ты красива, но и из-за ауры, окружающей тебя, обещающей любовь. Это кроется в твоей походке, в звуке твоего голоса, в том, как ты глядишь на мужчину.

Он говорил мягко, и что-то в его словах ставило ее в тупик.

— Ты собираешься выйти за него замуж? — спросил он.

— Какое это имеет для тебя значение?

— Никакого. Выходи замуж за своего Крейга Лейтимера, пожалуйста.

— И выйду! Я выйду за него замуж и стану хорошей женой. Он добрый и умный, и он доверяет мне…

— В этом-то его беда, — усмехнулся Брайн. Он раздвинул занавески, и первые лучи восходящего солнца проникли в комнату. — Что касается меня… — продолжил Брайн. — Надеюсь никогда больше тебя не увидеть.

Он сошел с террасы и пересек газон. Селена, застыв, смотрела ему вслед, поеживаясь от холодного ветра, дувшего с залива. Она стояла, пока Брайн не исчез в утреннем тумане.

— Я тоже поеду в Бискру, если Крейг там.

— Селена, это невозможно. Сама подумай…

Столик, за которым сидели Селена и Джеффри Фейрберн, находился на веранде отеля в Эль-Бейр, с которой открывался вид на Кабул. Селена встретила корреспондента «Лондон таймс» несколько дней назад, выходя из здания почты в порту. Джеффри очень обрадовался их встрече и проводил Селену, очевидно гордясь тем, что его видят с такой привлекательной и модно одетой спутницей. Но сейчас он был раздражен и непреклонен.

— Бискра — не место для тебя, дорогая.

Селена потягивала чай с привкусом мяты, который она предпочла густому, как сироп, алжирскому кофе, и смотрела на длинную гряду гор, поднимающихся над изгибом бухты. Солнце садилось, яркая синева африканского неба мягко переходила в розовый и золотой цвета, а вершины гор укутывала легкая розовато-лиловая дымка. Веранду окружали сады, полные цветущих деревьев и всевозможных растений со всех концов света: апельсиновые и лимонные деревья из Испании, малазийские пальмы и японский бамбук. Бугенвилия цвета малины и фуксии и ковер алжирских фиалок на высоких стеблях добавляли яркости этому великолепию. За соседними столиками дамы в платьях, возможно купленных в «Доме Ворта», сидели, беседуя с французскими офицерами (из африканских частей) в прекрасных мундирах золотистого и зеленого цветов или с богатыми колонистами в белых льняных костюмах и вышитых жилетах.

— Я уезжаю в Бискру завтра на рассвете, — говорил Джеффри. — Крейг сейчас в гарнизоне, который расположен неподалеку. Если ты хочешь что-то ему сообщить, я буду рад передать.

— В этом нет необходимости, — возразила Селена, — потому что я поеду в Бискру вместе с тобой.

— Ты не знаешь, о чем просишь. — В Джеффри боролись раздражительность и вежливость. — Во-первых, Крейг разозлится на меня за то, что я забрал его будущую невесту из Алжира и привез в такую глушь. И он будет прав.

— Ты сам говорил мне, что там уже нет боев. Я не помешаю тебе, обещаю. Тебе не придется медлить из-за меня — я прекрасная наездница.

Джеффри покачал головой и знаками приказал арабу-официанту принести еще два мятных чая.

— Но там всегда остается место для опасности. Должен отказать, хотя был бы очень рад сопровождать тебя.

— Ты забываешь, что я не турист. У меня задание…

— Да, и ты уже послала статью о женщинах Алжира в «Лейдиз газетт». Мириам Сквайер будет очень довольна.

— Я написала только о быте арабских женщин, которых держат как преступниц в гаремах Касбаха. Они надевают чадру, даже выходя на рынок. — Селена улыбнулась. — Подумать только, американки находят что-то чарующее, романтическое в таком существовании. Арабских женщин откармливают, словно призовых гусынь, и держат в клетках.

— Арабским мужчинам они нужны именно такими, — сказал Джеффри, пожимая плечами.

— Но ведь ты рассказывал мне, что жизнь в гареме типична не для всех женщин Алжира. Ты говорил, что у берберийских женщин гораздо больше свободы.

— Возможно. Хотя им тоже не позавидуешь, по крайней мере, по западным стандартам. Бербер покупает себе жену как корову и вправе отослать ее назад, если останется недоволен. Такая жена выполняет большую часть тяжелой работы в доме и по хозяйству. Если она не родит мальчика, то, состарившись, может оказаться на улице, никому не нужная.

— Это варварство!

— Как и многое другое в этой части света, — согласился Джеффри. — Но берберийские женщины имеют некоторые права в общественных делах: они могут выходить без чадры, могут оставлять себе заработанные деньги. Известны случаи, когда во время войны они даже сражались рядом со своими мужьями.

— Вот видишь! — с триумфом воскликнула Селена. — Как я могу надеяться правдиво описать жизнь алжирских женщин, если не поеду в горы и не увижу этого сама?

— Слушай, как ты поговоришь с ними?

— Через переводчика, — ответила она. — Ты ведь говорил, что знаешь их язык. — Селена наклонилась к нему. — Ты должен понимать мои чувства. Я — журналист, так же, как ты и Крейг.

Слабая улыбка тронула уголки губ Джеффри, когда он посмотрел на Селену, хрупкую и изысканную в платье из белого льна, отделанном сиреневыми лентами и кружевными оборками, на ее модную шляпку из итальянской соломки, на маленькую руку в перчатке, сжимающую ручку зонтика, отделанного слоновой костью.

— Не совсем, — покачал он головой. — Ты не военный корреспондент, ты здесь, чтобы писать для «Лейдиз газетт». А нам с Крейгом надо освещать восстание в Ауресе. Разве эта миссис Сквайер говорила, что ты должна ехать в горы?

— В общем-то нет, но я…

— Все ясно. Допивай свой чай, и я отвезу тебя в дом месье Рувилье и его жены. Месье Рувилье — интереснейший джентльмен, любитель древностей. У него превосходная коллекция светильников, ваз, статуэток и монет древнеримской эпохи. Быть может, ты захочешь написать статью о его работе — на раскопках римских руин случалось немало интересного.