— Куда идем?

Теперь я уже понимал схему, и мне удалось отвернуться до того, как она пожала плечами.

— Не знаю. Я думала, куда-нибудь туда, — она указала на не далекий участок берега Грин Лейк.

Мы брели по лесу вдоль берега, болтали о занятиях, делились замечаниями и жалобами. Иногда Эвер шла впереди меня, и то, как ее шорты обтягивали ее нижнюю часть, так отвлекало меня, что несколько раз я едва не выронил мольберт.

Для меня это была новая территория. Девочки были просто девочками. Не было ни одной, которая бы так сильно привлекла мое внимание, и я не знал, как с этим справиться. Конечно, в школе были крутые девчонки, и да, я смотрел на них, я же парень. Но тут было по-другому. Я видел, что мы можем подружиться с Эвер, а друга, на которого ты не можешь перестать пялиться, как выживший из ума идиот, иметь непросто. Я чувствовал, что она способна сделать из меня безмозглого пещерного человека.

— Ух-ух. Я — Кейден. Ты — женщина.

Я припустился вперед, чтобы догнать ее, что едва ли облегчало задачу. Проблема заключалась в том, что, куда бы я ни посмотрел, там было что-то, на что мне не следовало пялиться.

Наконец, она остановилась на небольшом холме, который окружали деревья и с которого открывался потрясающий вид на озеро.

— Здесь хорошо, — сказала она, — я могу это нарисовать.

Я поставил мольберт и разложил его, потом отошел и стал смотреть, как она натягивает холст, открывает коробку с красками и выбирает карандаш.

— Тебе не стоит подсматривать через плечо. Это странно и жутковато, и я не смогу думать, — она жестом показала в сторону. — Найди себе место, и мы оценим работу друг друга, когда закончим.

— Так что мы будем рисовать один и тот же пейзаж? — спросил я.

Она кивнула.

— Я буду рисовать красками, а ты – карандашом.

Я нашел местечко слева от Эвер, где озеро виднелось между двух больших сосен. Положил планшет на колени и начал рисовать, и очень скоро растворился в процессе. Я не совсем забыл про Эвер, потому что она была привлекательной, даже когда рисовала. По правде говоря, особенно прекрасной. Она вся перемазалась. Она рисовала пальцами так же часто, как и кистями, и, когда поправляла упавшие пряди волос, оставляла краску на лбу, щеках, носу. Даже когда я пытался сконцентрироваться на эскизе в альбоме, она одной рукой почесала запястье, размазав по нему оранжевое пятно, а потом этим же запястьем коснулась подбородка.

Я, наверное, слишком громко рассмеялся, потому что она взглянула на меня.

— Что? — спросила она.

— Просто... у тебя краска по всему лицу.

— Правда? — она вытерла щеку одной рукой и, конечно, размазала краску еще больше.

Я отложил планшет с карандашами и подошел к ней.

— Да, она... повсюду.

Я поколебался, потом осторожно провел большим пальцем по ее лбу и показал ей краску на пальце.

Она нахмурилась и потом подняла подол майки, чтобы вытереть лицо. Увидев ее живот и краешек белого бюстгальтера, я отвернулся.

— Так лучше? — спросила она.

Я повернулся к ней. Вся ее майка была в краске, но лицо стало чистым.

— Да, ты стерла ее с лица. Только... — я взял локон ее волос большим и указательным пальцем, и он оказался зеленым. — У тебя краска и в волосах.

— Наверное, я неаккуратный художник. Мне нравится рисовать руками. Дома я даже не использую кисти. Но тут учителя хотят, чтобы я попробовала расширить свой «художественный словарь» или еще какую-то ерунду. – Она поставила вокруг этой фразы кавычки, передразнивая их. — Мама была такой же.

Когда она упомянула мать, что-то в ее глазах и голосе, а также то, что она использовала прошедшее время, заставило меня насторожиться. — Она тоже неаккуратный художник? — я не хотел спрашивать или предполагать что-либо.

— Была, — Эвер отвернулась от меня и сосредоточилась на холсте, окунула кисть в зеленое пятно на палитре, сгущая зеленый цвет иголок.

— Почему была?

— Потому что она умерла. — Она сказала это спокойно, сухо. — Автокатастрофа. Не больше полутора лет назад.

— Прости, — сказал я. — В смысле... да. Я сожалею.

Эту фразу я слышал раньше, но теперь, когда я ее произнес, она звучала нелепо. Фальшиво и пусто.

Эвер взглянула на меня.

— Спасибо, — она сморщила нос. — Нам не нужно говорить об этом. Это случилось, вот и все. Нет смысла распускать сопли.

Я почувствовал, что она делает вид, что все в порядке, но не знал, как сказать ей, что не нужно этого делать. Если она хотела сделать вид, что все хорошо, почему я должен лезть не в свое дело и говорить ей, что она не должна? Я несколько раз глубоко вздохнул и сменил тему. — Мне нравится твой рисунок. Он не совсем реалистичен, но и не совсем абстрактен.

Рисунок был интересный. Деревья были как сочные, нечеткие, нанесенные толстым слоем изображения, но озеро за ними и между ними было необычайно реалистично, каждая волна, нарисованная до малейшей детали, сверкала на солнце.

— Спасибо, — сказала она. — Когда я начала, я не была уверена, что получится, но теперь мне и самой нравится.

Она отошла назад, потерла кончик носа средним пальцем, размазав по нему коричневую краску, потом поняла, что делает и вздохнула.

— Дай взглянуть на твой.

Мне до ужаса не нравилось показывать людям свои рисунки. Я рисовал, потому что любил рисовать. Я рисовал, потому что это просто шло из меня, хотел я того или нет. Я изрисовал все учебники и тетради в школе, настенный календарь дома, даже иногда рисовал на джинсах. Я рисовал не для того, чтобы впечатлить людей. Я чувствовал, что показать кому-то мою работу значило показать кому-то часть себя. Иногда я показывал свои рисунки отцу, потому что он был инженером, умел чертить и знал, о чем он говорит. И он был моим отцом и не стал бы сильно придираться или критиковать.

А что, если Эвер подумает, что я отвратительно рисую? Мне она нравилась, и я хотел, чтобы она думала, что я крутой и талантливый.

До того, как я смог передумать, я передал ей свой альбом. Чтобы скрыть, как я нервничаю, я подобрал с земли толстую палку и стал сдирать с нее кору. Эвер долго смотрела на мой рисунок, переводя взгляд с него на озеро, и потом перешла на то место, где я сидел и рисовал его. Спустя тысячу лет, как мне показалось, она вернула его.

— В рисовании ты меня обставил. Это и правда потрясающе, Кейден. Выглядит почти как фотография.

Я пожал плечами, ковыряя палку ногтем большого пальца.

— Спасибо. На самом деле, это не так фотореалистично, но... для быстрой зарисовки неплохо.

Она просто кивнула, и никто из нас не знал, что сказать. Я хотел быть спокойным, крутым, уверенным в себе, поддерживать непринужденный разговор и удивлять ее своим остроумием. Но это было не в моем стиле.

Я был тем человеком, который ковыряет кору и пинает землю, а слова застревали у меня в груди и смешивались там.

— Нам стоит нарисовать друг друга, карандашом на бумаге, — сказала Эвер, нарушив неловкое молчание.

— Конечно, — все, что я смог сказать. Я пролистал страницы альбома, пока не нашел чистую, потом понял, что она принесла только холст, осторожно вырвал страницу и дал ее ей.

— У тебя же есть карандаш?

В ответ Эвер подняла карандаш и села на землю, скрестив ноги. Я сел напротив нее и попытался притвориться, что мой взгляд не прикован к ее голым бедрам, которые, казалось, были намного мягче, чем я мог представить. Я нагнул голову и устроился поудобнее, затем заставил себя посмотреть на ее лицо. Начал действовать, сначала нарисовав основные линии. Когда я закончил рисовать очертания ее лица и плеч, у меня появилась мысль. Я хотел изобразить ее собственный стиль, смешать реализм с абстракцией. Как только я понял концепцию, все пошло легко. Затем между нами воцарилось приятное молчание, мы лишь иногда бросали взгляд друг на друга, сосредоточившись на работе.

Я не знал, как долго мы сидели и рисовали друг друга, и мне было все равно. На душе у меня был совершенный покой и глубокое удовлетворение. Наши колени едва соприкасались, и этого было достаточно, чтобы почувствовать эйфорию. Потом Эвер пошевелилась, и мое правое колено прижалось к ее левой голени, из-за чего сердце у меня стало пропускать столько ударов, что это было явно вредно для здоровья.