- Покличьте людей, Николай Петрович, в спальню Григория Ивановича

снести. Как туман снега, съели его заботы и труды непрестанные, а тут

вы с клеопами... клопами и прочей гадостью! - обернулась Наталья

Алексеевна в сторону сопровождавших ее молодоженов.

Изумленно взглянув на обычно благоволительную к нему тещу,

Резанов молча повернулся и вышел из комнаты.

- Маменька, за что вы Миколеньку обижаете? Чем же он причинен?

Батюшка, сами знаете, только с ним в разговорах душу отводит, -

заступилась Аннушка за мужа. - Ах, когда же Николеньку в Петербург

вернут?

- Нам за океан ехать, а не в Петербург. Петербург этот и погубил

орла нашего... Бережно несите! Глядите, о притолоку не хватите, -

наставляла Наталья Алексеевна приведенных Резановым людей. - И куда

девалась сила-удаль твоя, Гришенька! - горестно шептала она,

вглядываясь в заострившиеся, как у мертвеца, черты мужа.

Спешно прибывший старик Сиверс, прощупав пульс и выслушав сердце

морехода, долго и горестно качал головой.

- Будем еще раз пробовать мой китайски медикаментум, но должный

открыто сказывать - табак... ах, как это по-русски? - а-а, табак дело!

Колумбус наш на место сердца... имеют... пузир от бык...

Сиверс с полной откровенностью растолковал Наталье Алексеевне

тяжелое состояние Шелихова. Нечего и думать ехать в Охотск, а тем

более в зимнюю экспедицию на поиски незамерзающего, неведомо где

находящегося порта.

3

На старом, много испытавшем на своем веку галиоте "Три святителя"

- на нем десять лет назад Шелихов совершал свое первое плавание в

Америку - Кусков вышел из Охотска только в половине октября. На такой

поздний переход через океан не отваживался еще ни один русский

корабль.

Злые "кошки" - боковые песчаные отмели Тунгусская и Уракская -

три раза задерживали перегруженный галиот на своих бурунах. В то время

эти "кошки" с севера и юга стерегли вход и выход из Охотского порта.

Пройти через них было возможно только на гребне приливной или отливной

волны и при попутном ветре. Штурман на "Святителях" Бочаров пил без

просыпа, куражился и не захотел брать лоцмана. На бурунах, во время

тяжкой и опасной работы по снятию с мели, потонуло несколько человек.

Возвращаясь каждый день на берег после неудачных попыток выйти в

открытое море, люди пропились в охотских тайных кабаках-"мухоловках"

до нитки - "срам прикрыть нечем" - и в конце концов взбунтовались,

отказались плыть в Америку.

Кусков с командой, наряженной ему в помощь охотским комендантом,

вылавливал "дезентиров" поодиночке и силой отправлял на корабль,

завязав в мешки... Васька Бубнов выбрался на палубу и, закричав:

"Погибать, так на родной стороне!", в мешке скакнул за борт и потонул.

Рассказы вернувшихся из Охотска людей на этот раз нагоняли на

Шелихова тоску и уныние. Ежегодное отправление и прибытие кораблей из

Америки редко обходилось без происшествий, но они быстро забывались.

Сейчас же тревога не покидала души морехода. Если погибнет

корабль, погибнут эти люди, Кусков, Щукин, выехавший в Охотск в

твердой уверенности, что хозяин разделит с ними опасности позднего

плавания через вздыбленный осенними штормами океан, - на чьей душе

грех будет? Не считаясь с самолюбием, насмешками компанионов и

необходимостью принять на себя тысячные убытки, Шелихов охотно бы

вернул "Святителей" в порт и до весны держал людей на своем коште.

- Передайте хозяину нашему поклон и почтение. Скажите, что на том

свете увидимся, от того света и купец не отвертится, - говорил

шелиховским дворовым Щукин в Охотске перед отплытием в Америку.

В переданном ему вернувшимися привете "Щуки - золотые руки"

мореход почувствовал скрытое к себе презрение, но лишен был

возможности растолковать Щукину причину, по которой он, Шелихов,

остался. От этого растущего раздражения и мрачного предчувствия утраты

былой удачи Григорий Иванович упорно стал нарушать лечебные

предписания Сиверса. Сидя дома, он целые дни проводил в одиночестве за

разглядыванием карт и чтением книг, раздумывая, по какому образцу

издать еще раз проверенный отчет о плавании. С ближними говорил мало и

редко, на жену глядел хмуро, со скрытой укоризной: засахарить готова,

а что честь и удачу утеряю - до этого ей мало дела...

Обычная в доме Шелиховых бодрая и деятельная жизнь замерла. С

приезжими доверенными и приказчиками Григорий Иванович запирался у

себя, забирал к себе и почту, приходившую в Иркутск дважды в месяц. С

домашними ничем не делился. Ходил с изрядно отросшей бородой, которая

даже для Натальи Алексеевны неожиданно оказалась густо посеребренной

горькой солью старости - сединой. Все чувствовали: с хозяином творится

что-то неладное. Николай Петрович Резанов, по-видимому обиженный

непонятным отчуждением тестя, появлялся с женой только за обедом.

Молодая чета проводила время в разъездах по городу или у себя в

отведенных им комнатах.

Неожиданное событие вернуло Григорию Ивановичу утраченное

равновесие. В середине декабря в Иркутск прискакал фельдъегерь из

столицы. С фельдъегерями обычно доставлялись особо важные указы и

распоряжения правительства.

На другой день наместник Сибири генерал-поручик Пиль затребовал к

себе в губернаторский дом Шелихова и Резанова. Чтобы предстать пред

очи начальства неопустившимся, Григорий Иванович надел после

некоторого колебания парадный камзол и вызвал на дом цирюльника снять

бороду.

- Поздравляю обоих с монаршей милостью! - важно приветствовал их

наместник. - Обоих, говорю, потому что монаршая милость господину

Резанову оказана, как явствует из полученных мной приватных сведений,

во внимание к заслугам перед отечеством его тестя - твоих, Григорий

Иваныч! - о них я неоднократно всеподданнейше доносил государыне... -

Наместник передал побледневшему Резанову свиток с привешенной к нему

на шнуре печатью с двуглавым орлом.

- "Указ нашему сенату... - подавив охватившее волнение, читал

Резанов, - коллежского советника Резанова отпустить из Иркутска по

взыскании из утраченных расходчиком, под его наблюдением бывшим,

трехсот двадцати пяти рублей и..."

От волнения у Резанова перехватило дух. Сбылось невозможное и

невероятное! Даже в интимнейшие минуты жизни, поддерживая надежды и

мечтания жены о предстоящей жизни в столице, Николай Петрович сам

этому все же не верил. "Lasciate ogni speranza voi ch'intrate..."* -

непрестанно повторял он про себя знаменитый стих Данте, начертанный

якобы над входом в ад. И вместе с тем Николай Петрович прекрасно

понимал, что великое множество людей, безвинно загнанных в славное

царствование Северной Семирамиды на край света, могли бы почесть

условия, окружавшие его в Иркутске, за избавление от выпавшей на их

долю адской жизни. (* "Оставь надежду всяк, сюда входящий".)

Со слов Григория Ивановича Резанов знал не только о

приготовленном для них в Петербурге гнезде - купленном у вдовы

секунд-майора Глебовой доме, но и все тайные пружины, которые были

заведены хитрым и смелым отцом несравненной Аннет в пользу возвращения

его, Резанова, к жизни в цивилизованном обществе. О-о, теперь Николай

Петрович научился ценить то, что потерял! Он уже продумал свое будущее

и нашел пути служить великому делу просвещения и цивилизации.

- Аль... тести?! - не удержался, чтобы не скаламбурить Николай

Петрович, глядя на тестя с невольным удивлением пред силами,