отрицать за ним и государственного понимания судеб России, русских

интересов на Великом океане, представившихся сейчас и ему самому в

таком неожиданном и во многом новом свете. Граф Воронцов был в

восхищении от беседы с этим русским самородным умом. Но президент

коммерц-коллегии ее величества прекрасно знал направление, которого

придерживалась в вопросах колониальной политики в экзотических странах

государыня.

Раздарив два миллиона русских и украинских мужиков

"воспитанникам" и другим людям случая, она, набожно поминая имя

Жан-Жака Руссо, строжайше повелевала обращаться справедливо и

милостиво с курильцами, алеутами и индейцами, даже самоядью и чукчами,

не задевать гордости японских даймио и миролюбия китайских ямыней,

хотя проверкой таких указов, как и проверкой счетов за празднества,

интересовалась она мало.

- Вы объявили о письме, Шелихов, которое имеете мне передать? -

спросил президент коммерц-коллегии, чтобы выиграть время для ответа,

достойного своего государственного положения. - От кого письмо?..

Григорий Иванович, метнув глазами в сторону Ростопчина, что не

укрылось от взора Александра Романовича, отвернулся, бормоча себе

что-то под нос, и в замешательстве, распустив гашник, стал доставать

письмо Радищева из вшитого в напускные шаровары потаенного кармана.

- Извольте получить в целости и сохранности, ваше сиятельство! -

подошел он к Александру Романовичу с изрядно помятым секретным

письмом.

Увидев руку покровительствуемого "преступника", Воронцов понял,

почему Шелихов, недоверчиво метнув взор в сторону Ростопчина, не

назвал имени письмодателя. "Да он совсем умен, этот увалень, и разумно

осторожен... такому можно вполне доверять!" - с удовольствием убедился

Воронцов лишний раз в своем тонком нюхе на людей. Шелихов оказался

человеком, вполне заслуживающим симпатии и внимания.

Александр Романович не имел нужды скрывать от Ростопчина письмо,

полученное от Радищева, но не хотел упустить случая выявить невинный

характер переписки, тем более что письмо уже было в его руках. Избегая

излишних прикосновений - кто знает, где хранил его сибирский медведь,

- Воронцов быстро надорвал конверт и, извлекши письмо, бросил конверт

на стол.

- О, целый трактат! Почитаем, что нам Александр Николаевич из

недр сибирских сообщает, - с несколько принужденной полуулыбкой,

холодным тоном ронял Воронцов, пробегая строки письма глазами: - "...с

получением милостивого в Новгороде указа, снявшего с меня оковы,

благодеяния ваши не перестают меня преследовать. Вот чем я обязан

вашему сиятельству..."

- Преувеличивает Александр Николаевич... Как христиане, мы должны

сострадать ближнему, всякий на моем месте так же поступил бы, зная

бесконечное милосердие государыни, - неохотно припоминал Воронцов

безрезультатное заступничество за Радищева перед разъяренной царицей.

Воронцов знал, что его за вмешательство в радищевское дело едва

терпят при дворе и часы его государственной деятельности сочтены.

- Мечтателем всегда был Александр Николаевич, обширный разум имел

и сострадательную душу... Сколь ни разъяснял ему заблуждения, в коих

он вращался, не слушал меня, а сейчас вот каяться пришлось... Да, ах,

поздно!

"...вам свойственно было прощать и снисходить на странности моея

головы и быть к оным терпеливу..." - продолжал Воронцов чтение письма.

- Так!.. Э-э... так... так... О тщете своих устремлений по-прежнему

философствует Александр Николаевич, но рад и тому, что каторгой от

виселицы откупился... А какая надобность, скажите, в этом была? - счел

нужным отмежеваться от радищевских ламентаций рассудительный и

благоразумный Александр Романович и, обращаясь к Шелихову, добавил как

бы между прочим: - Радищева намечал я из Петербурга услать к вам,

Григорий Иванович, на океан, Алеутские острова, в Америку, укрепить

русское дело таким умом, вдохнуть в него огненную душу, да вот...

Досадно, ах, как досадно! - и снова стал читать письмо: - "Рыба

красная рубль двадцать копеек пуд, масло..." Так... так... Дешева в

Сибири жизнь, Григорий Иванович, без денег можно сытым быть... Ага,

вот и про вас господин Радищев отписывает!.. Федор Васильевич! -

привлекая внимание Ростопчина к невинному содержанию письма, намеренно

четко прочел Воронцов по-французски несколько фраз, не замечая, что

мореход не понимает французского языка.

- Простите, ваше сиятельство, по-англицки малость разбираюсь,

навык в странствованиях, а французскому - господский язык - не обучен,

- проговорил Шелихов, опасаясь сказать что-нибудь невпопад на

обращенное к нему чтение.

- Что же вы молчите, этакий... простодушный, - подосадовал

Александр Романович на потерянное время. - Александр Николаевич опять

о делах ваших пишет, напоминает о задуманной вами экспедиции для

отыскания северного прохода из Сибири в Европу. - И, пробежав страницу

глазами до конца, Воронцов строго спросил, обрывая чтение: - Откуда вы

стали знакомы господину Радищеву, Григорий Иванович? И почему он о

делах ваших осведомлен, хотя бы об этом полковнике Бентаме, с которым

у вас какие-то недоразумения по корабельным делам были и который тем

не менее желает вам и солдат отдать - своих... английских, конечно? -

для каких-то завоеваний... Чего? Кому? Америке, что ли? Чем вы обидели

полковника Бентама, Григорий Иванович, так обидели, что из-за него и

брату моему, посланнику в Лондоне, огорчаться приходится?

- Виноват, ваше сиятельство, из Колымы в Архангельск дорогу

сыскать не собрался, а по Америке из Восточного океана в Атлантический

разыскать проход Баранову приказание дал... там оно легче... Что

касается полковника Бентама... - Шелихов понял, что президента

коммерц-коллегии более всего интересуют его встречи с полковником

Бентамом.

От Бентама мореход чаще, чем от других иностранных соперников,

выплывавших из просторов Великого океана, выслушивал за стаканом

дружественно распиваемого грога предложения о переходе на службу

английской короне. Бентам, ссылаясь якобы на банкротство, очень легко

отказался от своих прав на совместно построенный в Охотске галиот и

даже отдал в полное владение Шелихову корабль вместе с английским

капитаном. Злоумышлял, англицская собака! Но Григорий Шелихов, -

старого воробья на мякине не проведешь, - разгадал неладное, не дался

в обман - корабль взял, а штурмана англицского, снабдив деньгами, на

родину отправил.

- Было такое, ваше сиятельство, в океанском моем житье-бытье

было, и на Алеутах и на американском берегу случалось... -

неопределенно сказал Шелихов, объясняя недоразумение, возникшее вокруг

корабля и снятия с него английского штурмана.

Григорий Иванович, описав обстоятельства и обстановку знакомства

своего с Радищевым, не только рассказал обо всем, ничего не утаивая,

вплоть до последующего разговора с Державиным в Петербурге, но и

позволил себе пренебрежительно, весьма к месту и настроению

слушателей, отозваться об отношении графа Зубова к Америке.

Небрежность Зубова, проявленная к защите российских владений

против бентамовских солдат и коннектикутских карабинов бостонцев, как

и предпочтительное отношение фаворита к планам завоевания Персии,

вызвали сдержанную улыбку Воронцова и раскатистый хохот Ростопчина.

- Ха, ха, и воображает себя равным Питту и Гренвилю!* Людям

стократ умнее себя подает - ха-ха-ха! - два пальца... Приходится,

конечно, мириться, но понять выбор ее величества трудно, -