чтобы оповестить вояжиров шелиховских компаний об опале Шелихова.
- Попадет Григорий Шелихов на рудники за передержку беглых и
масонов, казну припрячет, ищи тогда с него! - будил Голиков алчность у
компанионов и тут же разжигал в них купеческое усердие к вере: - Да и
чего от такого человека ждать: в церковь не ходит, затворился с
кержачкой своей и темными людьми в моленной... Предадут их анафеме! В
самом деле, государыня поделила Польшу меж тремя царствами, полячишек
в Сибирь ссылает, а он, видишь, сколько их в компании на службу
подсобрал, патреты государевы писать нанимает... В Америку самых
отчаянных сплавил, а давно ли граф ихний Бейсноска,* русских
перерезавши, с Камчатки бежал? - мешая быль с небылицами, сбивал
Голиков с толку и запугивал людей. - А из Петербурга и наместник здесь
очень даже приглядываются, кто и с кем в дружбе и товариществе
состоит... (* Под этим именем получил в Сибири известность ссыльный
польский авантюрист граф Мориц Бениовский, в 70-х годах XVIII века
наделавший шуму бегством с Камчатки.)
Самые горластые и самые завистливые противники Шелихова, вроде
Мыльникова, Фереферова, Жиганова, грека купца Калофати и язвительного
отставного прокурора Будищева, давно задумавшие сколотить собственную
компанию, сговорились все вместе явиться к мореходу и потребовать
передачи полноты власти коллегии во главе с Голиковым, а в случае,
если откажется, настоять на возвращении капиталов и выйти из
товарищества.
Всем вместе говорить нельзя, решили они, говорить будет прокурор
Будищев, мундир и ордена которого обеспечивают неприкосновенность...
- Вояжиры твои целой шайкой нагрянули... Отвадить? - спросила
мужа Наталья Алексеевна.
- Зови... в большую горницу... - подумав, сказал Шелихов. Он
решил, что компанионы пришли торопить его с выдачей дивиденда.
- Зачем пожаловали, господа компанионы? - спросил мореход, войдя
в комнату и оглядывая рассевшихся посетителей. Глаза и бороды всех
были уставлены в пол.
- По поручению здесь присутствующих и отсутствующих пайщиков
говорить буду я, - встал и расправил грудь, украшенную несколькими
орденами, привычный к жестким выступлениям отставной прокурор Будищев.
- Блюдя пользы общественные и государственные, мы решили отринуть
единовластие и пагубное самовольство в распоряжении нашим трудом и
капиталами... Не желаем больше терпеть!
- И в убытках быть! - не удержался Фереферов.
- Прошу не перебивать, - обернулся к нему прокурор - и снова к
Шелихову: - Долг перед отечеством превыше всего, и мы требуем передачи
дел коллегии, кою выделят пайщики, во главе с почтеннейшим Иваном
Ларионовичем Голиковым... или возвращения капиталов, коим найдем...
- Иваном... Голиковым? - загремел Шелихов, но сдержал себя
непокойно уже спросил: -А сколько паев у тебя, господин прокурор?
- Три...
- А у тебя, Иван Максимыч? - обратился мореход к Фереферову.
- Дванадесять полных! - огрызнулся тот и добавил: - А какой
прибыток... Слезы! И сколько за крохи эти людей погибает, а расходы
какие...
- Слыхивал я от бродячих по морям английцев, - живо откликнулся
на жалобу Фереферова Шелихов, - что в теплых местах водится зверь
такой, коркодилом прозывается... Он завсегда, когда живность
заглатывает, костями хрумкает, а сам плачет. Я радуюсь большому
промыслу и полагаю, что людей, в Америке на нас хребет гнущих, в
довольствии всяком, отменно хорошо против сибирского обычая содержать
нужно, а вы все, труд их заглатывая, над долей их плачете и меня
спихнуть норовите, чтобы муку затхлую и бушлаты лежалые без
препятствия за океан посылать...
- То-то буйственники американские никого, окромя тебя, не
признают, а ты из прибыли нашей воруешь - на паи ворам начисляешь! -
выкрикнул Голиков.
- Ни люди наши не воры, наипаче и я вором не был! - вскипел
Шелихов. - Это ты воруешь, Иван Ларионович, против чести, против
товарищества, против себя ухитрился своровать!.. Кто Толстопятова на
скупку паев подбил, двести пятьдесят тысяч с компании содрать хотел?
Ага... на образа закрестился! И что тебе досталося - шиш конопляный?
Кто Ираклия, архитекта, самонужнейшего компании человека, под пулю
подвел?! У-у, гад, Юда алтынный, ты и меня проглотить готов! Только
врешь - подавишься, апостол плешивый!
Ярость туманила сознание морехода. Через Полевого он знал об
усилиях Голикова вызвать распадение компании. Голикову эта компания
под главейством Шелихова претила. Какое Голикову дело до того, что -
плохо ли, хорошо - Шелихов несет на своих плечах все трудности такого
огромного и сложного предприятия, как приобщение к российским
владениям никем пока еще не захваченных, безмерно богатых, но сурово
неприступных и почти безлюдных пространств на северо-западе Нового
Света?
Не помня себя, мореход схватил за плечи вставшего перед ним
Голикова, встряхнул его, как пустой мешок, и отбросил на скамью у
стены. Голиков вскрикнул жалобно, по-заячьи, не удержался на ногах и
свалился со скамьи боком на пол.
- А-а... ты и бить нас зачал, я те покажу! - засучил рукава
Фереферов.
Но Шелихов, потеряв голову, охваченный, как в молодости, пылом
кулачного бойца, страшным ударом залил кровью лицо и бороду
Фереферова, пнул его ногой - и тот вдруг исчез из глаз Шелихова;
огромная туша грохнулась на пол - и кинулся на пайщиков, шарахнувшихся
к двери...
В опустевшей комнате замешкался один прокурор Будищев в попытке
трясущимися от страха руками извлечь из ножен прицепленную к мундиру
шпажонку.
- Я помогу тебе, ярыжка поганая, дорогу найти, - бормотнул
мореход и, ухватив за воротник прокурорского мундира, бросил Будищева
к дверям с такой силой, что тот распластался на пороге у ног входившей
Натальи Алексеевны.
- Распустил собрание, - криво и беспомощно улыбнулся Григорий
Иванович, увидев жену и приходя в себя словно бы после безобразного
сна. - Посадит меня Нагель в холодную и засудит за поношение чести
именитых купцов... Довели, аспиды, до потери разума!
Подошел к поставцу, достал штоф водки, налил стакан, но не взял
его в руки.
- Ох, неладно со мной... саднит на сердце... - и, не понимая, что
делает, смахнул стакан со стола на пол.
- Не пей, Гришата! - беззвучно не то прошептала, не то подумала
Наталья Алексеевна и увидела, как медленно-медленно, силясь захватить
судорожно раскрывающимся ртом хотя бы глоток воздуха, Григорий
Иванович сползает со стула, как он пробует удержаться за край стола.
- Прости... Наташ... всегда бахвалился, а не выдюжил... Пока не
доведались о... к-конце моем... пошли про то... весточку...
Баранову... Алексан... Андр... реич... Чтоб держался... г-говорю...
крепко стоял за... Слав... россию... Мне... три аршин... нужно, а
России... Рос... - задыхался мореход, приподняв руку, словно пытаясь
ею взмахнуть в ту сторону, где перед мысленным взором, за океаном,
остается его единственно надежный преемник. - Прости... чем владел...
тебе и детям остав... Славоросс... отечеству... - и замолк.
Подхватив на руки голову мужа и жадно глядя в теряющие живой
блеск глаза, Наталья Алексеевна даже не замечала тонкой кровяной
змейки, сбегавшей из углов его плотно сжатого рта на ее руки и с них
на пол.
Мореход Шелихов ушел в последнее плавание.
Весть о смерти купца-морехода облетела за несколько часов весь
Иркутск и привлекла к дому Шелиховых множество людей, приходивших
проститься с его телом.
Работные люди шелиховского дома слонялись сумрачные и молчаливые.
