подал тогдашнему председателю Российско-Американской компании графу
Николаю Семеновичу Мордвинову подробнейшую докладную записку,
полностью совпадавшую с заветными, неосуществившимися планами
Шелихова.
Записку эту Мордвинов, сняв копию, направил Александру I. Записка
была передана "благословенным" на заключение всесильного временщика
Аракчеева, занятого в то время устройством военных поселений, и, с
размашистой надписью Аракчеева: "Некогда пустяками заниматься", легла
в секретный шкаф графской канцелярии. Содержимое этого шкафа после
смерти "преданного без лести" было опечатано по распоряжению Николая I
и навсегда исчезло из поля зрения простых смертных.
5
Через несколько дней после отплытия Питера Дойбла на увалах под
Охотском показался долгожданный караван. Когда голова его входила в
Охотск, хвост из груженых, телег и вьючных лошадей, в сопровождении
вооруженных людей, терялся в извивах дорожной тропы над городом.
Степенный и благообразный Максим Максимович Мальцев слез перед
хозяином со своего лохматого конька и, косясь на обступивших их людей,
сбивчиво и неохотно стал отвечать на град посыпавшихся вопросов:
почему-де он, а не Ираклий ведет караван, что приключилося с Ираклием,
и только в конце догадался хозяин спросить, благополучно ли дошли
люди, сохранна ли кладь.
- Люди все здравы-невредимы, и кладь представил в целости,
Григорий Иваныч, а что в Иркутском приключилося - знать не знаю и
ведать не ведаю. Наталья Алексеевна...
- Язык тебе отрезала Наталья Алексеевна? От подотчета хозяину
освободила тебя Наталья Алексеевна? - схватил Шелихов Мальцева за
плечо, но тут же вдруг отпустил его и чуть ли не бегом кинулся вперед
разыскивать монахов - они уже прошли в голове каравана.
- Ктитору благопопечительному церкви американской наше
благословение... - начал было архимандрит Иоасаф, встречая Шелихова,
разыскавшего монахов в конторе компании. - Разъяснение, понимаю,
получить желаете, почтенный Григорий Иваныч? Домашних ваших оставили в
добром здравии... Покарал гнев божий токмо царского ослушника,
необузданного черкесина. Не допустил господь к построению храмов своих
на американской земле гордеца, презревшего волю власти, над нами
поставленной, - убил его казачишка шелавый, когда он в окно
выпрыгнул... Смирись, чадо возлюбленное, аще бо ни един волос... -
заспешил преподать утешение велеречивый архимандрит, когда увидел, в
каком бессилии опустился на скамью Шелихов, сраженный известием о
гибели Ираклия.
После смерти Куча в далеком Петербурге ничто так не потрясало
души морехода, как эта непонятная и нелепая гибель молодого грузина.
Незаметно для самого себя Шелихов привык к мысли видеть в Ираклии
своего зятя и, кто знает, продолжателя дела его, Шелихова, жизни.
Единственный сын Григория Ивановича, рослый и пухлый Ваня, не
подавал отцу верной надежды на то, что возьмет судьбы Славороссии в
свои руки, всему на свете предпочитавший шест для гонки голубей.
Старший зять, Николай Петрович Резанов, обладавший острым умом,
образованием и блестящими светскими качествами, никогда не согласится
- Шелихов давно убедился в этом - променять жизнь в столице, в
обществе себе подобных, на тяжелый, полный лишений и опасностей труд
устроителя суровой и неведомой страны.
Чем этот черноризец, привычно и угодливо твердящий ему "несть
власти, аще не от бога", может утишить боль и смягчить новый, выпавший
на долю Шелихова удар судьбы? Остается одно только горькое утешение -
проклинать подводный камень и собирать обломки крушения.
Шелихов встал и, чувствуя необходимость побыть одному и собраться
с мыслями, не дослушал - чего уж там! - масленую речь архимандрита и
вышел на улицу.
Угрюмое Охотское море глухо рокотало. Издали доносился шум
начавшегося прилива и слышались крики людей. Разглядев через
неотлучную при нем подзорную трубу фигуру Шильдса на пристани, мореход
понял, что разгрузка "Феникса" почти закончена и можно, следовательно,
перебросить освободившихся людей и лодки на погрузку отходящих в
Америку кораблей.
"Погружу кладь и скот, посажу людей - и с богом! - подумал
мореход. - Рухлядь мягкую, какая на Кяхту пойдет, с Мальцевым и
охраной на Иркутск отправлю, а сам налегке к Шантарам спущусь, до
Удской губы, огляжу заодно еще раз берега, а там с ламутами или
надежными тунгусами на Зейскую пристань, с нее на Кару, Читу, Удь и
Удью да Селенгою на Кудары, с них через Байкал на Ангару у
Лиственичного и Ангарою к себе домой... Нелегка дорога, а если бог
поможет, все же дней пяток выгадаю, чем на Якутское пойду и вверх по
Лене бечевою буду тянуться. Как раз и "Феникса" опробую - заставлю
Шильдса меня к Шантарам спустить!.."
Рассудительный Мальцев пробовал отговорить Григория Ивановича от
непроложенной, малоизвестной и опасной дороги, но, растравленный
приключившимся дома несчастием, Шелихов ничего не хотел слушать.
"Иерархи" и "Екатерина" были загружены с молниеносной быстротой.
Шелихов не сходил с кораблей, лично наблюдая за размещением людей и
клади.
Теснота обнаружилась неимоверная. День и ночь выли и лаяли
ездовые псы, размещенные в клетках. Кудахтали куры, мычали
встревоженные коровы, и тихонько скулили, смахивая слезы отчаяния,
измученные бабы, жены плугатарей, с детьми, расположившиеся из-за
отсутствия места буквально возле коров, уход за которыми был возложен
на них.
Архимандрит Иоасаф с несколькими монахами занял капитанскую
каюту, а остальные разместились в кубрике, предоставив согнанным со
своих мест матросам устраиваться где хотят.
После напутственного молебна, отслуженного Иоасафом весьма
торжественно, в окружении хора монахов, Шелихов, готовясь сойти в
шлюпку с поднимающего паруса корабля, заметил Стеньку, - о нем совсем
Григорий Иванович позабыл в суматошливые дни перед отплытием.
- Эй, Стенька... Глазов! - поправился мореход, подзывая его к
себе. - Добро, что уплываешь ты, не достанут тебя - коротки руки! А то
один такой, как ты злополучный, пропал уже... ни за понюх табаку
пропал и под моей кровлей... Только к чему я это? Ах, да-а... -
протянул Григорий Иванович, - вспомнил! Распоряжение на тебя обещал я
Баранову дать, а тут и присесть, чтобы написать, негде.
Шелихов огляделся и, не найдя места, достал из кармана поддевки
кусок измятой бумаги и обломок угля.
- Подставляй спину, - решительно сказал он, - как-нибудь
прилажусь...
Стенька находчиво подал ему валявшийся на палубе обломок доски и,
упершись руками в колена, горбом выгнул спину.
- Молодец! - похвалил Стеньку мореход. - Гляди в небо, а того,
что на земле лежит, не упускай... Сойдешь на берегах Аляксы - ах, и
хороша она! - пасись худого и твори доброе, до чего умом и сердцем
дошел... Сложи бережно, - подал Григорий Иванович Стеньке исписанную
бумажку, - отдашь Баранову, Александру Андреевичу, когда повидаешь...
Из его воли не выходи, во всем слухайся!
"Восприемника моего Михайлу, который компании служил доныне
порядочно и коего я на своем коште содержал, всегда отлично противу
других содержи и всему, в чем открыться пожелает, веру давай и в
научении не откажи. Вскорости и не позже наступного лета сам к вам в
гости буду. Душа изныла.
Американской компании вояжиров главный распорядитель мореход
Григорий Шелихов".
- Будь здоров... Иди! - толкнул Стеньку мореход и, кланяясь во
