- думали они, терпеливо переступая застывшими в воде ногами.
- Остальные пошли! - заорал сердито Кох, толкнув к мореходу и
подозрительно оглядывая остановившегося перед крыльцом "такелажника
Мишку Глазова". - Не забудьте этого в счете, Григорий Иваныч, особливо
ежели человек вам нужный, - сказал Кох, многозначительно мотнув
головой в сторону Стеньки.
Когда партия людей скрылась за поворотом бугра, на котором
высился полуразрушенный ветряк, Шелихов вошел в избу, махнув рукой
Стеньке следовать за собой.
- Рассказывай, все начисто рассказывай, парень, где тебя ноги,
почитай, три года носили? - тоном хозяина, принимающего отчет от
работника, спросил мореход, уже сидя на скамье за столом. - Токмо
допреж скажи мне имя твое хрестьянское... Обличья и старанья твоего,
как видишь, не забыл, а имя запамятовал...
- Стенькой звали, Степаном...
- Ладно! - кивнул Григорий Иванович. - Рассказывай, Степанушко, а
чего не хочешь сказывать - промолчи, токмо безо лжи...
Горница была чисто прибрана. На стенах висели карты и портрет
Петра I, зачинателя империи и российской коммерции, скопированный по
заказу Шелихова изрядным художником из ссыльных поляков в Иркутске с
портрета, украшавшего присутственное зало во дворце наместника. В
глубине горницы у печи виднелись завешенные чистой парусиной полати,
похожие на те кровати, которым Стенька удивлялся в столице, в доме
Жеребцовых...
Стенька помолчал, как бы собираясь с мыслями, перевел дух и
начал:
- Не сумел я, значит, к ней вас завернуть, господин. В сани...
- Какой я господин, Григорием Иванычем люди зовут, - перебил
Шелихов, крепко подкупив Стеньку этой простотой обращения.
- Вас, - продолжал Стенька, - я в сани тогда снес и тем себя в
солдаты сдал, а Ташку... Утопилась Ташка, Григорий Иваныч, когда ей
Ольга Александровна косы обрезала, в деревню отослала и насильно за
гнилого дурака замуж отдала... Утопилась Ташка, не дождалась меня! -
спокойно выговорил Стенька, и видно было, что парень уже отболел этой
болью за Ташку. - В последний раз видел ее, как вел меня кнутобоец
Дорифей к полицмейстеру на съезжую в солдаты сдавать, а Ташку, руки
завязав, на телегу сажали в синбирскую деревню везти... На съезжей я
сразу умом прояснел, а там всякой либо вовсе ума решится, либо нужного
наберется... Сбежал я, когда начали нас на Сенную выводить кормление у
купцов выпрашивать. И после, как лошадь, бег от Петербурга на
Свиягу-речку, под самым Синбирском, где эту самую Зубовку надо было
искать... Как лошадь, говорю, по сто и больше верст бег, однако
опоздал! В лесах мордовских заблукал, чудом выбрался. Пришел в эту
Зубовку, а люди и говорят мне: на другой же день, как привезли Ташку,
свадьбу управитель приказал играть... Притащили Ташку в церковь, и
хоть дурно кричала она "утоплюсь", - обвенчал поп. Попу что, если ему
барский приказ прочли и полтину дали? Вечером в избе, когда пропивали
Ташку, она и вышла из-за стола крадком... Хватились молодых в клеть
вести, ее с Никишкой, - нет Ташки. Посмеялись над дураком и спать
завалились, а когда вытверезились, почали искать... в пруду нашли
Ташку. Утопила себя Ташка. Не далась девка Ольге Александровне над
собой надругаться!
Стенька умолк, отведя глаза в сторону окна. А Григорий Иванович
сидел, опустив голову, и, не замечая воцарившегося молчания, думал о
своем: сколько людей искалеченных, напоенных ненавистью к обнаглевшему
барству, таит в себе Русь! Каким бы умыслом собрать их как можно
больше и вывезти за океан в Аляксу? У таких раскаленных уже никто не
смог бы отнять его Славороссию!
- И как же ты дальше? - спросил Шелихов внешне спокойным голосом,
не желая обнаруживать охвативших его мыслей, из которых сам не умел и
не мог найти выхода и решения.
- Я? - отозвался Стенька. - Что ж я! Хотел красного петуха на
зубовских пустить, да пожалел старых и малых, да и на свадьбе не
деревенские - все дворовые больше были по управительскому наряду, что
с таких возьмешь? Никишку решил пристукнуть. Устерег его в подлеске у
коров, спит дурак, а мухи во рту, как над падлом, гудят, сплюнул я на
его рожу и пошел... Пошел через Волгу на Иргиз в кержацкие скиты,
думал, что найду у них чего, но не понравилось: дремучие и темные там
люди... От них на Яик перебрался, откуда Пугач на цар... - Стенька
взглянул на Шелихова и портрет Петра I, висевший над головой морехода,
и, скомкав, закончил: - ...на жеребцовый дворянский род поднялся...
Хорошо в тех краях! Много слышать чего пришлось, только жить там
опасно: команды везде стоят, исправники и офицеры в каждой станице
похаживают, интересуются, кто ты есть... Робил я у казака одного, он
мне и присоветовал: уходи-ка ты, мол, отсюда. Дал три рубля и паспорт,
спасибо ему, - и стал я Михаилом Глазовым из вольных яицких казаков...
Стенька умолк и испытующе смотрел на морехода.
- Глазовым для людей будешь, а для себя Стенькой останешься, но я
тебе тот же совет, что и казак твой, дам: уходи-ка ты отсюда, от греха
подальше...
Лицо Стеньки потемнело. Он хотел что-то сказать, но сразу обмяк,
когда услышал твердое:
- ...на Аляксу, в Америку!
- Того и я бажаю, - радостно ответил Стенька, в волнении переходя
на полузабытую родную украинскую речь. - Этого мне и надо, служить
верно буду! - пояснил он, заметив, что Шелихов не совсем понял его.
- Вот и ладно! Ты о себе, Глазов, помалкивай. Ищу, мол, доли и
богатства, для сего к Шелихову добрался - на все один твой ответ.
Дождь сойдет, на корабли перейдем, а там люди и кладь из Иркутска
прибудут, за океан с ними уйдешь - человеком станешь! Я к Баранову -
это управитель мой - писулю тебе дам, чтобы поимел тебя Александр
Андреевич на дела, где разум и отвага требуются... Не подведешь?
- Служить верно буду! На меня, как на гору, покладитесь, Григорий
Иваныч, - радостно откликнулся Стенька.
Затяжной летний дождь вызвал, как обычно бывало в Охотске,
наводнение и прекратился, угнав в море уличные свалки пред охотскими
избами. Слепая природа, как будто проявляя высшую мудрость, спасала
Охотск от исчезновения в нечистотах.
Люди, просидев несколько дней в "холодной" при портовом
управлении и выдержав допрос Коха с пристрастием, рады были вырваться
на свежий воздух. Посмеиваясь друг над другом и невольно почесывая
спины, они ретиво теперь возились над снаряжением "Иерархов" и
"Екатерины".
Подозревая в мореходе виновника облавы, они тем не менее зла на
него не держали и многое прощали за добрые щи и по морскому обычаю
подносимую за обедом, в охрану от цинги, чарку водки.
Стенька был приставлен взглядывать за работами и, хоть впервые
очутился на корабле, быстро освоился с морскими порядками. Не
довольствуясь ролью надзирателя, он стремительно кидался туда, где не
могли управиться корабельные рабочие, где нужно было придержать или
сдвинуть с места могучим плечом какую-либо тяжесть. Шелихов ничем не
выказывал особого расположения к Стеньке, но незаметно и внимательно
следил за ним, утверждаясь в мысли: "Будет толк из парня, знаменитым
партовщиком станет".
В середине июля, когда море, после полосы прошедших над краем
дождей и туманов, очистилось от плавучих льдов, корабли на рейде были
готовы принять пассажиров, как и грузы, и с обычным в это время
юго-западным муссоном, распустив паруса, двинуться в Америку через
океан.
"Грех погоду упустить!" - раздраженно думал Шелихов и с утра до