враждебным молчанием встретили кенайцы, предупредившие, что некий
Куликало не велел убивать русских, но запретил пускать их в кенайские
земли. А еще позже от индейцев Шелихов услышал о живущем в глубине
страны великом и справедливом русском анкау и могущественном иаргиже
Куликало, который отрекся от своих преступных собратьев по коже и, так
как "шэ" - кровь - у всех людей одна, поселился среди обижаемых
индейцев.
О прошлом Куликалова, еще до встречи с ним, Баранов узнал также
из расспросов индейцев.
- Куликало, - говорили они, - под страхом смерти запретил злому
Кобылю углубляться в страну более чем на два перехода, и когда Кобыль
все же пришел к нам, мы окружили под покровом темноты их ночлег и
перебили ездовых собак. Тогда они испугались и вернулись на берег...
- А людей когда вы зарезали? - допытывался у американцев
научившийся добираться до их мыслей правитель.
- Куликало запретил нам их резать, и мы его слушали, -
рассказывали индейцы, - но за нас отомстила Черная Смерть...* Убивая
нас, она убила злых касяков и наших женщин, что были с ними, и детей
от них, а трех, которые отбились от Черной, задавил голод и цинга. Мы
не хотели спасать им жизнь, чтобы они снова начали убивать нас. (* Так
индейцы северо-западной Америки называли оспу, проникшую к ним с юга
на кораблях испанцев.)
Повесть пятнадцатилетней жизни среди индейцев Куликалов закончил
в один из своих приходов рассказом, как растил он своих детей после
смерти жены, огненноглазой Анки, имя которой носила его дочь.
- Без попа окрестил я дочку по матери Анкой - Анной по-нашему...
Матка от оспы умерла, когда малой Анке лет десять всего было. Николка
на ее руках вырос. Понятливая она, русской крови... "Каиш - отец,
говорит, когда мы к своим пойдем?" Вот я и пришел! - Демид пытливо
глядел на правителя, точно ждал одобрения собственному неожиданному
решению уйти из облюбованной им жизни, отказаться от завоеванной
свободы ради будущей судьбы своих детей.
- Правильно сделал, Демид Софроныч! Негоже человеку зверем лесным
жить. Земля американская благодатная, мы населим ее, промыслы заведем,
дети наши хозяевами в ней будут... Жена твоя от оспы померла, а я Анке
и Николке оспу прищеплю собственноручно,* страха смерти и уродства да
не имут... За этим одним прийти надо было! - убежденно говорил
Баранов, видя встревоженность Демида, не понимавшего еще пользы
оспенной прививки. (* Баранов собственноручно делал противооспенные
прививки присланной из России вакциной.)
Черноглазая Анка и шустрый Николка, зная родной язык русского
отца, с величайшим рвением научали Александра Андреевича и
материнскому своему, индейскому языку.
Баранов учил их русской грамоте, арифметике, развертывал перед
жадным умственным взором лесных жителей правду чудесной науки
географии.
К урокам этим, наполнившим его дом весельем и уютом молодости,
правитель относился с большим прилежанием и шутливой серьезностью.
В суровую, одинокую жизнь Баранова, человека пожилых лет и
трезвого рассудка, с Анкой вошло что-то новое и непонятное, в чем
решительный и строгий правитель не хотел признаваться себе самому. В
молодости Александр Андреевич потерпел какое-то никому неведомое
крушение и разочарование в семейной жизни, оставил жену с двумя детьми
в Каргополе и, посылая им время от времени деньги, никогда о них в
разговоре не вспоминал. В дальнейшей жизни Баранова интерес к женскому
полу был навсегда, казалось, исключен.
Готовясь к завтрашней встрече со свирепым наемником Швеции, в
которой русские люди того времени видели едва ли не главного
противника своим стремлениям к выходу на морские просторы вселенной,
Баранов решил поручить выполнение опаснейшей и самой трудной части
своего плана Куликалову. Правитель крепко верил, что хищная акула
Кокс, а его, если судить по письму Шелихова, знают и в Петербурге, не
уйдет на этот раз безнаказанным. Славу же и награду за поимку Кокса он
предоставит Куликалову.
"Обелится человек от всего начисто, - рассуждал мысленно Баранов.
- Все недоимки сложат с Демида. Выйдет из беглых крепостных в вольные
люди, и не нужно будет в американских лесах хорониться. Дети Николка и
Анка вольными станут, никто их не обидит. И мне сподручнее будет..." И
тут же, отгоняя все чаще закрадывавшуюся в его душу неясную мысль о
своей и Анкиной судьбе, правитель встал и решительно закончил вслух:
- Пошли, начальники? Утро вечера мудренее, а нам еще немало чего
изготовить нужно...
3
Когда правитель с Демидом и Пуртовым в поздних сумерках подходили
к лагерю, огни костров, к великому удовольствию Баранова, оказались
потушены. В темноте ночи нельзя было догадаться о присутствии людей на
берегу.
- Кто же так ко времени догадлив был? - невольно вырвалось у
Баранова.
- Я присоветовал, Александр Андреевич, когда мы с тобой вчера на
льдяную реку уходили, не жечь без нас костров, не манить случайных, -
скромно отозвался Куликалов.
Баранов облегченно вздохнул: он боялся, что ночные костры на
берегу усилят подозрения и осторожность пирата.
В лагере их окружили промышленные, в большинстве алеуты с Кадьяка
и дальних островов. Люди были чем-то взволнованы и встревожены. Все
объяснилось, когда из толпы выступил кадьяцкий тойон, толстый, почти
квадратный, заплывший жиром человек с острыми и хитрыми глазами. За
постоянную удачу в охоте на китов и сивучей и обжорство, в чем тойон
не имел себе равных, он носил среди соплеменников почетное имя
Лур-кай-ю - Большое Брюхо, но охотно откликался и на русское имя
Лаврентий.
- Чужая байдара, инглич байдара под большими парусами идет в
Нучек! - размахивая руками и приседая до земли от волнения, сообщил
тойон правителю. - Я первый ее увидел, - я получаю за это бутылку...
Баранов еще раз подивился зрению своих морских охотников,
увидевших с низкого берега корабль на горизонте, который он видел с
ледяного мыса Тауансы через подзорную трубу. Но великому тойону
русских не пристало выказывать удивление.
- Я давно ждал эту байдару, Лаврентий, и Демид нашел ее в море,
когда солнце стояло в головах у нас, но ты тоже ее увидел, и ты
получишь штоф водки за то, что увидел врага! - спокойно ответил
правитель и добавил: - Это англинец Кокс. Он три раза был на Уналашке,
три раза обманывал вас и отнимал меха и пищу, отнимал самых красивых
девок... Завтра мы на него клепцы* поставим и отнимем, что у вас
пограбил, я помочь дам! (* Капкан.)
- Отнимем! Очень хорошо! Спасибо, Александр Андреевич! - радостно
закивал головой Лур-кай-ю, а за ним все его сородичи. - Но... это не
Кокс... байдару Кокса мы запомнили навсегда, мы узнаем ее даже в снах,
если встречаем. Но это такой же инглич, как и Кокс, пусть этот инглич
заплатит за Кокса!
- Завтра разберемся, - подумав немного, решительно сказал
правитель. - С Кокса все спросим, если же не он - пальцем не
трогать... Когда твои родичи, Лаврентий, убили на островах двух
русских, разве я заставил тебя платить? Я разыскал чакутов* и наказал
их. Мы наказываем того, кто преступает законы! А сейчас собери
десятников и приходи с ними ко мне. (* Убийц (алеут.).)
Большое Брюхо недаром носил на груди полуфунтовую блестящую
медную медаль "Союзный русским", - он знал, что приказание Баранова
можно только исполнять, но не оспаривать.
Всю ночь в лагере кипело бесшумное движение. На плечах людей
