— Фогт, оказывается, психологический эксперимент над вами осуществлял, — весело сообщает он. — Хотел подольше подержать в одиночестве и без дела, чтобы потом вас жажда деятельности обуяла. Я случайно слышал, как он об этом Краузу сообщал. Но его торопит старшее начальство, которому он поспешил, наверно, доложить о ваших опытах по искусственной детонации минных полей. Сокрушался утром, что придется прервать свой «психологический эксперимент». В общем, если не сегодня, то завтра непременно к вам пожалует.

Фогт действительно «жалует» к ним на следующий день рано утром.

— Здравия желаю, господа! — бодро восклицает он. — Не заскучались вы тут без работа? О, я знайт, таким энергичным людям, какими есть вы, это нелегко. Да, да! Я это хорошо понимайт! Но есть идея — снова поработать. Поэкспериментировать! А? Как вы на это посматриваете?

Он молодцевато прохаживается вдоль нар, терпеливо ожидая ответа советских офицеров. Но они молчат.

— Я понимайт, — снова произносит он, — у вас нет пока ясность по этот вопрос. Будем тогда немножко его прояснивать. Что я имейт в виду под эксперимент? Так, да? Очен корошо! Не будем играйт в мурки-жмурки, все должен быть начистота. Так, да? Я тоже за такой условий. Итак, что есть предлагаемый вам эксперимент? Он есть корошо вам известный обстрел минный поля. То, что вы уже делал там у себя под Белгород. Вам ясен мой мысль?

Видимо давая советским офицерам возможность хорошо вникнуть в смысл его слов, капитан Фогт некоторое время молча дефилирует перед ними почти строевым шагом.

— Ну, так как? — резко останавливается он перед подполковником Бурсовым.

Советские офицеры по-прежнему угрюмо молчат.

— Вам надо подумайт, так, да? Я не принуждайт вас. Вопрос есть очен серьезный. Я понимайт. Но раз мы договорились быть начистота, не буду от вас скрывайт: или вы продолжайт тут свой эксперимент, или шагом марш Майданек, Освенцим, Маутхаузен! А пока счастливо оставайтесь!

И он уходит все тем же чеканным шагом.

Даже оставшись вдвоем, Бурсов и Огинский продолжают молчать.

— Ваше мнение, Евгений Александрович, — вволю находившись по бараку, спрашивает Бурсов.

— Ни в коем случае не соглашаться!

— А я, напротив, за то, чтобы согласиться.

Густые черные брови Огинского, наверно, никогда еще не поднимались так высоко.

— Вы шутите, Иван Васильевич?

— Нисколько.

— Тогда я вас не понимаю.

Бурсов ложится на нары, забрасывает руки за голову и сосредоточенно смотрит в потолок. Похоже, что он не собирается объяснять Огинскому своего решения.

«Ну и характер у человека!..» — почти с раздражением думает Огинский о Бурсове.

— Я, знаете ли, не собираюсь в Майданек, — произносит наконец подполковник. — Я хочу покинуть эту гостеприимную обитель господина гауптштурмфюрера Фогта по собственному желанию, а для этого необходимо время. Вот мы не торопясь и начнем с вами эксперименты по детонации минных полей. Не допускаете же вы, что тут они могут увенчаться успехом? А раз так, то…

— Но и немцы не дураки, — перебивает Огинский, — догадаются, наверно, что мы будем водить их за нос.

— А пока догадаются, мы что-нибудь придумаем.

На другой день, получив согласие Бурсова и Огинского капитан Фогт довольно потирает руки.

— О, это очен корошо! Это есть благоразумство! Мне приятно имейт дело с такими благоразумными людьми. Но прошу и меня тоже считайт не очен просточковатым. Никакой саботаж с ваша сторона не должен быть. Все начистота, и никакой махлевка, — улыбаясь, подмигивает он Бурсову, очень довольный, что ему удалось употребить такое русское словечко, как «махлевка». — А чтобы у вас не возникайт соблазн ввести меня в заблуженство, с вами будет сотрудничать один наш немецкий доктор. Это вы имейт в виду и не огорчайт меня глупством.

При разговоре капитана Фогта с Бурсовым и Огинским присутствует и лейтенант Азаров.

— Ну вот мы и договорились, — обращается к нему Фогт. — Теперь, господин старшина, вы имейт возможность перевести их в блок старших официров.

— Слушаюсь, господин капитан! — браво козыряет и щелкает каблуками Азаров.

Фогт уже направился к дверям карантина, собираясь покинуть барак, но вдруг, вспомнив что-то, возвратился с полпути:

— Да, вот еще что: на работа с вами будет кроме наш доктор ваш старший лейтенант Сердьюк. Корошо?

— Нет, не хорошо, — решительно возражает Бурсов.

— Почему так?

— Потому, что он негодяй!

— О, да, да! Это немножко есть. Вы имейт в виду, что он рассказал нам об этот ваш эксперимент? Но он очен вас хвалил. Говорил, что вы оба есть большой талант. Но я вас понимайт, тут немножко есть мерзавство. И я согласен с ваша просьба. Вы будете работать с одним только наш доктор. Он есть очен короший парень, и он вам будет понравиться.

В блоке старших офицеров, куда Азаров приводит Бурсова и Огинского, вскакивают с нар семь майоров. Все они уже немолодые, с очень усталыми лицами и какими-то бесцветными глазами. Лишь у майора Нефедова, самого старшего из них, светится в глазах живая искорка.

После завтрака Азаров предлагает Бурсову и Огинскому пройтись по территории лагеря.

— Сегодня вы свободны от всякой работы, — сообщает им лейтенант. — От вас требуется лишь подробная заявка на то, что понадобится для вашего эксперимента. Она должна быть готова к обеду.

Они медленно идут по лагерю, внимательно всматриваясь в расположение его построек, проволочных заграждений и арку ворот с прогуливающимся по ее верхней площадке пулеметчиком. Территория лагеря невелика и, видимо, хорошо просматривается с площадки над воротами и с вышки над проволочным забором за бараками. На ней нет сейчас часового, но по ночам его выставляют. Видны и прожектора, освещающие территорию лагеря в ночное время.

«Да, охрана лагеря продумана обстоятельно, — невесело отмечает Бурсов. — Наверно, с вышки — все как на ладони…»

И вдруг он невольно вздрагивает при виде неожиданно появившегося перед ним старшего лейтенанта Сердюка. Голова его и левая рука перевязаны грязным, пропитанным кровью бинтом.

— Разрешите к вам обратиться, товарищ подполковник?… — срывающимся от волнения голосом спрашивает он.

— Убирайтесь вон! — негромко, но властно произносит Бурсов.

— Но ведь я хотел как лучше… — молит Сердюк. — Знал же, что вы в эти эксперименты не верите. А их они заинтересовали, и теперь можно будет поводить капитана Фогта за нос. А тем временем…

— Вы думаете, что Фогт такой уж простофиля? — иронически усмехается Огинский.

А Бурсов даже не смотрит на Сердюка. Он уходит с Азаровым вперед, оставив Огинского со старшим лейтенантом.

— И мой вам совет, — с трудом сдерживая раздражение, продолжает Огинский. — Не говорите ему о нас ничего больше и не выдавайте себя и нас за крупных специалистов подрывного или какого-нибудь иного военно-инженерного дела. Да, и еще вот что — постарайтесь реже попадаться на глаза Бурсову.

…Поздно вечером после отбоя в блоке старших офицеров царит гнетущая тишина. Все семь майоров молча лежат на нарах, не разговаривая и не задавая никаких вопросов вновь прибывшим. А Бурсов все медлит начать разговор, надеется, что кто-нибудь из этих потерявших веру в себя людей сам что-нибудь спросит.

— Надо бы поговорить с ними… — шепчет Огинский.

— Погодите, Евгений Александрович, пусть сами спросят. Неужели же им не интересно узнать у нас хоть что-нибудь о положении на фронте?

Но майоры по-прежнему молчат.

— Ну что же, товарищи офицеры, — негромко произносит наконец Бурсов, — так-таки, значит, ничто вас не интересует? Спросили бы хоть о том, как мы в плен попали, при каких обстоятельствах.

— Нам и так известно, при каких обстоятельствах в плен попадают, — равнодушно замечает кто-то в дальнем углу. — Если не сволочь, конечно, которая сама руки вверх поднимает.

— Мы не из таких, — обижается Огинский.