Но у касс дальнего следования стало заметно свободнее. На Ижорск билеты были.

— Купейный или общий?

Андрей залихватски тряхнул шевелюрой.

— Где наша не пропадала! Давайте общий.

— Чего ж не в мягком? — попробовал пошутить Бурлаков.

Андрей улыбнулся, но ответил серьёзно.

— В мягком я сюда ехал. Не мой класс, выделяюсь сильно. Моя плацкарта общая.

— Нижний боковой возьмёте?

— Да, сразу, не задумываясь, ответил Андрей.

— Четырнадцать семьдесят.

Андрей расплатился и спрятал билет в бумажник. Поглядел на часы.

— Полчаса осталось. Пошли, закину сумку, и попрощаемся.

Бурлаков кивнул.

Поезд уже стоял у перрона, и вдоль него тянулась цепочка прощающихся. Вот и двенадцатый вагон, проводник у двери посмотрел билет Андрея и пропустил их внутрь. Вагон полупустой. Андрей нашёл своё место, засунул сумку под сиденье, снял и повесил на крючок куртку. Верхняя полка поднята.

— Посидим или как?

Сели напротив друг друга. Андрей вытащил из кармана и бросил на столик пачку сигарет.

— До свадьбы я уже не выберусь, не хочу школу пропускать.

— Да, конечно, — Бурлаков сглотнул шершавый комок в горле. — Ты можешь звонить, вечером я дома.

— Вечером это во сколько?

— После девяти. Вот телефон.

Андрей усмехнулся, разглядывая визитку. Хотел сказать, что эта у него уже третья, так и коллекция наберётся, но промолчал. Говорить о Фредди рано, а о Степане Медардовиче неохота.

— Ладно. Замётано. Так ты приедешь?

— А как же, — Бурлаков старался улыбаться. — Я же обещал.

— Тогда ты тоже обещал, — совсем по-детски вырвалось вдруг у Андрея. — Что всё будет хорошо, что будет, как раньше, а получилось…

— Это война, пойми…

— А что же ещё, ладно, знаю, — Андрей досадливо дёрнул плечом и резко сменил тему. — Рожки не потают?

— Упаковка надёжная, не беспокойся. От окна будет дуть.

— Ништяк, не бери в голову.

Бурлаков кивнул.

По вагону прошёл проводник.

— До отправления пять минут.

Бурлаков и Андрей одновременно встали.

— Не выходи, ещё отстанешь.

— Ништяк тупо повторил Андрей.

Они прошли к выходу, и уже в тамбуре Бурлаков, мягко надавив ладонью, остановил Андрея.

— Нет, не выходи.

У Андрея дрогнули губы.

— Ладно.

В вагон влезала нагруженная чемоданами и сумками пара, Андрея и Бурлакова толкнуло, притиснуло друг к другу, и объятие вышло вынужденным.

— Провожающие, выйдите на перрон, отправляемся.

Бурлаков отпустил Андрея.

— До свидания, я приеду, как договорились.

— Ага, — хрипло выдохнул Андрей.

— Прошу, — голос проводника вежливо настойчив.

Пропустив Бурлакова на перрон, он остался стоять в дверях. Из-за его спины Андрей, прикусив изнутри губу, смотрел на Бурлакова. Поезд дрогнул и медленно двинулся. Бурлаков быстро пошёл, стараясь держаться вровень с вагоном. Андрей медленно, как через силу, поднял руку, то ли прощаясь, то ли останавливая. На его лице влажно блестели две дорожки на щеках, и это было последним, что увидел Бурлаков, не сразу поняв, что Серёжа плачет. Поезд набрал ход, и, уже не поспевая за ним, Бурлаков остановился. Зачем-то снял шляпу и взмахнул ею, хотя видеть его Серёжа уже никак не мог. И так, с обнажённой головой, и стоял на перроне, пока не скрылся из виду хвостовой вагон.

Проводник закрыл дверь и запер её свои ключом.

— Я покурю здесь, — сдавленно, перехваченным горлом сказал Андрей.

— На здоровье, — с вежливым равнодушием ответил проводник и ушёл в вагон.

Андрей похлопал себя по карманам в поисках сигарет, вспомнил, что оставил пачку на столике в вагоне, и выругался. Обычно ругань помогала успокоиться, но сейчас почему-то не сработало. Разревелся, как мальчишка, будто и впрямь… ладно, авось профессор не заметил, а то ещё вообразит себе невесть что. Он ещё постоял в тамбуре, пока не почувствовал, что щёки высохли, и тогда открыл дверь вагона.

Койка над его местом оставалась поднятой, а на столике пачка сигарет лежала, как он её оставил. Андрей сел по ходу, чтобы смотреть вперёд, а не назад, и закурил. Вокруг суетились, укладывая и размещая вещи, проводник собирал билеты. Отдавая свой, Андрей спросил о чае.

— Как управлюсь, подходи со своей посудой, — ответил проводник.

Ну, правильно, это тебе не мягкий вагон со всякими барскими штучками. Андрей вытащил из-под скамейки сумку, достал кружку, коробку с бритвенным прибором. Хорошо, что ещё там, в магазине, возясь с покупками, переложил всё нужное в дороге наверх. Так, а жилет тоже лучше наверх, едет-то на север, вот так, покупки все вниз, а между ними свёрток с «подобранными» деньгами, а что, ведь не соврал, шальные же деньги, как скажи с неба упали, три сотни он вынул и переложил в бумажник утром, вот на всё и хватило, и осталось, в Ижорске будет в два с минутами, так что там зайти и купить себе зимнего, там, говорили, военным торгуют, нет, армейским, война-то когда уже кончилась, и лётчицкую куртку можно задёшево взять, ну, посмотрим, как получится.

Он убрал сумку обратно, сел и уже спокойно огляделся. Да, эта публика ему под стать, здесь он на месте, в общей — усмехнулся — шеренге. В отсеке напротив то ли семья, то ли просто компания дружно сооружает общий стол из всякой немудрёной снеди, по проходу пробежал, переваливаясь, ребёнок, толстый от купленного явно на вырост пальто, и женский голос раздражённо прикрикнул на него, кто-то взахлёб смачно ржал, тяжело стукнул об пол упавший чемодан, и его обругали зло, но незатейливо, ругателю тут же предложили заткнуться, а то и женщины вокруг, и дети… Словом, обычная жизнь обычных людей.

За окном бесконечные пригороды, заводы, жилые кварталы, деревья… Стремительно темнело, И Андрей разглядывал уже своё отражение.

— А вот пирожки, куры копчёные, колбаса… — выпевала женщина в белой куртке, толкавшая перед собой по проходу двухэтажный столик на колёсиках.

Андрей достал бумажник. Особо есть не хотелось, но чем-тоже надо занять себя, да и психанул он, а псих лучше всего заедать. Он купил курицу и булку, уже нарезанную ломтями, сходил к проводнику за чаем. Сахар и печенье здесь, как в мягком, на столах не лежали, тоже у проводника брать надо. Взяв пакетик сахара на два куска и маленькую пачку печенья, Андрей вернулся к себе и стал устраиваться уже основательно. Каждый сам за себя, один бог за всех, а его-то и нетути. Промасленная бумага от курицы вместо скатерти, столовый нож — ещё в Атланте в лагере покупал в дорогу, есть хлеб — заедать курицу и руки вытирать, дымящийся чай в кружке. Андрей ел не спеша, разглядывая темноту за окном. Рядом уже шумно чокались и рассказывали друг другу какие-то длинные непонятные истории. Вагон шумел ровным, сытым гулом. И Андрей чувствовал, как его отпускает страшное напряжение этих дней. Да, он всё сделал и сделал правильно, и ни о чём не жалеет. И помирился, и себя отстоял, и Эркина не подставил. Теперь, если что, то профессору придётся Эркина защищать, никуда председатель не денется. А случиться может что угодно. Потеряет вот так голову и спечётся, сгорит синим огнём, а Эркин тогда ведь за него тоже на всё пойдёт… ладно, выстрела не слышал, так о пуле не думай. Всё тип-топ, век воли не видать, едет домой не прожившись, а нажившись. И гостинцев полна сумка, и подарков…

…Одуряюще сладкие запахи, многоцветье коробочек на витрине.

— А это что такое?

— Рожки цареградские, — смеётся продавщица. — Сколько возьмёте?

— Каждого по дюжине, — сразу отвечает он.

И перед ним громоздятся коробочки, наполненные светло-жёлтыми, изогнутыми действительно как бычьи рога, тестяные конусы с изюмом, с орехами, с разными кремами, с кокосовой стружкой, и ровно по двенадцать в каждой коробочке, десять рублей коробка. Такого в Загорье и не видали, и не едали, это он точно знает…

…Пёстрая россыпь обложек книжного развала. Глаза разбегаются, всего бы набрал, и того, и другого, и третьего. Алисе — сказки, Жене… кулинарную энциклопедию, Эркину, чёрт, надо же такого, чтобы брату по душе пришлось, чтоб… о, Шекспир, сонеты, и на русском, вот это то, что надо, Эркин любит стихи, а вот он ещё антологию возьмёт, вот эту, да, «Русская поэзия, слово сквозь века». И себе… историю искусств, живопись, больно картинки хороши…