Ярослав задумчиво прикусил на мгновение губу.

— А как он… выглядел? Внешне?

— Ну, полный словесный портрет я не осилю, — усмехнулся Степан Медардович. — А в общем. Лет двадцать, не больше. Во всех обликах. Высокий белокурый, очень светлые, чуть золотистые кудри, аккуратная стрижка, без выкрутасов и наворотов… Про одежду я сказал. Тип… скорее смешана Коренная Русь с северо-западом. Если знаешь, был века три назад такой художник, Гений Васильцев, ездил по России и писал только портреты, художественно малоценные, но этнографически точные. Вот у него я видел похожий тип. И… да, не само Поморье или Печера, а ещё западнее.

Ярослав кивнул.

— Первая нестыковка. Возраст и облик. Должно было… Лет сорок — сорок пять, малоподвижное лицо, очень бледное или красно-бурое, северного загара, хриплый сорванный голос, матерная ругань и блатной жаргон вместо речи, волосы очень короткие или вообще брит наголо, и татуировка — кольцо на пальце. Возможно и не одно.

— Ничего даже близко не было, — твёрдо ответил Степан Медардович.

— Вот. И второе. Поведение. В лучшем бы случае он бы обобрал вас вместе с шулерами, а устроив при вас разборку…

— Убил?! — ахнула Елизавета Гермогеновна.

— Тётя, я понимаю, но такие не оставляют свидетелей. Как вы расстались, дядя?

— Что когда-нибудь встретимся и сыграем по-честному, — улыбнулся Степан Медардович.

— И только?

— Ещё сказал, что между нами нет счётов. Это я попытался его поблагодарить.

Захар положил на стол колоду.

— Заметить трудно, но возможно.

— Но в игре, конечно, не до этого, — вздохнул Роман. — Отец, может, и в самом деле, мы с Зарей будем ездить с тобой? По очереди. Мама?

— Пустяки, — отмахнулся Степан Медардович. — Обходилось раньше, обойдётся и впредь. Я просто подумал, Ярик, что тебе будет интересно.

— Спасибо, дядя, это и в самом деле, очень интересно. Разумеется, он — не Андрей, не репатриант и не рабочий. И где вы познакомились? В Ижорске? — Степан Медардович кивнул. — Ну, и не оттуда.

— Ложный аэродром? — усмехнулся Роман.

— Вот именно, — кивнул Ярослав. — Ложная засветка. Чтобы искали там, где ни его, ни его следов заведомо не будет. А колоду… я заберу её, хорошо?

— А я думал поместить её в наш музей, — засмеялся Степан Медардович. — В назидание потомкам.

— Я хочу показать её кое-кому в научно-техническом отделе, а потом верну.

— Конечно, Ярик, — вмешалась Елизавета Гермогеновна. — Раз нужно для дела, конечно, бери.

— Спасибо, тётя, — Ярослав посмотрел на часы. — Дядя, мне пора на службу. Если вспомните ещё что интересное, позвоните, хорошо? Спасибо за ужин, тётя, очень вкусно. Заря, проводишь меня?

— Конечно, — встал Захар.

Ярослав попрощался со всеми и вышел.

Уже внизу Захар тихо спросил:

— Это опасно?

— Для дяди вряд ли. Но что такой зверь в Царьграде, конечно, неприятно. Эту тройку мы знаем, и, если их рискнули раздеть… большие разборки грядут. Есть о чём подумать.

Ярослав надел шинель, пояс с портупеей и кобурой.

— Заря, ты во фронтовое очко играл?

— Ещё бы!

— Так что, как говорят в южных портах, не бери в голову. Дважды по одному месту не попадает.

— А это по залповому весу глядя. Счастливо, Яр.

— Счастливо.

Захар закрыл за Ярославом дверь, проверил засов. Сюда всё же, конечно, вряд ли полезут, но… и оружие лучше держать под рукой, благо, разрешение есть.

Наверху Степан Медардович весело, но твёрдо отбивался от жены и младшего сына, настаивавших на сопровождении в поездках.

— Нет, Лизанька, я — не король и не царь, ни лейб-гвардия, ни рынды мне не нужны. Кстати, как правило, именно личная охрана и оказывается самой опасной. Масса примеров в истории.

— Папа…

— Нет, Рома. И хватит об этом.

Захар вошёл в кухню и сел на своё место.

— Уехал. Я думаю, папа, ты прав. Дважды такое не бывает.

— Такое, а если… — Елизавета Гермогеновна не стала договаривать.

Степан Медардович с улыбкой оглядел сыновей и жену и повторил:

— Обходилось раньше, обойдётся и теперь.

Захар улыбнулся.

— Тоже игра, отец, так?

— Верно, — кивнул Степан Медардович.

— Дёргать смерть за усы, а бога за бороду, — улыбнулся и Роман. — Игра княжеская, согласен.

Елизавета Гермогеновна вздохнула.

— Ну, раз это игра, то я молчу.

— Спасибо, княгиня, — Степан Медардович с чувством поцеловал ей руку.

Захар и Роман рассмеялись.

Бурлаков постелил сыну на диване в кабинете. И, как ни устал Андрей, но войдя в кабинет и увидев книжные полки по стенам, не удержался от завистливого:

— И это ты всё прочитал?

Бурлаков горько улыбнулся: жалкие остатки и попытки хоть частично восстановить утраченное, правда, кое-что сданное тогда на хранение в университетскую библиотеку, сохранилось, но как же это далеко от былого… Но ответил весело.

— У тебя ещё всё впереди.

— С собой же не возьмёшь, — сразу ответил Андрей, чтобы профессор не подумал, что он остаться решил. А вот это да, лучше прямо сейчас и решить. — Вот ещё что. Как мне тебя называть? Не папочкой же? А на пахана ты не тянешь. Кликуха хоть есть, или там, — он ткнул пальцем в пол, намекая на подполье, — не заработал?

— Не умножай свою печаль излишними знаниями, — сразу и очень серьёзно ответил Бурлаков. — Кому надо, те знают, а тебе незачем.

— Ага-а, — задумчиво согласился Андрей. — Ясно-понятно. Ну, а мне как?

— Как хочешь, — пожал плечами Бурлаков.

Но Андрей его равнодушию не поверил.

— На… батю согласен?

— Да, — сразу и даже, к удивлению Андрея, с радостью согласился Бурлаков.

— Замётано, — кивнул Андрей.

На этом они и расстались на ночь.

Бурлаков ушёл в спальню, разобрал постель и прислушался. Вроде хлопнула дверь ванной, Серёжа сказал, что бритва у него с собой, хотя вряд ли он будет бриться, да и что там брить, он же мальчик совсем, ну вот, вот оно и наступило, снова дверь ванной, кабинета, мальчик лёг. Мучительно хотелось пойти посмотреть, удобно ли ему, но понимал, что делать этого нельзя, реакция непредсказуема, нет, надо ложиться и спать, господи, какой был день…

Андрей разделся до трусов, откинул одеяло и лёг, укрылся, нашарил выключатель настенной лампы — всплыло вдруг в памяти смешное слово «бра» — и щёлкнул им. Темнота оказалась светлее, чем дома, фонарь, что ли, за окном, и не такой тихой, что-то где-то булькало и переливалось. Ну, что же, это он сделал, смог, переломил себя. И неплохо, в общем-то, получилось. На все его условия согласились, он ничем не поступился и Эркина не обделил. А на свадьбу он устроит, всех соберёт, то-то у профессора глаза на лоб полезут. Об игре в поезде Андрей уже не думал. Мало ли что бывает, было, да и прошло. И спал он спокойно. Без снов.

Бурлаков лежал без сна, в каком-то странном забытьи. Не было ни мыслей, ни чувств, пустота, но тёплая, нестрашная и очень приятная пустота покоя. Какие же слова нашла Женя, что мальчик понял и приехал. Да за одно это… это неважно, всё неважно, здесь, совсем рядом, за стеной спит его сын, чудо всё-таки есть. Выжил, сохранил память и рассудок, и… чудо, и ещё раз чудо, и ещё раз. Он засыпал и просыпался от страха, что ничего не было, и прислушивался, пытаясь уловить за стеной дыхание.

Когда в очередной раз Бурлаков открыл глаза, окно — он вечером забыл задёрнуть штору — было серым. Значит, утро. Он откинул одеяло и сел. На часах уже начало восьмого. Мальчик пусть спит, конечно, но чайник надо поставить, и что-нибудь из еды, чтобы, когда проснётся, всё было готово.

Бесшумно двигаясь, он навёл порядок в спальне и пошёл на кухню. В кабинет он не заглянул: мальчику это может не понравиться, ещё подумает, что за ним следят. Обычно утром Бурлаков ограничивался чаем с бутербродами, но сегодня не простое воскресенье, да, а где-то у него было сало, яичница с салом — это то, что нужно молодому голодному парню.

Андрей, проснувшись, не сразу сообразил, где он и почему вокруг так много книг. В библиотеке ему ещё не приходилось ночевать. А, сообразив, тихо засмеялся и сел, спустив ноги на пол. Тот показался приятно прохладным, и Андрей, не обуваясь, как был, в одних трусах, встал и пошлёпал на кухню, где упоительно пахла и трещала на огне яичница.