И места мало, и выпендриваться нечего — остальные не так танцуют, как топчутся под музыку, и Эркин мягко кружил Женю, почти не сходя с места.

— Ловко у тебя получается, — одобрительно заметил Геныч, когда Лютыч решил передохнуть и танцевавшие разошлись.

— Он и играет здоровско, — ухмыльнулся Колька.

— И молчал?! — возмутился Тихон.

— Умеешь? — протянул ему Лютыч гармонь.

Эркин мотнул головой.

— Нет, только на гитаре.

— Гитары нет, — развёл руками Медведев.

— Так слушай, старшой, — глаза у Кольки хитро блестели. — Давай сбегаю, знаю я, где гитара.

Медведев оглянулся на стол и мотнул головой.

— Потом. Давай к столу.

Подносы из-под кулебяк уже убрали, положили ещё огурцов и капусты и, когда все расселись, внесли и стали раскладывать по тарелкам мясо и кашу. И пили уже не разом, а каждый как хотел, и разговоры шли позабористее, и жёны уже чаще поглядывали на мужей, особенно на тех, что зарваться могут и меру забыть. Женя тоже, как все, посматривала на Эркина, но он улыбался ей, и она спокойно продолжала разговор о преимуществах меховых сапожек перед валенками и как из свекольного сока румяна варить.

Колька, сидевший напротив Эркина, потянулся к нему с бутылкой, но Эркин, покачав головой, накрыл свой стакан ладонью.

— Мне хватит.

— Меру знать — великое дело, — одобрил Саныч и посоветовал: — Ты стакан свой переверни, чтоб сразу видели.

Колька плеснул себе и поставил бутылку на стол, где её тут же ловко перехватил Ряха.

— Давно зарок дал? — спросил Эркина Миняй.

— Да нет, — понял его Эркин. — Просто мне и так хорошо.

— Ну, тогда да, — согласился Миняй.

И снова неспешный спокойный разговор.

В комнате становилось жарко, женщины, откидываясь от стола, обмахивались концами лежавших на плечах платков и шалей, пиджаки у мужчин давно расстёгнуты, а то и сняты и висят на спинках стульев. И когда опять стали выходить из-за стола, Эркин решительно снял пуловер и, выйдя в сени, отыскал свой полушубок и засунул пуловер в рукав.

В сенях было прохладно, из-за неплотно прикрытой внешней двери слышались голоса куривших на крыльце. Курить Эркину совсем не хотелось, и он вернулся в жаркую, наполненную светом и шумом комнату или как её все называли — залу. Лютыч опять играл, а Петря, Серёня и Колька азартно дробили чечётку. Эркин поймал озорной взгляд Кольки, взмахом головы откинул со лба прядь и вошёл в круг. Ритм несложный, ботинки с твёрдой подошвой и на каблуках, отчего и не сплясать.

— А твой-то ловкий, — одобрительно сказала мать Медведева Жене, кивком показывая на пляшущих.

Женя улыбнулась в ответ, любуясь Эркином. Она словно заново увидела его, как красиво любое его движение, играющие под тонкой рубашкой мускулы, уверенные жесты красивых рук, иссиня-чёрная прядь на лбу, озорные глаза и улыбка, ах, какая улыбка…

И уже вступали в круг женщины, и прыгала тут же ребятня, и уже кто-то вывизгивал припевки… Женя зажала в кулачках концы шали и шагнула вперёд.

— Давай-давай, молодуха, — сказала ей вслед мать Медведева. — Пляши, пока пляшется.

Припевок Женя не знала, но ей и без того весело. Эркин растерялся, увидев среди пляшущих и Женю, и Алису, но только на секунду. Раз Женя так хочет, значит, так и надо, так и будет.

Раскрасневшаяся Саша — кем она приходится Медведеву ни Эркин, ни Женя не знали, да особо и не интересовались — собрала и увела детей, а то припевки больно забористые пошли. Правда, до самых солёных не дошло. Саныч остановил внушительным:

— Не озоруй, не свадьба.

На столе уже стоял огромный кипящий самовар, доски с пирогами, миски и мисочки с вареньем, мёдом, кусками сахара и конфетами. А у самовара сидела мать Медведева. Подходи с чашкой, наливай, бери себе пирога или варенья, или ещё чего душа просит, и садись где хочешь, промочи горло и нутро попарь. Эркин с удовольствием сел рядом с Женей, отхлебнул чаю.

— Эркин, возьми варенья. Или мёда.

— М-м-м, — Эркин кивнул, искоса посмотрел на Женю и совсем тихо, чтобы только она услышала, сказал: — А у тебя вкуснее.

Женя быстро, словно украдкой, чмокнула его в щёку.

— Эй, Мороз! — Колькин голос заставил их обернуться. — Смотри, чего есть!

— Принёс?! — рванулся к нему Эркин.

И взяв у Кольки гитару, укоризненно покачал головой.

— Что ж ты её по холоду, ей же больно.

— Во даёт вождь! — взвизгнул Ряха.

— Заткнись, коли дурак, — рявкнул на него Лютыч, глядя, как Эркин бережно ощупывает, словно оглаживает гитару. — Ништо, Мороз, щас отойдёт.

Эркин кивнул, усаживаясь уже спиной к столу. Осторожно тронул струны, еле-еле, чтоб не перетянуть ненароком, поправил колки и уже увереннее провёл пальцами по струнам. Гитара отозвалась нежным и глубоким звуком.

— Однако… — как-то неопределённо протянул Саныч.

Эркин ещё раз попробовал струны и поднял глаза на стоящих вокруг людей, улыбнулся.

— Давай «Жди меня», — сразу сказал Колька. — Ну, что тогда пел.

И когда Эркин запел, песню подхватили почти все. И снова в этом хоре он слышал только голос Жени. И пел он свободно, ничего не боясь и ни о чём не думая. Он сам не ждал, что так будет рад гитаре, что так соскучился по игре. И закончив песню, посмотрел вокруг и улыбнулся людям своей «настоящей» улыбкой.

— Ну, ты даёшь! — восхищённо выдохнул Колька.

— Здоровско, — кивнул Петря.

— Слышь, — Серёня подтолкнул локтем Кольку, — цыганочку сбацаешь, Мороз, а?

Но Саныч не дал Эркину ответить.

— Стоп, пацаны, успеете. Старшому первое слово.

Медведев даже руками развёл.

— Ну, никак не ждал. Играй, чего хочешь, Мороз.

— И то, — кивнул Лютыч. — Песня, она от сердца, ей не прикажешь.

Эркин перебирал струны, быстро прикидывая. По-английски петь не стоит, а по-русски… лагерное тоже не надо, не то место. А если… Андрей тоже её спел как-то, а потом сразу к стаду ушёл, видно, тоже, как у Семёна, «семейная».

— Гори, гори, моя звезда, — негромко, потому что не под крик песня, начал Эркин, — звезда любви приветная…

Он пел, стараясь не думать о словах и не глядеть на Женю, боясь сорваться.

— Ну… ну, спасибо, — только и сказал Медведев, когда Эркин замолчал.

А потом его хлопали по плечам и спине и целовали в щёки, благодаря за песню. И цыганочку он сыграл, вернее, играл Лютыч на гармошке, а он подстраивался, зорко разглядывая пляшущих и прикидывая, что ничего особо сложного нет, так что, если надо будет, то спляшет. Не хуже Кольки и Серёни, и женщины, кто помоложе, вышли в круг. И Женя?! Ну… ну, вот это здорово.

И опять пили чай с необыкновенно вкусными пирогами. И он сам пел, и подпевал Лютычу и остальным. А там, где слова были совсем непонятны, будто не по-русски, то вёл мелодию без слов. И так хорошо ему ещё никогда не было. Шум, танцы, он поёт, играет на гитаре, танцует, с Женей, ещё с кем-то. И… и так хорошо! Ведь и раньше такое бывало… Такое? Нет, это совсем другое. Резким взмахом головы он отбросил со лба прядь и все эти мысли, потом обдумает.

И вдруг Эркин почувствовал, что вечер кончается, дольше затягивать не надо, будет хуже. Эркин нашёл взглядом Женю. Она поняла его и кивнула. Но это же, видимо, чувствовали и остальные. Потому что как-то сразу стали благодарить и прощаться.

Эркин встал и протянул гитару Кольке.

— На, возьми. Спасибо тебе.

— И тебе спасибо, — принял Колька гитару.

Разбирали и одевали усталых полусонных детей, одевались сами, прощались с хозяевами, благодарившими всех за честь да за ласку.

Медведев крепко хлопнул его рука об руку.

— Ну, спасибо тебе, Мороз. Уважил.

— И тебе спасибо, — улыбнулся в ответ Эркин.

Они уже стояли в сенях, и Женя держала за руку Алису. Женя на прощание расцеловалась с женой Медведева и его матерью, тоже пожала руку Медведеву, Алиса пожелала всем спокойной ночи, и они вышли.

Холодный воздух обжёг лица, но не больно, а приятно. Миняй с женой ушли раньше: всё-таки дети дома, хоть и согласились присмотреть, а всё не то. Почти все остальные жили в Старом Городе, так что к путям Эркин с Женей шли одни. Откуда-то доносилась пьяная песня — вроде Ряха горланит — и лаяли разбуженные собаки.