— Баба Фима приглядеть взялась, — сказал он Эркину.

И Эркин понимающе кивнул.

Наконец пришёл Геныч, тоже в костюме-тройке при галстуке с женой в шуршащем шёлком зелёном с переливами платье.

— Ну, все никак, — огляделся Саныч. — Ну что, мужики, начнём?

— Начнём… А чего ж тянуть… Ага, Саныч, давай… — дружно все закивали.

— Давай, старшой, выходи, — улыбнулся Саныч.

Медведев в новеньком, явно вот-вот купленном костюме встал напротив Саныча. Остальные столпились вокруг, окружив их плотным кольцом.

— Ну, Михаил, дожил ты до тридцати, родителям на радость и в утешение, людям на пользу и в уважение, — торжественно начал Саныч.

Пожилая женщина в чёрной шёлковой шали, умилённо всхлипнув, промокнула глаза крохотным белым платочком с кружевной каймой.

— Война тебя не скрутила, никакая болячка не настигла, — продолжал Саныч. — Были беды, так прошли, были радости, так ещё будут.

Все кивали, улыбались, поддакивали.

— До тридцати парень, с тридцати мужик, — говорил Саныч. — Так что поздравляем тебя, живи долго и счастливо, и чтоб были какие беды, так чтоб они последние, а все радости вдвое и в будущее. И вот тебе от нас на память, долгую да добрую.

И Саныч торжественно вручил Медведеву… часы! Большие, настенные, в тёмном футляре, с блестящим маятником за стеклом. Ахнула, всплеснув руками жена Медведева.

— Ух ты-и! — потрясённо выдохнул Серёня.

И зашумели, заговорили все сразу.

— Ну, дело!

— Вот это да!

— На счастье тебе, старшой!

— Многие тебе лета!

И ещё какие-то странные никогда раньше не слыханные Эркином слова. Но он как-то не обратил на это внимания, ощущая их доброжелательность.

Медведев принял от Саныча часы.

— Спасибо вам, — он схватил ртом воздух и… и повторил: — Спасибо.

— Спасибо вам, люди добрые, — пришла к нему на помощь жена. — Прошу к столу, окажите нам честь.

С шутками, с гомоном расселись за столом. Всю детвору отправили в соседнюю комнату, где для них был накрыт другой, сладкий, стол. А в самом-то деле, чего им мешаться, у взрослых и разговоры свои, и угощение другое. А там за ними бабка присмотрит, и Сашка, ну да, на учительницу учится, вот и взялась, и дело, ну, давайте, что ли, чего тянуть, успеешь, куда лезешь, а ну в очередь встань, да уж, как положено…

К удивлению Эркина, мужчины рассаживались отдельно от женщин. На одном торце длинного стола — хозяин, на другом, ближнем к двери на кухню, торце — хозяйка, ну и гости…соответственно. Сам он сел, где ему Саныч указал, посмотрел только, как там Женя, нет, тоже недалеко от хозяйки, так что всё в порядке.

На столе теснились миски и блюда с капустой, огурцами, салом, солёной рыбой, грибами, дорогой покупной колбасой. Медведев разливал по стаканам водку, и ему помогал Саныч, а женщинам наливали вино хозяйка и жена Лютыча.

— Ну, — Саныч встал и торжественно поднял свой стакан, — твоё здоровье, Михаил, жизни тебе долгой и счастливой, удачи в делах и радости в семье.

— Спасибо, — встал и Медведев, — спасибо на добром слове.

Эркин вместе со всеми встал, чокнулся с Медведевым. Стакан прозрачный, и налили доверху, но авось в общей суматохе не заметят его жуханья.

Все дружно выпили и набросились на закуску. Что Эркин выпил не до дна, если кто и заметил, то промолчал. Что пьёт он неохотно, и кружку всегда берёт себе маленькую, а тянет её дольше всех, ещё по пятничным походам заметили и не цеплялись к нему. Знает свою меру парень, ну и бог с ним. Ряха бы, может, и вякнул, но был сейчас слишком занят едой. Молотил он… по-рабски, жадно и без разбору.

Утолив первый голод, дружно похвалили грибы и огурцы домашнего засола, женщины немного потрещали о своём, и Саныч снова встал, зорко оглядев стол.

— Налито всем? Ну, теперь за родителей. Что такого молодца родили да воспитали.

Благодарить встала мать Медведева, склонила в поклоне голову. Чокнулись с ней, выпили за родителей.

Эркин изредка поглядывал, как там Женя, но уже совсем успокоился. Напряжение первых минут, опасения сделать что-то не так, уже отпустило его: в общем, это походило на беженские новоселья. Ели, болтали, смеялись, без умолку трещали женские и гудели мужские голоса, из соседней комнаты то и дело доносились детский визг и смех.

— А хороша рыбка.

— Своего засола.

— И улова?

— А то!

— Сразу видно.

— Маманя делала.

— Кушайте на здоровье, гости дорогие.

— Спасибо.

— Моя по огурцам спец. С хрустом.

— Да, мужики, под такую закусь и не захочешь, да выпьешь.

Стол начал пустеть. И Медведев кивнул жене. Та сразу вскочила, захлопотала, перекладывая закуску и расчищая место. Освободившиеся тарелки унесла, а следом за ней вышла и мать. И на больших, к изумлению Эркина, деревянных блюдах внесли длинные и высокие пироги.

— Ух ты-и-и! — потрясённо выдохнул Петря.

И опять в общем восторженном шуме промелькнули странные, будто не русские, но и не английские слова. Эркин удивился, но тут же забыл об этом.

Пироги поставили на стол, хозяин и хозяйка сами тут же нарезали их.

— Ты смотри! — восхитился сидевший рядом с Эркином Геныч, принимая тарелку с куском. — На четырёх углах!

Эркин, как все протянул свою тарелку Медведеву и получил её обратно с куском. На четырёх углах? А где же здесь углы?

— Ты что? — заметил его удивление Геныч. — Кулебяки не ел?

— Чего? — переспросил Эркин.

— Кулебяка называется, — стал объяснять Геныч. — Видишь, слоями, углы говорят. На четырёх углах — это четыре начинки, значит.

— Ага, понял, — кивнул Эркин. И повторил, запоминая: — Кулебяка.

— Учись, вождь, — хихикнул Ряха. — Пригодится.

Эркин не заметил его слов. Как впрочем и остальные.

И снова встал Саныч.

— А теперь за хозяйку надо. Что дом держит и ведёт, и деток растит. Спасибо тебе, — жена Медведева встала, — что в любом деле опора и помощница. Муж — голова, да жена — шея.

— Спасибо вам, люди добрые, — поклонилась она в ответ. — За честь да за ласку.

Чокнулись с ней и выпили. Эркин поставил на стол пустой стакан и взялся за кулебяку. Он и так свою долю на три тоста растянул, больше нельзя. А кулебяка ему понравилась: сочная жирная начинка, и каша тут, и мясо, и грибы, и лук с яйцами. Ха-арошая штука.

За расспросами о тайнах засолки Женя быстро посматривала на Эркина. Нет, всё в порядке, весел, смеётся, ну и отлично. Какие хорошие люди. И всё хорошо. А кулебяка привела её в совершенный восторг. До таких высот кулинарии ей никогда не подняться.

Кто-то — за общим шумом Эркин не разобрался — запел, и весь стол дружно подхватил песню. Эркин её знал и охотно поддержал. А, разобрав в общем хоре голос Жени, совсем разошёлся. Конечно, взять песню на себя, как Лозу, он не рискнул, но пел без опаски и стеснения. Едва закончили эту, грянули другую, уже побыстрее, с плясовым мотивом. Откуда-то появилась гармошка, и опять Эркин изумился, увидев играющего Лютыча. Ну… ну, никак не ждал, не думал. На беженских новосельях иногда пели, но ни танцев, ни музыки не было, а тут… Он со всеми встал из-за стола, но танцевать не стал: не знает он этих танцев, но ничего, присмотрится, а уж тогда…

— А ты чего стоишь? — остановился перед ним раскрасневшийся Колька.

— Не умею, — улыбнулся Эркин.

— Да плюнь, невелика наука. — Он во-ождь, — протянул Ряха. — Зазорно ему, понимаешь, нет?

Эркин сверху вниз посмотрел на Ряху и очень тихо сказал:

— Уйди, — и добавил уже не раз слышанное и почти понятное: — от греха.

Против обыкновения Ряха исчез без звука. Колька хлопнул Эркина по плечу и снова пошёл плясать. Подошла и встала рядом Женя, взяла Эркина под руку.

— Ты в порядке? — тихо спросил он почему-то по-английски.

— Да, в порядке, — по-английски же ответила Женя и продолжала по-русски: — Я посмотрела, как там Алиса. Тоже всё в порядке.

— Хорошо, — кивнул Эркин.

Он уже поймал ритм, чувствовал, как пританцовывает рядом Женя, но всё-таки медлил. Ещё осрамится ненароком. Но тут на его счастье Лютыч заиграл что-то похожее на вальс, и, видя, что несколько пар затоптались в обнимку, Эркин повернулся к Жене. Она сразу кивнула и положила руки на его плечи так, что её шаль золотыми крыльями окутала их обоих.