– Венецианский дож продаст венец, если я не выкуплю его в самое ближайшее время. Ужас! После моих ночных молитв Господь направил меня обратиться к вам.

– Хвала Богу за такую возможность! Он промыслил озарить славой Францию. – Глаза Людовика засияли. – Мы не можем обмануть его ожидания.

– Сколько это будет стоить? – спрашивает Маргарита.

Людовик хмурится:

– Такова воля Господа. Франции суждено владеть этой реликвией.

– Если так, то зачем платить? Раз она так или иначе достанется нам, что бы мы ни делали?

– Быть по сему! – Король ударяет кулаком по подлокотнику трона, глядя на супругу. – Франция заплатит нужную цену и выкупит венец.

– Премного благодарен, Ваша Милость. – Губы императора сводит, когда он кланяется. – Христианский мир в долгу перед вами.

Когда Балдуин удаляется в свои покои, Маргарита поворачивается к Людовику:

– Почему ты не поинтересовался ценой? Кто знает, за сколько император заложил этот венец.

– Тебе не следовало вмешиваться. Это важнее денег.

– Но откуда ты знаешь, что реликвия настоящая? Кто угодно мог сплести такой венец – якобы Христа.

– Сначала ты споришь со мной в присутствии императора, а теперь обсуждаешь мое решение?

Его громкий голос привлекает взгляды всех присутствующих в зале – стражи, слуг и тех, кто ждет своей очереди подать прошение королю и королеве.

– Ты всего лишь ребенок из деревни, – продолжает он, – без знаний и опыта в таких делах.

К ее лицу приливает кровь.

– Я обсуждала лишь требование нашего просителя, который правит империей, остро нуждающейся в деньгах. Будь здесь твоя мать, она бы высказала ту же озабоченность.

– Ты не моя мать. – Его губы дрожат. – Ты совсем на нее не похожа.

– Весьма об этом сожалею. – Маргарита встает и разглаживает юбку. – Иначе я могла бы уже носить твоего ребенка. – Она сходит с возвышения и покидает зал, не оглядываясь на мужа.

Кубок дрожит у нее в руке. Ей очень хочется швырнуть его в стену, хотя бы ради шума. Но вместо этого приходится сидеть за столом и строчить Элеоноре письмо, которое не будет отправлено. Никто здесь не доставит его, не прочитав.

«Никогда я не чувствовала себя такой одинокой».

Три года она прожила в изоляции. Ни одного друга при дворе; все, включая фрейлин, доносят Бланке.

«Мне не с кем поговорить, не с кем посмеяться».

Если бы королева-мать тогда, в Фонтенбло, не отослала всех ее спутников! Маргарита тоскует по Эме, по своим дядюшкам и родителям в Провансе, скучает по спорам за столом, которые так много давали ей в детстве. Без сомнения, там ей было чему поучиться, не то что здесь, где Бланка не допускает ее к ежедневным обсуждениям в своих покоях, а Людовик выговаривает за то, что она высказывает собственное мнение.

«Людовик как призрак; иногда кажется, что он меня даже не видит, а когда я жалуюсь, всем своим видом дает понять, что предпочел бы меня не слышать».

Презрение его матери к Маргарите начинает сказываться и на нем. Сегодня это стало ясно. Только рождением ему сына можно добиться его уважения.

«Мне нужно найти друга при этом дворе – чтобы не сойти с ума, но и ради безопасности. Мне нужен кто-то, кто поможет мне решить столь сложную задачу по рождению мужу наследника».

Но кто? Кому по силам избавить Людовика от навязанного его матерью стыда? Кто даст ему разрешение желать собственную жену?

«Отчего же он «исцеляет» других от их недугов, но не может исцелиться сам? Конечно, только Бог способен на такие чудеса. Наверное, мне нужно чудо».

Она кладет перо и смотрит в окно на реку, на широкую долину. Серебряная лента воды, бархатный пейзаж, медленное кружение птиц, раскинувших крылья, как паруса: разве не Бог создал все это? Разве не Он вместил Сына Его в лоно девственницы? Вызвать у Людовика желание – пустяк для Него. Возможно, ей стоит только попросить.

Во внутреннюю дверь стучат – так тихо, что она едва слышит. В дальнем углу ее фрейлины болтают за вышивкой. Маргарита зашторивает свою кровать, словно собираясь спать, заслоняет дверь от их глаз, а потом открывает ее.

Там стоит Людовик с молитвенно сложенными ру-ками.

– Я не должен был говорить так грубо.

– Займись со мной любовью, – шепчет она, – и все тебе простится.

Она манит его в постель, а потом шепчет, что сейчас вернется.

– Я хочу, чтобы тихая музыка убаюкала меня сегодня, – говорит она фрейлинам, и вскоре музыкант в ее углу начинает выщипывать из своей лютни нежную мелодию.

Их с Людовиком не услышат. Она скользит под одеяло к мужу.

– Моя дорогая, милая, любимая, – шепчет он, когда они раздевают друг друга. – Ты слишком хороша для меня, Маргарита. О, как хороша!

– Ш-ш-ш! Тише – ты хочешь, чтобы нас обнаружили?

– Мне все равно. Пусть слышат. Разве мы не муж и жена?

С какой готовностью Бог откликнулся на ее молитву! На самом деле она не молилась, а всего лишь подумала. А теперь, лежа под Людовиком, думает о благодарении – но эту мысль прерывает стук в дверь. С лестничного пролета раздается крик:

– Ваша Милость! Идет королева-мать!

У Людовика вырывается ругательство. Он вскакивает с кровати, натягивает рейтузы и исчезает. Маргарита остается лежать с колотящимся сердцем, трепеща от возбуждения. На этот раз они были так близки к успеху!

– Где она? – Голос Бланки рассекает складки шторы, и полное презрения лицо появляется в изножье Маргаритиной кровати.

– Спишь в такое время? Ты заболела?

– Нет, просто устала.

(От вас.)

– И неудивительно, бедная девочка! – Королева-мать криво усмехается. – Дать моему сыну такой умный совет – потребовалось напряжение всех умственных способностей.

Маргарита закрывает глаза.

– О чем ты думала, глупая девчонка? Позволила ему дать обещание заплатить любую – самую высокую – цену за реликвию!

– Вы же знаете, мама, что никто не может «позволить» моему мужу что-либо сделать. У него своя воля.

– Меня бы он послушал. Но меня там не было – и почему? Потому что ты навыдумывала небылиц, чтобы избавиться от меня.

Маргарита садится в постели.

– Слишком дорогая сорочка, чтобы в ней спать, – замечает Бланка. – Но, судя по сегодняшнему фиаско, деньгам ты цены не знаешь.

– А судя по неуместному гневу, вы не высокого мнения о своем сыне.

– Он околдован тобой. Тобой, которой стоит лишь взмахнуть ресницами, чтобы он скакнул к тебе в постель. Такая смазливенькая! А только и умеешь, что глазки строить.

– А у вас камень вместо сердца.

– Не с мягким женским сердцем управлять государством.

– Да что вы знаете о женском сердце? – Маргарита соскакивает с кровати и встает со свекровью лицом к лицу, глаза в глаза. – Вам никогда не было до меня дела. Вы отослали прочь всех, кто был мне дорог, и отказали мне в любви мужа.

– В чем дело, дорогуша? Мой сын тобой пренебрегает? – В ее глазах блеснула злоба: – Не беспокойся. Очень скоро ты воссоединишься со своей неотесанной родней.

– Мы едем в Прованс?

– Не мы, моя дорогая. Запах козлов и грязь под ногтями меня не привлекают. А вот тебе, кажется, суждено вернуться в свой драгоценный Прованс.

– Не понимаю.

– Не слышала? Уже наши подданные об этом судачат. Ты три года замужем за нашим королем, а наследников так и нет. Если вскоре не зачнешь ребенка, нам придется расторгнуть твой брак. Что расплакалась? Ничего личного. Если не можешь выполнить свой долг перед Францией, его выполнит кто-то другой. Мы слышали, Жанна, принцесса Фландрская, ищет мужа. Долго она ждать не будет – а нам не терпится присоединить ее богатые земли к своим.

Париж, 1237 год

Ришар де Семильи стоит перед ней и поет свою chanson «Par amors ferai»[31], а Маргарита подавляет зевоту.