Эта таверна называлась «Рог изобилия», и её содержал немец Карл Циммерман. Она в то время играла немаловажную роль: в неё с целью кутежей собиралась вся знатная молодёжь, а также и офицеры. Карл Циммерман умел потрафлять своим высокородным гостям, и золото из карманов гостей, посещавших «Рог изобилия», переходило в большие карманы угодливого немца.
Молодой князь Иван Долгоруков часто бывал у Циммермана в таверне и оставлял там много денег со своим товарищем, офицером Преображенского полка Храпуновым.
— А, Лёвушка, здорово! — поднимая голову и радуясь приходу товарища, промолвил он.
— Да с чего ты, Иванушка, голову-то свою опустил? — переспросил у товарища офицер Лёвушка Храпунов. — С Меншиковым не поладил, что ли?
— Что Меншиков? Не страшен он мне, Лёва!
— Ты правду говоришь. Иванушка, бояться Меншикова тебе не след. Против него у тебя есть защитник, посильней и могущественнее Меншикова.
— Ты про государя говоришь? Так до него меня теперь не допускают. Меншиков к себе увёз государя и стережёт его как цербер. Ну да авось ненадолго. Пётр-то Алексеевич сильно меня любит и, наверно, скоро призовёт к себе! Да и впрямь, кто лучше меня его повеселить да позабавить может? Эх, скорей бы это случилось! Уж посмеёмся мы тогда над Алексашкой!
— Тише, Иванушка, что ты кричишь? У Меншикова везде есть уши и глаза.
— Дай только подрасти императору, он обрубит у Меншикова долгие уши и выколет его не в меру зоркие глаза.
— Ох, Иванушка, с тобой как раз наживёшь беду немалую. Тебе хорошо — у тебя, говорю, есть заступа. А за меня кто заступится?
— А я-то? Забыл про меня? Меншикову хотелось услать меня из Питера куда-нибудь подальше, да не пришлось.
— Император заступился за тебя?
— Да! Меншиков задумал женить государя на своей дочери, но это ему не придётся, — посматривая из предосторожности по сторонам, тихо проговорил князь Иван.
— Как не придётся? Да ведь княжна Мария Александровна уже объявлена невестой государя.
— Что же из того? Только объявлена. А ведь и в самый девичник часто свадьбы расходятся.
— Знаешь, Иванушка, лучше оставим про то говорить. Не место и не время. Ты лучше скажи мне причину своей печали.
— Что говорить! Ты моему горю, Лёвушка, не поможешь.
— А кто знает? Может быть, и помогу Ты только скажи… ведь знаешь, что я для тебя вдрызг расшибусь.
— Спасибо, спасибо, Лёвушка… Слушай… влюблён я…
— Так с того и тоскуешь? Это на тебя не походит.
— А ты спроси, товарищ, в кого я влюблён-то?
— В кого, в кого?
— В графиню Шереметеву [8].
— Неужели Наталью Борисовну полюбил? Да как это тебя угораздило?.. Графиня Наталья Борисовна не по тебе…
— Знаю, Лёвушка, знаю! Не стою я её. Она святая, а я… Ну что я против неё?.. Бесшабашный гуляка.
— Да расскажи, Иванушка, как это случилось?
— Увидал я графиню Наталью, и она душу мою озарила. Видал ты, Лёвушка, когда-нибудь Наталью Борисовну?
— Раз только видел.
— Ну, ну, что? Какой она тебе показалась?
— Только и могу сказать тебе, Иванушка: красота графини Натальи Борисовны какая-то особая, не человеческая.
— Именно, именно… Сам я, Лёвушка, сознаю, что любить такую девушку мне не след. Она выше любви, я… я не смею любить графиню Наталью и всё же люблю её.
— Посватайся.
— Что ты, что ты! Какой я жених? Да графиня за меня и не пойдёт. Ей все мои художества известны, и смотрит она на меня как на бесшабашного пропойцу и кутилу.
— Что же ты намерен делать? — спросил Храпунов.
— Пить, гулять — может, в разгульной жизни я позабуду свою любовь и в пьянстве найду себе утеху, — с тяжёлым вздохом ответил товарищу князь Иван.
— Эх, сердечный мой! Жаль мне тебя, а помочь тебе мне нечем.
— И не надо, Лёвушка, предоставь меня моей судьбе. А есть у меня предчувствие, что судьба до добра меня не доведёт.
— Полно, Иванушка, не пеняй на судьбу. Она тебя балует, и счастье улыбнётся тебе.
— Эх, Лёвушка, счастье моё непрочно. Есть у меня приятели, а больше того недругов, и сила на их стороне. Ну да и то молвить, не боюсь я их, не боюсь. Я всей душой люблю государя и до гроба — его слуга верный и преданный. Как ни силён, как ни могуществен светлейший князь Меншиков, забрать в руки царственного отрока я не дам! — твёрдым голосом проговорил Иван Долгоруков.
— Тише, Иванушка, тише! — испуганно промолвил его собеседник. — За нами следят!
— Кто, кто?
Долгоруков быстро обернулся и увидал какого-то закутанного в плащ человека в нахлобученной треуголке, закрывавшей половину его лица.
— Видишь? — тихо спросил у Долгорукова Храпунов.
— Вижу… кто это?
— Секретарь Меншикова, Зюзин; я узнал его. Беда, если он подслушал наш разговор!
— А это я сейчас узнаю! — И Долгоруков направился к столу, за которым сидел личный секретарь Меншикова, Зюзин, душой и телом преданный ему. — Послушайте, вы, господин фискал, за благо даю вам совет — пересядьте за другой стол, не то быть тебе битому, — громко и угрожающим тоном промолвил ему молодой князь.
— Кто дал тебе право, господин офицер, наносить мне оскорбление? — тихо спросил Зюзин, меняясь в лице.
— В моих словах оскорбления не видно, а что я назвал тебя фискалом, так эту кличку ты вполне заслужил…
— Ты, ты, князь, ответишь за меня.
— Может быть. А чтобы уж заодно отвечать, я кстати поколочу тебя… Вон, крапивное семя! — грозно крикнул на Зюзина князь Иван, замахиваясь на него.
Личный секретарь Меншикова почёл за благо ретироваться при громком хохоте всех находившихся в таверне.
Это происшествие с Зюзиным не прошло даром ни для князя Ивана Долгорукова, ни для его приятеля Храпунова. Гнев Меншикова обрушился на них обоих, в особенности на бедного Лёвушку. Несмотря на то, что он в оскорблении Зюзина не был виновен, его по приказу фельдмаршала Меншикова посадили под строгий караул при полку. Что касается Долгорукова, то он был любимцем императора, а потому Меншиков волей-неволей принуждён был щадить своего врага. За скандал в таверне Долгоруков поплатился только тремя днями ареста, но за этот арест ещё более возненавидел Меншикова и вместе со своими именитыми родичами стал всеми силами стараться расстроить брак Петра II с дочерью Меншикова.
Император-отрок так привязался к Ивану Долгорукову, что не хотел разлучаться с ним и требовал, чтобы тот всегда находился при нём. Это исполнялось, князь Иван приобрёл огромное влияние на государя, и могущественный Меншиков был ему теперь нисколько не страшен.
Пётр всё более и более стал охладевать к своему первейшему министру и регенту, вследствие чего могущество Меншикова пошатнулось. В державном отроке Петре II стал просвечивать нрав его великого деда: он требовал беспрекословного исполнения своих приказаний, не любил никаких возражений.
Петру не нравилось пребывание в доме Меншикова, и он с нетерпением ждал того дня, когда ему можно будет выехать в летнюю резиденцию, то есть в Петергоф, где для него отделывали дворец.
К своей невесте Пётр тоже не благоволил и не старался скрывать это. Он по целым неделям не видался со своей невестой и всячески избегал встреч с нею.
Княжна Мария и прежде мало верила, что государь женится на ней, а теперь ещё более сомневалась в этом, видя, что отношения между её честолюбивым отцом и державным женихом обострились.
— Матушка, никогда, никогда мне не быть женою государя! — сказала она однажды матери. — Он смотреть на меня не хочет, избегает даже встречаться со мною.
— Вижу, милая, сама сознаю, — с глубоким вздохом ответила Дарья Михайловна. — Знать, все затеи нашего Данилыча окончатся ничем!
— А я нисколько не сожалею об этом. Ну какая я царица?.. Ведь во мне царственного ничего нет. Я плачусь только на свою судьбу злосчастную, которая разлучила меня с милым сердцу… Был у меня жених, граф Сапега — его отняли у меня. Полюбила я князя Фёдора Долгорукова, думала найти с ним счастье в супружестве — и с ним меня разлучили. И всё отец… все мои несчастья через него! — со слезами проговорила княжна Мария. — И зачем он счастье моё разбивает, зачем? Пойми, матушка, ведь моё положение ужасно! Меня отец навязывает государю, который не только меня не любит, но даже смотреть не хочет. И делает это отец не из-за любви ко мне, нет, а лишь для своего тщеславия, для своего большего могущества. Император — зять… есть чем похвалиться!
