-- Меня? Меня в тюрьму?.. За что же?

   -- И у тебя, подлец, хватает наглости спрашивать? Ведите, а станет упираться -- связать. Тащите его!..

   Сколько Тольский ни сопротивлялся, но принужден был уступить силе солдат, которые не совсем учтиво потащили его из губернаторского дома в мрачную тюрьму.

   -- Ну а с тобой, сударушка, что мне делать? -- обратился Семен Ильич к своей бледной как смерть жене.

   -- Делайте что хотите. Я... я в вашей власти, -- тихо промолвила она.

   -- Верно, ты вся в моей власти, и за твой подлый и греховный проступок я должен судить тебя. Я -- твой муж, и я -- судья твой.

   -- Но не забывай и того, Семен Ильич, что у тебя есть сердце любящее, милующее, -- робко произнес Никита Чурухин. -- С несчастьем борись и сумей сдержать гнев свой. Прости, Семен Ильич, что напоминаю тебе об этом!

   -- Хорошо, хорошо. Ступай к себе, Никита.

   -- Как же ты здесь один? Нет, я не уйду. Ох, Семен Ильич, боюсь я за тебя.

   -- Да ступай же, братец! Ну что за меня бояться? Преступления я не учиню... Жены не убью, хотя она и достойна этого! -- сказал Бубнов, бросив злобный и презрительный взгляд на жену.

   После ухода Чурухина в горнице водворилось гробовое молчание, прерываемое только тяжелыми вздохами молодой женщины. Семен Ильич задумчиво сидел в кресле; черные, тяжелые мысли бродили у него в голове, отуманивали, не давали ни покоя, ни отдыха.

   -- Как же я любил тебя, как любил!.. А ты позором отплатила мне... -- тихо заговорил он. -- Я чуть не преклонялся перед тобой, а ты, преступная, осрамила меня, обесславила...

   -- Убейте меня!..

   -- И убил бы, если бы не боялся греха.

   -- Так отпустите... Я уеду отсюда, в монастырь поступлю.

   -- От мужа тебе одна дорога -- в могилу. Ты будешь жить в этом доме, только уже на другом положении... Прежде ты была здесь полной госпожой, а теперь будешь рабой, батрачкой.

   -- Лучше бы отпустили меня, Семен Ильич... Не отпустите -- хуже будет.

   -- А что же ты сделаешь? -- гневно спросил губернатор.

   -- Руки на себя наложу, -- чуть слышно ответила Федосья Дмитриевна.

   -- Что же, вздумаешь удавиться, я веревку тебе дам, а зарезаться захочешь -- нож... Ну, марш в свою горницу, оттуда ты никуда не выйдешь... Будешь сидеть под замком. Знай, нас разлучит только смерть.

XXIII

   Тольский очутился в тяжелом положении. Камера одиночного заключения была мала, низка, грязна. Удушливый, сырой воздух кружил голову Тольскому, а холод пронизывал до костей. Время было зимнее, стояли лютые морозы, а тюрьма почти не отапливалась.

   "Чертовски холодно в этой берлоге!.. Уж не думает ли старикашка губернатор превратить меня в сосульку или уморить голодом?.. Вот уже несколько часов я здесь сижу, а мне не дают ни пить, ни есть... Фу! Я весь дрожу. Пройдет еще несколько времени, и я на самом деле замерзну... А не хотелось бы мне умирать теперь, в мои годы... Да нет, я не умру! Мой верный Кудряш на свободе... Он уже раз спас меня, вывел из тюрьмы -- спасет и теперь", -- рассуждал Тольский.

   И он действительно не ошибся.

   Иван Кудряш, услыхав, что его барин опять очутился в тюрьме, не знал, что ему предпринять для его освобождения. Губернатор теперь косо посматривал и на него, подыскивая случай и слугу отправить к барину. Но Кудряш был хитер, ловок и вел себя в городе, как говорится, тише воды, ниже травы.

   Прошло несколько дней с того момента, как Тольского посадили в тюрьму, и во все это время к нему никого не пускали, строго выполняя приказ губернатора.

   Ивану Кудряшу очень хотелось повидать своего барина, поговорить с ним, но его не пускали. Тогда Кудряш стал придумывать, как бы ему проникнуть в тюрьму, и решил подкупить тюремную стражу.

   Однажды поздним вечером он, захватив с собою бутылку водки, направился к тюрьме. Вечер был холодный и сырой, и старый солдат из алеутов, стоявший на часах у башенных ворот тюрьмы, корчась от стужи, бегал взад и вперед.

   Солдата звали Никитой, по прозвищу Гусак. Кудряш был немного знаком с ним -- как-то раз угощал его водкой, -- а до водки солдат бы страстный охотник и с того раза стал смотреть на Кудряша, как на своего старого приятеля.

   -- Здорово, Гусак, -- смело подходя к тюремным воротам, сказал Кудряш.

   -- Здорово, брат, здорово, -- радушно ответил часовой.

   -- Холодно, Гусак?

   -- Холодно, и-и как холодно!

   -- А погреться хочешь?

   -- Хочу, да нечем.

   -- А у меня есть... Видишь? -- И хитрый парень вынул из-за пазухи бутылку.

   -- Неужели водка? -- жадно пожирая бутылку взглядом, спросил часовой.

   -- Она самая! Хочешь угощу?

   -- Дай, дай, дай!.. -- И Гусак протянул к бутылке руки.

   -- Постой, приятель, не торопись! -- отстраняя его, с улыбкою произнес Кудряш. -- Пусти на тюремный двор, и водка будет твоя.

   -- Зачем тебе на тюремный двор?

   -- Своего барина проведать.

   -- Нельзя!.. Пустил бы, да боюсь губернатора.

   -- Ну прощай, Гусак, мерзни здесь на здоровье! -- И Кудряш сделал вид, что уходит.

   -- Не уходи, батюшка! Водки дай, водки хочу.

   -- Мало ли, чего хочешь! Вот и мне охота на своего барина взглянуть, да ты не пускаешь.

   -- Иди на двор, пожалуй, а в тюрьму тебя все же не пустят; там есть другой часовой.

   -- Не твоя забота, Гусак; ты только меня на двор впусти.

   -- А водочки, водочки дашь?

   -- Целая бутылка твоя, пей не хочу.

   Гусак не взял, а вырвал из рук парня бутылку и жадно прильнул к ее горлышку.

   Кудряш между тем поторопился войти во двор. Там он не встретил ни души; дверь, ведущая в тюрьму, была заперта. Тогда он смело направился к смотрителю.

   -- Кто ты и как сюда попал? -- с удивлением посматривая на Кудряша, спросил смотритель.

   -- Я -- слуга барина Тольского, пришел проведать его.

   -- А пропуск есть у тебя?

   -- Есть, господин смотритель. Вот он, -- смело произнес Кудряш и показал смотрителю несколько золотых монет. -- Бери их вместо пропуска!

   -- Не надо, не надо... Опасно, боюсь губернатора, -- дрожащим голосом проговорил тот, а сам протянул руку за золотом.

   -- Нет, ты прежде проводи меня к моему барину, а там уже получай.

   -- Ну пойдем, впущу; только ненадолго.

   Смотритель поспешно накинул на плечи тулуп, надел шапку и повел Кудряша к тюрьме.

   Длинный, холодный и вонючий коридор разделял здание тюрьмы на несколько отдельных помещений, или камер. Около одной двери, обитой железом, смотритель остановился, поставил фонарь, находившийся в его руках, на пол и большим ключом отпер замок.

   Камера, где находился Тольский, была низкая, душная и притом холодная. Смотритель впихнул туда Кудряша и сказал ему:

   -- Когда я постучу в дверь, выходи не мешкая. В камере было совершенно темно.

   Тольский лежал на куче прелой соломы, заложив руки за голову; он не спал. Эти несколько дней, проведенные им в тюрьме, лишенной воздуха, притом сырой и холодной, а также скудная пища отозвались и на его здоровом организме.

   -- Кто? Кто вошел? -- слабым голосом спросил он, не разглядев своего верного слуги.

   -- Я... я, сударь...

   -- Как... неужели Ванька? Да как ты попал в эту могилу?

   -- Попасть никуда не трудно, сударь, только бы в голове была смекалка да деньги в кармане.

   -- Ну, говори, Ванька, ведь ты пришел, наверное, с намерением вытащить меня отсюда? Так, что ли? Выручай, Ванька! Если не выручишь, я скоро умру... Ведь это не тюрьма, а могила... страшная могила.

   -- Точно, сударь, походит на могилу. Ведь я не вижу вас, а только слышу ваш голос.

   -- Есть у тебя, Ванька, хоть маленькая надежда выручить меня?

   -- Есть, есть, сударь... Только потерпите немного.

   Едва Кудряш проговорил эти слова, как в дверь послышался стук.