то что Коканд в то время враждовал с Бухарой, он, сам кокандец, был очень

рад, что столица Туркестана произвела на меня такое благоприятное

впечатление, и обещал показать мне в последую-щие дни все ее прелести. Хотя

на мне был строгий бухарский костюм и солнце меня так обезобразило, что даже

родная мать вряд ли узнала бы меня, все же, где бы я ни оказался, меня

окружала толпа любопытных, которые мне очень докучали рукопожатиями и

объятиями. Благодаря огромному тюрбану (Как известно, тюрбан представляет

собой саван, который каждый благо-честивый мусульманин должен носить на

голове, чтобы постоянно помнить о смерти. Коран велит носить только один

саван (кефан) в семь локтей, но люди набожные увеличивают его и носят на

голове часто 4-6 саванов, т.е. длиной 28-42 локтя, из тонкой кисеи.) и

большому Корану, который висел у меня на шее, я приобрел внешность ишана или

шейха и должен был делать вид, что мне нравится это бремя. Зато святость

моего сана защищала меня от вопросов любопытствующих мирян, и я слышал, как

люди вокруг меня расспрашивали обо мне моих друзей и шептались между собой.

"Каким надо быть благочестивым, - говорил один, - чтобы пройти от

Константинополя до Бухары только для того, чтобы посетить нашего Баха

ад-Дина". (Баха ад-Дин, в бухарском произношении Баведдин, - это знаменитый

во всем исламском мире аскет и святой, основатель ордена Накшбенди, членов

которого можно встретить в Индии, Китае, Персии, Аравии и Турции. Он умер в

1388 г; обитель, мечеть и мраморное надгробие на его могиле в деревне

Баведдин велел построить Абдул Азиз-хан в 1490 г ^82 ) "Да, - сказал другой,

- хотя мы и ходим в Мекку, самое святое из всех святых мест, испытывая

немалые лишения, эти люди (указав на меня) ничего другого не делают, их

жизнь - это молитва, благочестие и паломничество". "Браво, ты угадал", -

подумал я, чрезвычайно обрадованный тем, что мне с успехом удается жить в

Бухаре инкогнито. В продолжение всего моего пребывания в столице *[142]

*Туркестана я действительно ни разу не возбудил подозрения народа. Ко мне

приходили за благословением, меня слушали, когда я в общественных местах

читал историю великого шейха Багдада, Абд аль-Кадера Гиляни, меня хвалили,

но никто не дал мне ни геллера, и ложная святость этого народа сильно

отлича-лась от истинной набожности хивинских узбеков.

С правительством мне было не так легко ладить, как с наро-дом. Уже

упоминавшийся мною Рахмет-Бий, будучи не в состоя-нии формально ко мне

придраться, непрерывно подсылал ко мне шпионов, которые в пространных

разговорах все время касались Френгистана в надежде, что я каким-нибудь

замечанием выдам себя. Увидев, что это не приводит к цели, они начали

говорить о том, как велик был интерес френги к благородной Бухаре и как уже

были наказаны многие их шпионы, особенно англичане Кёнёлли и Истоддер Сахиб

(Конолли и Стоддарт). (Печальный конец обоих этих мучеников даже в Бухаре

остается тайной, и противоречивые слухи об этом продолжают циркулировать еще

и сегодня. Читатель поймет, что мне при моем инкогнито невозможно было

собирать сведения о судьбе этих несчастных. О печальном событии писали,

впрочем, Феррье, Вольф, В. Кэй и другие официальные и неофициальные

корреспонденты. так что мои мимоходом собранные сведения совершенно не

нужны.) Или же они рассказывали мне о прибывших несколько дней назад и

посажен-ных в тюрьму френги (несчастных итальянцах), которые привез-ли

несколько ящиков чая, якобы посыпанного алмазной пылью, чтобы отравить всех

жителей святого города, о том, что они превращали день в ночь и совершали

другие адские трюки. Чаще всего этими ищейками были хаджи, которые по многу

лет жили в Константинополе и хотели проверить мое знание языка и жизни в

этом городе. Долго и терпеливо выслушивая их, я обычно делал вид, что мне

это надоело, и просил пощадить меня и не рассказывать о френги. "Я уехал из

Константинополя, - говорил я, - чтобы избавиться от этих френги, которые и

черта могут лишить разума. И теперь, благодарение Богу, я в благородной

Бухаре и не хочу воспоминаниями о них портить себе настрое-ние". Подобным же

образом я отвечал пронырливому мулле Шериф эд-Дину, аксакалу книготорговцев,

который показал мне список книг, оставленных у него несколько лет назад

русским посланником, а также английские и итальянские бумаги. Я бро-сил на

них презрительный взгляд и сказал: "Хвала Аллаху! Моя память еще не

осквернена наукой и книгами френги, как это, к сожалению, часто бывает у

константинопольских турок" (Однажды ко мне пришел слуга везира с маленьким

тощим человеком; я должен был проверить, действительно ли он араб из

Дамаска, как он утверждал. Когда он вошел, я тотчас обратил внимание на

черты его лица: я счел его европейцем; мое удивление еще более возросло,

когда он начал говорить, и я обнаружил, что произношение у него отнюдь не

арабское. Он сказал мне, что предпринял паломничество в Хотан (в Китае) к

гробу Джафар бен Садыка и на этих днях хочет продолжить путешествие. На его

лице во время нашей беседы можно было заметить беспокойство. Мне было очень

жаль, что я не смогу его увидеть еще раз, так как я был склонен думать, что

он играл такую же роль, как и я.)

* [143] *Когда Рахмет-бий увидел, что ничего не удается сделать даже

через подосланных лиц, он велел позвать меня к себе, конечно, в форме

вежливого приглашения на плов, где должен был присутствовать также цвет

бухарских улемов. Придя к нему, я понял, что мне предстоит тяжелое

испытание, так как все заседание было созвано для тою, чтобы устроить мне

своего рода экзамен, во время которого мое инкогнито должно было пройти

боевое крещение. Я сразу заметил опасность и, чтобы меня не застал врасплох

тот или иной вопрос, сделал вид, что стремлюсь все узнать, и сам задал этим

господам множество вопросов по поводу различий между религиозными принципами

фарз, суннет, ваджиб и мустахаб. (Имеется четыре степени важности заповедей

ислама. "Фарз" обозначает заповедь, высказанную Богом через пророка,

"суннет" - слова самого пророка, не вдохновленные Богом. Два последних

слова, "ваджиб" и "мустахаб", означают предписания, которые исходят от более

поздних толкователей Корана^84 . Первые обязательны для всех, вторые

предоставляется исполнять каждому по его усмотрению.) Мое усердие

понравилось, и вскоре развернулась острая дискуссия по многим пунктам

Хидайета, Шерхи Векайе^83 и других книг, трактующих подобные темы. Я с

осторожностью принимал участие в дискуссии, но громко расхваливал

превосходство бухарских мулл не только надо мной, но и над всеми

константинопольскими улемами. Короче говоря, я и здесь счастливо вышел из

положения. Высоко-чтимые муллы знаками и словами дали понять Рахмет-бию, что

его осведомитель сильно заблуждается и что я хотя еще и не "крепкий мулла",

но все же человек, находящийся на пути к свету истинного знания.

После этого я жил в Бухаре довольно спокойно. Обычно я вначале дома

исполнял долг, который возлагал на меня как на дервиша мой сан. Затем и шел

на книжный базар, состоявший из 26 лавок, где печатное произведение все еще

было редкостью. Здесь и в домах книготорговцев, где и размещаются крупные

склады, я видел немало сокровищ, которые были бы для наших историков,

изучающих Восток, и филологов чрезвычайно полез-ны, но приобретение которых