перс, убоявшись пуль, просил о прекращении огня и хотел было сдаться, бой
все же продолжался. Вскоре после этого его (он показал на труп) сразила
пуля. Он упал с коня и поручил своего гостя, перса, плачущего от страха, как
дитя, своему брату Аит Мухаммеду, под чьим руководством мы продолжали бой до
следующего утра, когда разбойники с поте-рями отошли. Похоронив покойного,
мы двинулись дальше, и три дня спустя перс невредимым был доставлен в
Астрабад".
Как бы благородна ни была эта картина туркменского гостеприимства, все
же его прелесть исчезает, если я сделаю здесь небольшое отступление, в
котором инстинктивный характер туркменского гостеприимства предстает в
причудливой форме. Один из моих нищих спутников во время моего пребывания
среди туркмен отправился наносить свои визиты за подаянием, облачившись в
худшие из лохмотьев. Настранствовавшись за день, он вошел вечером в стоявшую
особняком юрту, чтобы переночевать там. Как принято, он был встречен
дружески, но *[77] *вскоре он заметил, что хозяин дома был в большом
затруднении и бегал взад и вперед, словно искал что-то. Нищему уже
становилось не по себе, как вдруг туркмен приблизился к нему и, густо
покраснев, попросил взаймы несколько кранов, чтобы достать ужин, так как у
него есть только сушеная рыба, а гостю следовало бы предложить блюда
получше. В такой просьбе, конечно, нельзя было отказать. Мой спутник открыл
спрятанный в лохмотья кошелек, и после того, как он дал хозяину 5 кранов,
все, казалось, было улажено. Ужин был съеден за приятной беседой, гостю был
постелен самый мягкий ковер, и на следующее утро его проводили со всеми
почестями. "Не прошло с момента моего ухода и получаса. - рассказывал мой
друг, - как какой-то туркмен погнался за мной и с угрозами потребовал мой
кошелек. Велико же было мое изумление, когда я узнал в разбойнике моего
вчерашнего хозяина. Я думал, что он шутит, и начал дружески уговаривать его,
но дело все более обо-рачивалось всерьез, и, чтобы избежать недобрых
последствий, мне ничего не оставалось, как отдать ему кошелек, чай, расческу
и нож - все мое имущество. Я уже хотел идти дальше, но он остановил меня,
открыл мой, т.е. теперь уже свой, кошелек и достал оттуда 5 кранов со
словами: "Возьми мой вчерашний долг. Теперь мы квиты, ты можешь идти
дальше"^46 .
На поминовение души Аит Мухаммед велел еще на этом же месте испечь
хлеб, который он разделил меж нами, после чего мы пустились в путь по сухой
обширной равнине на север. Чтобы наверстать упущенное время, нам пришлось
всю ночь провести в дороге. Стояла очень приятная погода, и, свернувшись
клубком в своей корзине, я долго наслаждался видом прекрасного звездного
неба, блеск которого в пустыне величественнее, чем где бы то ни было. В
конце концов меня сморил сон, но не прошло и часа, как я был весьма
неделикатно разбужен доносившимися со всех сторон криками: "Хаджи, посмотри
же на свой кыбленюма (Кыбленюма (тур.), собственно, означает "указывающий
киблу" (направле-ние на Мекку); представляет собой наш обычный компас, на
котором юго-запад-ное направление обозначено особой стрелкой.) (компас), мы,
кажется, заблудились". Я проснулся и при свете горящего факела увидел, что
вместо северного направления мы шли на восток. Керванбаши испугался, так как
подумал, что мы пришли к опасным болотам, и решил дож-даться здесь
наступления утра. По счастью, мы шли по не-верному пути только около
получаса, пока небо было покрыто облаками, и, несмотря на задержку, достигли
назначенной станции, где пустили животных пастись на колючках. Я с
удивлением заметил, что на том месте, где мы стояли лагерем, мои спутники
собрали много моркови в полфута длиной и толщиной в большой палец, очень
вкусной и сладкой; только внутри она была твердой, словно дерево, и
несъедобной, как и встречающийся здесь в изобилии дикий чеснок. Я *[78]
*воспользовался случаем и вдоволь полакомился, съев порядочную порцию
вареной моркови на завтрак, а другую порцию, наевшись до отвала, положил на
хранение в пояс.
15 мая
Сегодня наш путь пролегал по дикой, изрезанной длинными оврагами
местности, о которой я слышал, что она каждый раз принимает другой вид и
всегда очень трудна из-за большого количества крутых подъемов. Бедные
верблюды, многие из которых несли большой груз, бесконечно страдали, потому
что легкий песок осыпался из-под их ног и вследствие постоянных подъемов и
спусков они с трудом удерживались от падения. Примечательно, что здесь этих
животных связывают веревкой, один конец которой укреплен на хвосте идущего
впереди животного, другой - в проколотом носу следующего. Право же, больно
видеть, когда один верблюд в этой цепи ненадолго остановится, а передние
продолжают тянуть его за собой, причиняя страшную боль, и это длится до тех
пор, пока веревка не обрывается. Чтобы пощадить эти бедные создания, все
спешивались, когда дорога становилась плохой; сегодня про-изошло то же
самое, и, хотя я испытывал немалые страдания, шагая по глубокому песку, мне
пришлось четыре часа безоста-новочно пройти пешком, правда не быстро. При
этом я не раз встречал керванбаши, который после нашего последнего
столк-новения был со мной предельно вежлив. Особое сочувствие ко мне
проявлял, как казалось, его племянник, молодой прямо-душный туркмен из Хивы,
который с прошлого года не видел своей молодой жены и в разговоре все время
вспоминал свою ову (юрту), как он должен был называть свою жену по исламским
представлениям о приличии. (По законам ислама считается крайне невежливым
говорить о своей жене. Употребляют метафоры, в которых называют totum pro
parte^47 . Так, турок в обществе называет свою жену "гарем", "семья" или
"чолук чоджук^48 , перс-"хане" или "айялу авлад" (первое означает "семья",
второе - "дети"), туркмен называет "ова", житель Средней Азии-"бала чага",
что означает "дети".) Халим Молла (таково было его имя) полностью доверял
моему обличью дервиша, и я не был очень удивлен, когда он попросил меня
посмотреть в моем Коране фали (предсказание) для его семьи. Я проделал
обычный фокус, закрыл глаза и, на свое счастье, открыл книгу в том месте,
где шла речь о женщинах. Толкование арабского текста, а именно в этом,
собственно, и кроется все искусство, привело моего юного туркмена в восторг,
он поблагодарил меня, и я был в высшей степени рад, что приобрел его дружбу.
До сих пор было неизвестно, по которой из трех дорог пойдет наш
караван. Утаивание плана здесь, где в любую минуту можно ожидать нападения,
было крайне необходимо. Хотя нам ничего не сообщалось, можно было
предвидеть, что мы выберем среднюю дорогу, так как вода была на исходе и
нужда заставляла *[79] *нас не позже завтрашнего дня добраться до цистерны,
доступ к которой становится возможным лишь при мирных отношениях с
пастухами-йомутами из [подразделения] атабай. Наш вечерний переход был
удачным, верблюжья цепь разрывалась всего несколько раз, спустя минуту -
другую эти неполадки замечали и посылали людей на поиски отставших животных.
Караван в это время продолжал путь, а чтобы посланный не заблудился во мраке
ночи, один из караванщиков назначался для поддержания с ним разговора.
Печально звучащие слова указывали ему путь в темной ночи; но горе