перс, убоявшись пуль, просил о прекращении огня и хотел было сдаться, бой

все же продолжался. Вскоре после этого его (он показал на труп) сразила

пуля. Он упал с коня и поручил своего гостя, перса, плачущего от страха, как

дитя, своему брату Аит Мухаммеду, под чьим руководством мы продолжали бой до

следующего утра, когда разбойники с поте-рями отошли. Похоронив покойного,

мы двинулись дальше, и три дня спустя перс невредимым был доставлен в

Астрабад".

Как бы благородна ни была эта картина туркменского гостеприимства, все

же его прелесть исчезает, если я сделаю здесь небольшое отступление, в

котором инстинктивный характер туркменского гостеприимства предстает в

причудливой форме. Один из моих нищих спутников во время моего пребывания

среди туркмен отправился наносить свои визиты за подаянием, облачившись в

худшие из лохмотьев. Настранствовавшись за день, он вошел вечером в стоявшую

особняком юрту, чтобы переночевать там. Как принято, он был встречен

дружески, но *[77] *вскоре он заметил, что хозяин дома был в большом

затруднении и бегал взад и вперед, словно искал что-то. Нищему уже

становилось не по себе, как вдруг туркмен приблизился к нему и, густо

покраснев, попросил взаймы несколько кранов, чтобы достать ужин, так как у

него есть только сушеная рыба, а гостю следовало бы предложить блюда

получше. В такой просьбе, конечно, нельзя было отказать. Мой спутник открыл

спрятанный в лохмотья кошелек, и после того, как он дал хозяину 5 кранов,

все, казалось, было улажено. Ужин был съеден за приятной беседой, гостю был

постелен самый мягкий ковер, и на следующее утро его проводили со всеми

почестями. "Не прошло с момента моего ухода и получаса. - рассказывал мой

друг, - как какой-то туркмен погнался за мной и с угрозами потребовал мой

кошелек. Велико же было мое изумление, когда я узнал в разбойнике моего

вчерашнего хозяина. Я думал, что он шутит, и начал дружески уговаривать его,

но дело все более обо-рачивалось всерьез, и, чтобы избежать недобрых

последствий, мне ничего не оставалось, как отдать ему кошелек, чай, расческу

и нож - все мое имущество. Я уже хотел идти дальше, но он остановил меня,

открыл мой, т.е. теперь уже свой, кошелек и достал оттуда 5 кранов со

словами: "Возьми мой вчерашний долг. Теперь мы квиты, ты можешь идти

дальше"^46 .

На поминовение души Аит Мухаммед велел еще на этом же месте испечь

хлеб, который он разделил меж нами, после чего мы пустились в путь по сухой

обширной равнине на север. Чтобы наверстать упущенное время, нам пришлось

всю ночь провести в дороге. Стояла очень приятная погода, и, свернувшись

клубком в своей корзине, я долго наслаждался видом прекрасного звездного

неба, блеск которого в пустыне величественнее, чем где бы то ни было. В

конце концов меня сморил сон, но не прошло и часа, как я был весьма

неделикатно разбужен доносившимися со всех сторон криками: "Хаджи, посмотри

же на свой кыбленюма (Кыбленюма (тур.), собственно, означает "указывающий

киблу" (направле-ние на Мекку); представляет собой наш обычный компас, на

котором юго-запад-ное направление обозначено особой стрелкой.) (компас), мы,

кажется, заблудились". Я проснулся и при свете горящего факела увидел, что

вместо северного направления мы шли на восток. Керванбаши испугался, так как

подумал, что мы пришли к опасным болотам, и решил дож-даться здесь

наступления утра. По счастью, мы шли по не-верному пути только около

получаса, пока небо было покрыто облаками, и, несмотря на задержку, достигли

назначенной станции, где пустили животных пастись на колючках. Я с

удивлением заметил, что на том месте, где мы стояли лагерем, мои спутники

собрали много моркови в полфута длиной и толщиной в большой палец, очень

вкусной и сладкой; только внутри она была твердой, словно дерево, и

несъедобной, как и встречающийся здесь в изобилии дикий чеснок. Я *[78]

*воспользовался случаем и вдоволь полакомился, съев порядочную порцию

вареной моркови на завтрак, а другую порцию, наевшись до отвала, положил на

хранение в пояс.

15 мая

Сегодня наш путь пролегал по дикой, изрезанной длинными оврагами

местности, о которой я слышал, что она каждый раз принимает другой вид и

всегда очень трудна из-за большого количества крутых подъемов. Бедные

верблюды, многие из которых несли большой груз, бесконечно страдали, потому

что легкий песок осыпался из-под их ног и вследствие постоянных подъемов и

спусков они с трудом удерживались от падения. Примечательно, что здесь этих

животных связывают веревкой, один конец которой укреплен на хвосте идущего

впереди животного, другой - в проколотом носу следующего. Право же, больно

видеть, когда один верблюд в этой цепи ненадолго остановится, а передние

продолжают тянуть его за собой, причиняя страшную боль, и это длится до тех

пор, пока веревка не обрывается. Чтобы пощадить эти бедные создания, все

спешивались, когда дорога становилась плохой; сегодня про-изошло то же

самое, и, хотя я испытывал немалые страдания, шагая по глубокому песку, мне

пришлось четыре часа безоста-новочно пройти пешком, правда не быстро. При

этом я не раз встречал керванбаши, который после нашего последнего

столк-новения был со мной предельно вежлив. Особое сочувствие ко мне

проявлял, как казалось, его племянник, молодой прямо-душный туркмен из Хивы,

который с прошлого года не видел своей молодой жены и в разговоре все время

вспоминал свою ову (юрту), как он должен был называть свою жену по исламским

представлениям о приличии. (По законам ислама считается крайне невежливым

говорить о своей жене. Употребляют метафоры, в которых называют totum pro

parte^47 . Так, турок в обществе называет свою жену "гарем", "семья" или

"чолук чоджук^48 , перс-"хане" или "айялу авлад" (первое означает "семья",

второе - "дети"), туркмен называет "ова", житель Средней Азии-"бала чага",

что означает "дети".) Халим Молла (таково было его имя) полностью доверял

моему обличью дервиша, и я не был очень удивлен, когда он попросил меня

посмотреть в моем Коране фали (предсказание) для его семьи. Я проделал

обычный фокус, закрыл глаза и, на свое счастье, открыл книгу в том месте,

где шла речь о женщинах. Толкование арабского текста, а именно в этом,

собственно, и кроется все искусство, привело моего юного туркмена в восторг,

он поблагодарил меня, и я был в высшей степени рад, что приобрел его дружбу.

До сих пор было неизвестно, по которой из трех дорог пойдет наш

караван. Утаивание плана здесь, где в любую минуту можно ожидать нападения,

было крайне необходимо. Хотя нам ничего не сообщалось, можно было

предвидеть, что мы выберем среднюю дорогу, так как вода была на исходе и

нужда заставляла *[79] *нас не позже завтрашнего дня добраться до цистерны,

доступ к которой становится возможным лишь при мирных отношениях с

пастухами-йомутами из [подразделения] атабай. Наш вечерний переход был

удачным, верблюжья цепь разрывалась всего несколько раз, спустя минуту -

другую эти неполадки замечали и посылали людей на поиски отставших животных.

Караван в это время продолжал путь, а чтобы посланный не заблудился во мраке

ночи, один из караванщиков назначался для поддержания с ним разговора.

Печально звучащие слова указывали ему путь в темной ночи; но горе