и благородное поведение его брата. - Вожак сби-вается с пути. - Кёрен-таги,

старые, очевидно греческие, раз-валины. - Большой и Малый Балхан. - Старое

русло Оксуса. - Кровавая месть. - Муки жажды.*

13 мая 1863 г.

Наш караван шел на север без всякой дороги, не было ни малейшего

признака следов верблюдов или других животных, мы ориентировались днем по

солнцу, ночью - по Полярной звезде, которую туркмены за ее неподвижность

называют Демир Газык, т.е. "Железный кол". Верблюдов, связанных один с

другим в длинную цепь, вел пеший проводник, и, хотя не существовало никакого

почетного места, считалось особой честью находиться вблизи керванбаши. Часть

пути за Этреком, образующую как бы преддверие Великой пустыни, называют

Богдайла [Бугдайли]. После захода солнца мы шли около двух часов по песчаной

почве, которая была не очень рыхлой и лишь слегка приподнималась волнами.

Постепенно пески кончились, и около полуночи под нами оказался такой твердый

и гладкий грунт, что мерные шаги верблюдов звучали издалека в ночной тишине

как отбивание такта. Туркмены называют такие места такырами, и, поскольку

земля, по которой мы шли, была красноватого цвета, она носила название

Кызыл-Такыр. Мы двигались без остановки почти до рассвета, однако прошли

лишь около 6 миль, так как не хотели переутомлять верблюдов в начале пути, а

в основном из-за того, что главными дейст-вующими лицами в нашей

странствующей компании были буйволы, из которых одна буйволица была к тому

же в интересном положении; их неуклюжие тела никак не могли приноровиться

даже к шагу верблюдов. Поэтому привал за-тянулся до 8 часов утра 14 мая, и,

пока верблюды насыщались колючками и другими растениями, у нас было время не

спеша съесть свой завтрак, в этот день еще роскошный, потому что в наших

мехах было достаточно пресной воды и мы могли позволить себе вдоволь

запивать наш тяжелый пресный хлеб.

Так как мы расположились недалеко друг от друга, я заметил, как

керванбаши, все время глядя на меня, переговаривался с Ильясом и

предводителями моих спутников. Я не мог догадаться о предмете их беседы,

однако сделал вид, что ничего не замечаю и, с усердием полистав Коран,

поднялся с места, намереваясь принять участие в разговоре. Когда я сделал

несколько шагов, добрый Ильяс и Хаджи Салих направились ко мне, отозвали

меня в сторону и сказали, что керванбаши не хочет, чтобы я шел с ними до

Хивы, так как моя наружность кажется ему очень подозрительной; особенно он

опасается *[75] *ханского гнева, потому что несколько лет назад он будто бы

привез в Хиву посланника - френги, который в течение этого единственного

путешествия нанес на карту весь путь и с дьявольской ловкостью не пропустил

на бумаге ни одного колодца и даже ни одного пригорка. И будто бы хан

поэтому был очень рассержен, повелел повесить двоих гонцов, а он,

кер-ванбаши, смог спасти свою жизнь только благодаря влиятель-ному

заступничеству. "После долгих споров и возражений, что мы не можем оставить

тебя в пустыне, - сказали мои друзья, - нам удалось уговорить его взять тебя

при условии, что, во-первых, ты дашь себя обыскать, нет ли у тебя с собой

рисунков и деревянных перьев (карандашей), которые обычно есть у френги, и,

во-вторых, если ты пообещаешь не делать тайком записи о горах и дорогах; в

противном случае тебе придется тут же остаться посреди пустыни".

Я терпеливо выслушал все это, однако, когда они кончили говорить,

притворился крайне возмущенным и обратился к Хаджи Салиху, сказав ему так

громко, что это слышал сам керванбаши: "Хаджи, ты видел меня в Тегеране, ты

знаешь, кто я, скажи Амандурды (так звали предводителя нашего каравана), что

ему, как честному человеку, вовсе не подобает обращать внимание на речи

пьяного бинамаза (человека, не совершающего молитв) вроде этого афганца. С

религией не шутят, он не должен более касаться этого опасного вопроса,

потому что в Хиве он узнает, с кем имеет дело". Я выкрикнул последние слова

так громко, что они были услышаны по всему каравану; мои товарищи, те, что

победнее, начали горячиться и, не удержи я их, бросились бы все на Эмира

Мухаммеда, злонамеренного аф-ганца. Более всех был охвачен пылом сам

керванбаши, и я слышал, как на сыпавшиеся со всех сторон замечания он все

время отвечал: "Худаим билья", т.е. "Бог ведает!". Он был очень честный

доброжелательный человек, но, как истинный житель Востока, не столько по

злобе, сколько из любви к таинственности со всей силой хотел разоблачить во

мне переодетого чужака, хотя в некоторых вопросах религии (меселе) он брал у

меня уроки и еще в Гёмюштепе слышал, что я прочел много книг.

На этот раз, как я уже заметил, опасность для меня уменьшилась, но, к

великому моему сожалению, я видел, что подозрение с каждым шагом возрастает

и мне будет стоить больших усилий делать даже краткие заметки. Меня очень

огорчало что я не мог узнавать названия станции. В пустыне, как бы велика

она ни была, каждому месту, каждому холму и каждой долине номады, населяющие

отдельные оазисы, дали особое имя, так что я получив точное указание, смог

бы обозначить каждую точку на карте Средней Азии. Против хитрости можно было

употребить только хитрость, и скудные заметки, собранные мною об этих

дорогах, есть бедный плод той уловки, описанием которой я не хочу докучать

читателю. Как горько бывает путешественнику, когда он после долгой борьбы и

великих *[76] *опасностей достиг желанною источника и все же не может

освежить свою изнемогающую от жажды душу!

Через восемь часов мы снова пустились в путь, но шаги наши после

двухчасовою непрерывного движения становились все медленнее. Несколько

туркмен спешились и очень тщательно осмотрели холмы справа и слева. Как я

узнал впоследствии, один из моих спутников, Aит Мухаммед, хотел отыскать

могилу своего брата, убитого в одной из битв в прошлом году; он даже привез

с собой гроб, чтобы забрать труп в Хиву. Было около 2 часов пополудни, когда

мы остановились и собрались вскрыть отыскавшуюся, к счастью, могилу. После

того как были про-читаны соответствующие молитвы и отрывки из Корана, в чем

я вынужден был принять живейшее участие, полуистлевший труп положили в гроб

и укутали войлоком, затем один из очевидцев поведал нам подробности боя.

Этим он хотел возвеличить покойного, что ему и в самом деле удалось, так как

вос-хваляемый поступок заслуживал самого высокого одобрения. "В нашем

караване, - начал рассказчик, - было много персов, иду-щих из Хивы в

Астрабад, и среди них был очень богатый купец по имени Молла Касым из

Астрабада, который много лет вел торговлю между Персией и Хивой и не только

был гостем покойного в Хиве, но и в пути находился под его защитой. Судьбе

было угодно, чтобы Молла Касым в прошлом году отправился на родину с большой

суммой денег; и хотя он был одет по-туркменски и хорошо знал наш язык, все

же харамзаде (негодяи^45 ) из Этрека узнали его. Они вышли навстречу

каравану и напали на нас. Противники значительно превосходили нас числом;

несмотря на это, мы сражались восемь часов, и, когда мы убили двоих из них,

они крикнули, чтобы мы выдали жирную персидскую собаку (имелся в виду Молла

Касым), тогда они прекратят бой, потому что от нас им ничего не надо. Легко

понять, что никто из нас, в том числе покойный, не мог пойти на это, и, хотя