13 апреля я впервые проснулся в туркменской юрте, называе-мой здесь, у

йомутов, "чатма", а в других местах "аладжа".^31 Сладкий сон и легкое

сооружение, давшее мне приют, подействовали освежающе, мне стало легко,

прелесть новизны восхищала меня, и моя радость, казалось, не имела границ.

Это заметил Хаджи Билал и пригласил меня поэтому совершить небольшую

прогулку, когда мы отошли на некоторое расстояние от чатм, он заметил мне,

что теперь самое время совсем расстаться со свойствами характера эфенди и

душой и телом сделаться дерви-шем. "Ты, должно быть, уже заметил, - сказал

мой добрый товарищ, - что не только я, но и мои коллеги, стар и млад,

раздаем людям благословение (фатиха), ты тоже должен это делать. Я знаю, в

Руме это не принято, а здесь люди этого требуют, им кажется очень странным,

что ты выдаешь себя за дервиша, не играя полностью этой роли. Ты ведь знаешь

форму благословения, сделай благочестивое лицо и благословляй, ты можешь

давать также нефес (святое дыхание), если тебя позовут к больному, только не

забывай сразу же протянуть и руку, так как люди знают, что мы, дервиши,

живем такого рода благо-честивыми делами, и у них уже всегда наготове

небольшой подарок". Хаджи Билал просил извинения, что он осмелился порицать

меня, но это, как он считал, для моего же блага, и я, очевидно, слышал

историю о путешественнике, который попал в страну одноглазых и, чтобы быть

похожим на ее жителей, всегда держал один глаз закрытым.

Я от всего сердца поблагодарил его за советы, и он рассказал мне также,

что Ханджан и многие другие туркмены с особым пристрастием расспрашивали обо

мне и что ему стоило большо-го труда убедить их в том, что мое путешествие

отнюдь не носит официального характера. Туркмены считали, что я послан

султа-ном в Хиву и Бухару с антирусской миссией, он не собирался полностью

разуверять их в этом, так как они глубоко почитают султана и таким образом

переносят свое уважение и на меня. Несмотря на это, мне следовало сохранять

верность характеру дервиша, потому что загадочная неизвестность больше всего

нравится этим людям.

Вскоре мы возвратились домой, где нас уже ждал хозяин со множеством

своих друзей и родственников. Сначала он подвел для благословения свою жену

и старую мать, затем мы познако-мились с остальными родственниками Ханджана,

и, после того как мы каждого из них благословили. Ханджан заметил, что по

*[48] *туркменскому обычаю гость считается самым дорогим членом семьи и что

теперь мы можем беспрепятственно ходить повсюду не только среди его племени,

но и у всех других йомутов; если же кто-нибудь посмеет тронуть хотя бы волос

на голове его гостя, кельте (так называлось племя) потребует удовлетворения.

"Вам придется прождать здесь не меньше двух недель, пока не собе-рется

караван в Хиву, отдохните немного, а затем побывайте в дальних ова; туркмен

никогда не отпустит дервиша от своей юрты с пустыми руками, и вам не

повредит наполнить ваши мешки для хлеба, так как добираться до Хивы и Бухары

вам предстоит долго".

Мне хотелось свободно походить повсюду, поэтому легко представить себе,

как обрадовали меня эти слова. Я собирался остаться в Гёмюштепе до тех пор,

пока не расширится круг моих знакомств и я не овладею разговорным языком

туркмен, извест-ным мне дотоле теоретически. В первые дни я ходил по юртам с

Ханджаном, его братом или другими домочадцами, позже я очень часто

отправлялся в сопровождении Хаджи Билала раздавать благословения или шел с

Хаджи Салихом, который завел обширную медицинскую практику. Пока он давал

лекарст-ва, я громко произносил надлежащее благословение, за что всегда

получал в подарок войлочный коврик, вяленую рыбу или какую-либо другую

безделицу. Для меня навсегда осталось загадкой, было ли то результатом

нашего совместного врачева-ния или же следствием любопытства, проявленного к

турецкому хаджи, как меня называли, однако, к немалому удивлению моих

друзей, после пятидневного пребывания в Гёмюштепе мне уже наносили визиты

многочисленные больные или выдававшие себя за больных, которым я раздавал

благословения или дыхание либо писал небольшие талисманы, конечно, не без

должного гонорара. Иногда попадались - таки твердолобые политиканы,

сомневавшиеся в том, что я дервиш, и считавшие меня полити-ческим эмиссаром,

но меня это мало беспокоило, потому что маска моя была надежной. Никому и в

голову не могло прийти заподозрить во мне европейца, и как я радовался при

мысли, что можно беспрепятственно странствовать по этой мало известной

земле.

Число моих знакомых все более росло, и скоро я насчитывал среди них

самых могущественных и влиятельных людей. Особен-но полезной была для меня

дружба с Кызыл Ахундом, настоящее имя которого Молла Мурад, очень уважаемым

туркменом, с которым я был в наилучших отношениях и рекомендация которого

открывала мне доступ повсюду. В свое время, когда Кызыл Ахунд еще учился в

Бухаре, он приобрел сочинение по экзегетике на османо-турецком языке,

который он не совсем хорошо понимал, а я дал нужный ключ к нему. Поэтому мое

общество доставляло ему большую радость, и он всем в самых лестных

выражениях говорил о моих познаниях, касающихся книг по исламу. Ко мне был

также дружески расположен Сатлык *[49] *Ахунд, человек духовного звания, не

менее ученый и почитаемый. Когда я встретился с ним в первый раз, он в

особой молитве поблагодарил провидение за то, что оно ниспослало ему

мусуль-манина из Рума, этого истинного источника веры, а когда кто-то из

окружавших сделал замечание по поводу белого цвета моего лица, он сказал,

что мое лицо излучает истинный свет ислама и что это божие благословение

дано только верующим Запада. Я не преминул также завязать знакомство с Молла

Дурды, пребывавшим в звании кази-калана, т.е. верховного судьи, так как я

скоро убедился, что только улемы^32 могут оказывать на этих диких людей

некоторое влияние и что авторитет аксакалов (седобородых), который мы в

Европе считаем преобладающим, весьма незначителен.

Растущее доверие ко мне туркмен доказывало, что я рассуж-дал правильно,

и, когда они захотели построить мечеть из кирпичей, взятых из

древнегреческих руин, которые и дали имя всему Гёмюштепе, меня попросили

обозначить место михраба (алтаря и одновременно киблы^33 ), потому что Кызыл

Ахунд указал на меня как на самого известного и сведущего дервиша. И в

Гёмюштепе, и окрест него до сих пор не видели ни одной каменной стены, кроме

этих близлежащих греческих развалин; желание воздвигнуть божий храм на

месте, считавшемся центром у йомутов, может быть объяснено как проявление

тяги к цивилизации. Каждый благочестивый туркмен счел своим дол-гом

доставить на это место несколько сотен прекрасных квадрат-ных кирпичей из

укреплений, построенных Александром, и, когда материала оказалось

достаточно, строительство поручили одно-му туркмену, который неоднократно

ездил по торговым делам в Астрахань и считался опытным человеком. После того

как я указал по своему компасу направление, где находится Мекка, они начали,

не закладывая фундамента, возводить стены, - обстоятельство, не

свидетельствующее в пользу основательности здания. Однако это и к лучшему:

простой оно дольше - и русские легко могли бы употребить его для укреплений

своего форта, и великие планы великого македонца пошли бы на пользу его