Барнетт вернулся к входу в пещеру, сложил костер из хвороста, разжег его, затем ощипал, выпотрошил и опалил по всем правилам кулинарного искусства двух самых нежных и молодых уток, нанизал их на деревянный вертел, который подвесил над огнем на двух рогульках.

Птицы, проведшие свои дни в довольстве, были покрыты замечательным слоем жира, по цвету напоминавшего свежее сливочное масло, смотреть на него было одно удовольствие. Утки начали медленно зарумяниваться под бдительным оком Барнетта, который следил за ними, облизываясь с невероятной серьезностью.

Впервые с тех пор, как нога его ступила на землю Цейлона, прославленному генералу предстоял наконец обед, достойный христианина, который позволил бы ему забыть безвкусные галеты Нариндры.

Минута, когда опытный повар должен с быстротой молнии извлечь из огня свое творение, приближалась, и Барнетт, который собрал по дороге несколько лимонов с очевидным намерением усовершенствовать свой шедевр, любовно выжимал лимонный сок, поливая им уток. Их кожа постепенно покрывалась пузырьками, без которых, как считает Брейа-Саварен, жаркое не может считаться удавшимся. Вдруг послышался необычный шум, отвлекший генерала от его занятия. Казалось, что валежник и кусты трещат под чьей-то тяжелой поступью.

Но прежде чем Барнетт успел сообразить, что происходит, шум стал нарастать с тревожной быстротой, и вдруг огромный носорог появился между двух скал у входа в пещеру, где генерал расположился, чтобы ветер не слишком раздувал огонь и не мешал правильному приготовлению жаркого.

Эта предосторожность, свидетельствовавшая о немалом кулинарном опыте, оказалась роковой. Когда Барнетт увидел страшного гостя, он понял, что ему некуда бежать.

Боб был храбрым человеком и не раз доказал это. Несмотря на дрожь ужаса, охватившую его при этом внезапном появлении, он не потерял головы. Но именно благодаря своему хладнокровию он сразу понял, что погиб безвозвратно.

Тем не менее он тут же схватил лежавший рядом карабин, с молниеносной быстротой заменил вставленный туда охотничий патрон другим, с конической пулей со стальным наконечником, и в два прыжка оказался внутри грота.

Носорог был удивлен не меньше, увидев странное существо, преградившее ему путь в жилище. Он слегка поколебался, не зная, что предпринять, затем, издав ужасающий рев, бросился вперед, наклонив голову. Но Барнетт, предвидя эту атаку, быстро забрался в узкий проход, которым заканчивался грот и куда не мог проникнуть его огромный противник. К несчастью, чтобы залезть туда, ему пришлось встать на колени, при этом он уронил карабин и не сумел поднять его, так как носорог был уже рядом. Когда Боб, добравшись до конца туннеля, обернулся, то задрожал от страха: носорог засунул в туннель голову, и она находилась в пятидесяти сантиметрах от Барнетта. У Боба не осталось другого оружия, кроме револьвера, но он быстро понял, что воспользоваться им не придется.

Носорог — одно из глупейших созданий на свете. Просунув в туннель голову, он никак не мог понять, что тело его туда не пройдет. В течение долгого времени он оставался на месте, неистовствуя и упорно пытаясь завладеть добычей, которая была так близка.

Боб хотел было избавить носорога от этого наваждения, выстрелив в него из револьвера. Револьвер был большого калибра и смог бы оказать на животное определенное воздействие. Но в ту минуту, когда Боб решился выстрелить, внезапная мысль пришла в голову. Пуля, будучи безобидной для тела гиганта, могла сразить его наповал, попади она через глаз в мозг. В каком ужасном положении оказался бы тогда Барнетт! Его завалило бы в узком проходе, где едва можно было повернуться, огромной тушей в пять-шесть тонн, сдвинуть которую было нельзя. Его ожидала бы мучительная смерть от голода рядом со зловонным, разлагающимся телом.

Все взвесив, Боб пришел к выводу, что в сложившейся ситуации он с уверенностью мог рассчитывать на то, что рано или поздно носорог устанет и что, во всяком случае, голод, укрощающий самых свирепых зверей, заставит его отправиться на поиски пищи.

Надо признать, Боб находился в положении, когда любой смельчак растерялся бы. Согнувшись вдвое в каменном чулане, отдохнув от криков бессильной ярости огромного чудовища, он к тому же почти задыхался от отвратительного, тошнотворного дыхания носорога, заполнявшего узкий туннель.

Мы должны сказать, что энергичный янки переносил выпавшее ему испытание с редким мужеством. Как только он убедился, что стены его тюрьмы достаточно прочны, чтобы противостоять любым атакам нападающего, он полностью овладел собой, и в конце концов у него появилась надежда. Он хорошо знал Покорителя джунглей и его спутников и был уверен, что они не замедлят прийти ему на помощь.

Если бы это происшествие случилось с ним на час позже, когда, основательно заправившись, он собирался бы вернуться к друзьям, ему удалось бы по крайней мере насладиться чудесным обедом, который он состряпал. Так нет же! Злой судьбе было угодно лишить его этого гастрономического утешения. Он никак не мог смириться с мыслью о двух утках, так прекрасно приготовленных и ускользнувших от него в самый последний момент.

— Ах, капитан Максвелл! Капитан Максвелл! — бормотал время от времени, сидя в своей дыре, генерал. — Придется добавить еще одну статью в графу «дебет». Боюсь, что, когда мы встретимся, вы не сможете расплатиться по счету, так вы мне задолжали!

И мысленно он добавлял в свою книгу:

— Да… две превосходно зажаренные утки и вся охотничья добыча потеряны по вине господина Максвелла. Idem[2] длительное заточение в дыре нос к носу с носорогом… также по вине вышеупомянутого.

— И я, разумеется, нисколько не преувеличиваю, — говорил себе Боб Барнетт, погрузившись в размышления. Времени для этого у него было теперь предостаточно. — Если бы этот подлец Максвелл не арестовал раджу Ауда и тем самым не выгнал бы меня из моего дворца, совершенно очевидно, что не было бы революции, чтобы восстановить раджу на престоле. А если бы не было революции, я не поступил бы на службу к Нана-Сахибу и Покорителю джунглей, а не поступи я на службу…

Дальше можно не продолжать, и без того ясно, какая цепочка рассуждений и ассоциаций приводила начальника артиллерии раджи к тому, чтобы взвалить на ненавистного английского капитана ответственность за все неприятности, приключившиеся с ним.

Когда он узнал, что имя офицера, командовавшего расстрелом в Хардвар-Сикри, было Максвелл, хотя Максвеллов в Англии так же много, как во Франции Дюранов и Бернаров, Боб убежденно воскликнул:

— Это мой молодец, только он способен на подобные гнусности.

И, не моргнув глазом, хотя это дело его не касалось, Барнетт приплюсовал его на счет англичанина.

Тем временем носорог, утомившись неудобной позицией, отступил на середину грота, не переставая, однако, наблюдать за своим пленником, растянувшись во всю длину и положив морду на передние ноги. Он настолько при этом успокоился, что заснул.

У этого существа со скудным умишком, с почти полным отсутствием памяти перепады настроения таковы, что часто за несколько мгновений оно переходит от слепой ярости к полнейшей апатии. И не было бы ничего удивительного, если бы носорог просто поднялся и отправился в джунгли, совершенно позабыв о противнике, которого час назад преследовал с невероятным ожесточением.

Но развязка драмы оказалась отнюдь не столь мирной и безмятежной. Наступившая ночь не внесла никакого изменения в положение обоих противников. В гроте стоял полный мрак, и хотя Боб Барнетт слышал мерный храп колосса, он не решался воспользоваться его сном, чтобы попытаться бежать, ибо неудача означала верную смерть. Разумеется, Боб все поставил бы на карту, если бы не был уверен, что до рассвета к нему подоспеет помощь и что, во всяком случае, с наступлением утра его враг, отличающийся отменным аппетитом, как все представители его породы, будет вынужден отправиться на поиски пищи.