Оба советчика государевы глядели очами любовными на молодого царя, что готовился на подвиг великий. Старец Сильвестр до глубины сердца тронут был отвагою молодого государя, что еще недавно все дни свои потехам да забавам отдавал, а теперь стал правителем мудрым, полководцем мужественным. И вспомнились тут невольно старому священнику те мгновения, когда на высоком берегу Волхова-реки неведомая сила подвигнула его идти в Москву и сердце царя молодого к добру обратить. Набожно перекрестился старец и возликовал радостью духовной, как будто даже некая частица гордости земной проникла в душу смиренного пастыря… Но сейчас же опомнился старец Сильвестр и с великим сокрушением покаялся мысленно Богу: “Не моей слабою волею совершена сия перемена чудесная; все от Тебя, Боже! Ты так судил, и Ты устами моими царю говорил”.

Пока предавался старец мышлениям благочестивым, царь Иоанн Васильевич с Алексеем Адашевым беседу вели о ратных делах: обсуждали, кого воеводами послать, где полкам собраться, сколько огнестрельного запаса захватить. Внезапно прервана была их беседа стольником дневальным, что вошел и царю в пояс поклонился.

- Что тебе? - спросил его царь.

- Из-под Казани гонец, великий государь.

Заторопился царь, встрепенулись Адашев и старец Сильвестр.

Вошел в горницу царский молодой сотник стрелецкий в одежде, пылью покрытой, кое-где порванной - видно, что из далекого пути. Отдал гонец земной поклон царю, а когда поднялся, узнал в нем Алексей Адашев своего брата меньшого, удалого Данилу Адашева. Обрадовался Алексей Федорович, да и старец Сильвестр старому знакомцу приветливо улыбнулся; но при царе не смели они о своих делах говорить.

Молодой гонец еще раз поклонился царю в пояс.

- Царь-государь, прислали меня воеводы твои из-под Казани. Велено мне сказать твоему царскому величеству, что совсем взбунтовалась Казань непокорная.

Подъезжали под казанские стены воеводы твои, князь Микулинский да князь Оболенский, и хотели они мятежных казанцев словами разумными успокоить, чтобы те ворота отворили и опять твою царскую власть признали. Не покорились казанцы, грубыми речами поносили воевод и в твою царскую дружину из луков и пищалей стреляли. С таким наказом от воевод послан я к тебе, царь-государь.

Нахмурилось чело царя Иоанна Васильевича, оглянулся он на советчиков своих, словно взором говоря им: “Что, не моя ль правда была?!”. Но потом скоро овладел собою, перекрестился и произнес со вздохом глубоким:

- Видно, так Богу угодно!

Затем зорко глянул он на молодого гонца и ласково молвил ему:

- А ведь я спервоначалу не признал тебя, добрый молодец. Теперь-то вижу - ты брат моего слуги верного Алексея, ты во дворце Воробьевском чернь мятежную разогнал?

- Я, царь-батюшка, - ответил, опять кланяясь в пояс, Данила Адашев.

- Так вот же тебе за твою службу добрую мое спасибо царское и мое пожалование.

Кивнул царь головой стольнику и повелел:

- Ступай к моему боярину дворецкому, пусть принесет он мне гривну золотую, награду ратную; хочу я доброго молодца ею пожаловать.

Упал в ноги царю Данила Адашев.

- Ладно, ладно, - сказал ему ласково царь Иоанн Васильевич. - Поди с братом обнимись, чай, долго не видались.

Отошел молодой воин к Алексею Адашеву; обнялись братья и стали тихо меж собой разговаривать. Тем временем царь Иоанн Васильевич глубокую думу думал.

- Алексей, - вдруг позвал он любимца своего. - Хочу я так полки мои устроить, слушай: велю я собраться войску из дальних областей в Коломне и Кашире; из ближних - в Муроме. Московские полки мои поведут князь Александр Горбатый да князь Петр Шуйский; Михайла Глинского пошлю я на Каму, а будут при нем дети боярские, стрельцы, казаки, устюжане и вятичи. Свияжские воеводы пускай займут дружинами конными перевозы на Волге и главную рать ждут. Ладно ли я придумал?

- Изрядно, государь, - ответил Алексей Адашев.

- Б'ольшими воеводами, - далее стал говорить молодой царь, - поставлю я боярина князя Мстиславского Ивана Федоровича, да князя Воротынского Михайла Ивановича.

Передовой полк поведут князь Иван Турунтай-Пронский да князь Димитрий Хилков. По правой руке воеводами будут боярин князь Петр Щенятев да князь Андрей Михайлович Курбский; по левой руке - князь Микулинский да боярин Плещеев. Сторожевые полки будут под началом у князя Василья Оболенского-Серебряного да Семена Шереметева.

Мою царскую дружину поведут князь Владимир Воротынский да боярин Иван Шереметев.

Ладно ли я удумал, Алексей?

- Ладно, государь, лучше и придумать нельзя.

- А назавтра надо Думу созвать да благословения попросить на подвиг ратный у отца митрополита и у других святителей. Сам я во главе рати моей стану и ее на татар поведу.

Вмешался тут старец Сильвестр:

- Ужели подвергнешь опять себя, государь, невзгодам и трудам бранным? Немало уже ты на пользу земли русской трудов понес. Дважды ходил ты походом на Казань непокорную… Пошли на этот раз лишь воевод избранных, а свою царскую особу обереги.

- Нет, отец Сильвестр, я хочу вместе с воинами моими потрудиться. На глазах царских станут они еще доблестнее и головы своей не пожалеют. Да знает вся земля русская, что готов царь Иоанн Васильевич вместе с последним воином рядовым за нее голову сложить.

Через день после того, как получил царь Иоанн Васильевич недобрые вести из-под Казани, собрал он Думу; там возвестил он боярам и духовенству, что пришла пора сломить гордыню Казани мятежной, что пришло время избавить Русь от врага старинного, близкого и опасного. Перечислил молодой царь все обиды, понесенные от казанцев непокорных, изобразил в словах красноречивых долготерпение свое и все милости, оказанные мятежникам. Потом пересчитал перед думцами все силы земли русской, все полки конные и пешие, весь снаряд огнестрельный, всех воевод доблестных. Сказал далее царь, что сам поведет великую рать под стены казанские.

При этом встал с трона своего золотого, перекрестился и, обратясь к митрополиту Макарию, воскликнул голосом потрясенным: “Бог видит мое сердце! Смогу ли некогда без робости сказать Всевышнему: “Се я и люди, Тобою мне данные”, если не спасу их от свирепости вечных недругов земли русской, с коими не будет ни мира, ни отдохновения!“.

Шумными кликами приветствовала Дума царская мудрые и отважные слова государевы.

Долго еще шел совет, много еще говорил молодой царь о походе великом и трудном.

Когда же окончил он речь свою, поднялся с места митрополит Макарий и вынул большую грамоту, церковным уставом писанную.

- Дозволь, государь благоверный, - молвил святитель, - и мне из малых сил моих помочь твоему царскому величеству в трудном подвиге твоем. Дошла до меня весть, что в новом городе поволжском - Свияжске большая неурядица идет, что бесчинствуют ратные люди, что воеводы царские веления плохо слушают. Вот и надумал я послать в те дружины протоиерея Тимофея со святою водой и с таким наставлением, словесным и письменным, к воеводе и ко всем воинам.

Развернул митрополит грамоту и стал читать громким голосом: “Милостию Божиею, мудростию нашего царя и вашим мужеством твердыня христианская поставлена в земле враждебной. Господь дал нам и Казань без кровопролития. Мы благоденствуем и славимся. Литва, Германия ищут нашего дружества. Чем же можем изъявить признательность Всевышнему? Исполнением Его заповедей. А вы исполняете ли их?

Молва народная тревожит сердце государево и мое. Уверяют, что некоторые из вас, забыв страх Божий, утопают в грехах Содома и Гоморры; что многие благообразные девы и жены, освобожденные пленницы казанские, оскверняются развратом между вами; что вы, угождая им, кладете бритву на брады свои и в постыдной неге стыдитесь быть мужами. Верю сему, что Господь казнит вас не только болезнию, но и срамом. Где ваша слава? Быв ужасом врагов, ныне служите для них посмешищем.