Но не могло одно покаяние церковное утолить пылкое сердце и мятежный дух царя Иоанна Васильевича.

Долго по всей Москве говорили, что готовил себе молодой царь еще иное покаяние - покаяние всенародное… Молва шла, будто послал царь Иоанн Васильевич во все города земли русской, чтобы направили они в Москву людей выборных - от всякого города людей знатных, и служивых, и торговых, и мелкопоместных, и посадских…

Видно, великую тайну, великое поползновение хотел молодой царь открыть тем выборным людям…

Шли об этом частые и горячие толки по всему стольному городу. Толковали, что мыслит царь молодой всех бояр сместить; толковали, что хочет он идти бранью великою на исконного врага земли русской - хана крымского… Кое-кто перешептывался, что хочет молодой царь новый устав-закон для земли русской написать и потому, для совета доброго, зовет к себе на Москву людей выборных.

Наконец после долгих месяцев настал день долгожданный. Ярко солнце светило над Кремлем многоглавым, пестрели повсюду кровли новых хором и домов; отовсюду стекались на Красную площадь толпы народа московского. Все были наряжены по-праздничному, у всех в очах надежда светлая горела.

Многолюдными толпами спешили горожане московские, но никто не дерзал шуметь или кричать: всякий чуял, что готовится нечто великое, нечто достопамятное.

Увидел народ, что вышел царь со всем духовенством, - шло духовенство с крестами, иконами и хоругвями, - вышел царь со многими своими боярами, со стройною дружиной стрельцов своих и повелел иереям и н'абольшим над ними отслужить молебен благодарственный.

Понеслись к яркому солнечному небу песнопения духовные, светлые и благостные; синея, заклубился дым кадильный, засверкали ризы золотые - и еще больше притих народ московский, видя и слыша благочестие своего царя молодого… Тысячные взоры обращались на Иоанна Васильевича - любовались все и умилением исполнялись при том, как преклонял царь молодой колена свои перед святынями, как жарко молился он, как лил слезы горючие и сокрушался о грехах своих.

Кончился молебен, и зорко глядел народ московский, что теперь будет делать молодой царь его. И великим изумлением поразил их - и народ, и бояр, и священнослужителей - молодой владыка земли русской.

Выступил царь Иоанн Васильевич на глазах всего народа московского на место высокое, подозвал к себе митрополита и громкою речью оповестил весь народ свой и весь двор свой о раскаянии своем… Сильным звонким голосом, что далеко над толпами москвичей разносился, такие слова молвил царь Иоанн:

- Святый владыко! Знаю усердие твое ко благу и любовь к Отечеству: будь же мне поборником в моих намерениях. Рано Бог лишил меня отца и матери, а вельможи не радели о мне: хотели быть самовластными; моим именем похитили саны и чести, богатели неправдою, теснили народ - и никто не претил им. В жалком детстве своем я казался глухим и немым: не внимал стенанию бедных и не было обличения в устах моих! Вы, вы делали, что хотели, злые крамольники, судии неправедные! Какой ответ дадите нам ныне? Сколько слез, сколько крови от вас пролилося? Я чист от сея крови! А вы ждите суда Небесного!

Прервал тут речь свою молодой государь: не хватило у него духу далее каяться и далее гневаться на врагов своих, бывших советчиков… Сначала гнев внезапный помешал говорить царю молодому, потому что лишь здесь, видя воочию народ свой покорный, что ожидал от него защиты и мудрости правителя исконного, понял он, что не исполнил долга святого, от Бога на него возложенного, и что помешали ему в исполнении долга того бояре приближенные, лукавые и неверные… Потом, увидев, что смотрят на него люди его, не злобствуя, а чуя лишь в нем спасение грядущее и блага жизни мирной, прослезился юный царь и вперед, ближе к народу вышел… Видели тут люди московские, как наполнились слезами светлые очи государевы, как рыдания искренние тронули уста его… Глянул молодой царь на небо, глянул в ту сторону, где блестели ризы священнослужителей, где между прочими светлел лик нового наставника его, священника Сильвестра, - и, полон чувством благим, внезапно поклонился гордый царь московский на все стороны народу своему… И еще громче зазвучал голос его звонкий, в котором слезы слышались:

- Люди Божии и нам Богом дарованные! Молю вашу веру к Нему и любовь ко мне: будьте великодушны! Нельзя исправить минувшего зла: могу только впредь защищать вас от подобных притеснений и грабительств. Забудьте, чего уже нет и не будет!

Оставьте ненависть, вражду; соединимся все любовью христианскою. Отныне я судия ваш и защитник!

Прозвенели и замерли над толпами московскими слова царя юного. В страхе великом внимали ему бояре своевольные; с радостью великой внимали царю люди московские и выборные всей земли русской… Но так изумлен был народ, что ни крика не раздалось в ответ на мудрые речи царя молодого; только видно было, как в передних рядах толпы многочисленной обнимались друг с другом люди незнакомые, как целовались все, словно на праздник светлый… Сияло над ними небо лазурное, и яркие лучи солнечные словно несли всем благость, прощение и радость…

Окинул царь молодой всю толпу великую и уверился, что понял народ его слова благие. Поспешно повернулся он, махнул рукой боярам и духовенству, и уже во дворце кремлевском увидели его бояре и иерархи земли русской - увидели они его с лицом, радостью преображенным, с очами, в коих одна лишь благость, одна лишь милость светились.

Не позвал молодой царь бояр да архипастырей в ту палату, где стоял его престол царский, - в передней горнице сказал он им слово великое, слово благое:

- Отныне не будет среди приближенных моих ни врагов злобных, ни друзей пристрастных! Под угрозою гнева моего царского повелеваю я вам, ближние двора моего, примириться сейчас и в согласии жить!

Осмотрел зорким взором царь молодой архиереев, бояр, священников, окольничих, спальников и голов стрелецких… Стояли все они, головы понурив; стояли они, не в силах отрешиться от привычек давних - от приязни и от вражды… Тогда поискал взором зорким молодой царь среди них неприятелей - недругов давних, и двоих он подметил, что друг от друга сторонились подальше среди толпы боярской. Были то князь Михаил Глинский, брат убитого народом московским князя Юрия, и свойственник царский, боярин Захарьин. Издавна вражда их шла, ни на один день не утишаясь: таких недругов злобных никто бы примирить и не подумал. Боярин-то Григорий Юрьевич Захарьин по сердцу добр был, да столько он от князя Михаила оскорблений и поношений понес, что и сам так же духом облютел, как и его недруг спесивый… И теперь, когда потеряли они власть над царем юным, все же зверьми друг на друга глядели, и рад был один другому хоть сейчас зубами горло перервать. Услыхав слова царевы, оба они в разные стороны кинулись, не чинясь того, что мог их увидеть да приметить молодой царь.

И вправду приметил их царь Иоанн Васильевич…

- Стойте, бояре! Князь Михайла, поди сюда!

Не ослушался князь Глинский молодого царя - покорно приблизился он к нему и поклон в ноги отвесил.

- Боярин Григорий Юрьевич! Чай, слышал, что я повелел?! Иди сюда скорей, ежели тебе голова дорога!

Видя перед собой обоих недругов, сперва нахмурил брови царь Иоанн Васильевич, но тотчас же сменил гнев свой на кротость.

- Ведомо мне, бояре, что оба вы друг друга до смерти недолюбливаете… Вот вам воля моя царская: не терплю я отныне при дворе моем ни вражды, ни ссор, ни злоумышленности тайной! Вот вам воля моя - обоймитесь тотчас же, как други давние, и простите друг другу вины свои! Кто из вас того не учинит, - будет тот отныне врагом земли русской и врагом царским!

Поколебались бояре, пуще всего князя Михаила Глинского приказ царский изумил и прогневил. Шаг назад сделал он от своего недруга давнего и метнул на него взгляд враждебный… А боярин Захарьин уже готов был послушать воли царской - последовал он за своим недругом былым и ему слово примирительное молвил:

- Коли в чем виноват я перед тобою, князь Михаил, то отпусти вину мою!