Чаще всего мне приходилось бродить по деревне в поисках старика Винтерскоу…

Как-то тихим вечером я сидел в своем вагончике один (Дангуоле уехала на похороны дяди, а, как позже выяснилось, попала на свадьбу брата), думал… ставил водочные компрессы на ногу, делал коктейли, топил печь… выдавливал письмо матери…

Зашел старик. Попить чайку или поболтать. Я не разобрал его предлога. Он его недостаточно разжевал.

Спросил про ногу. То да се. Слово за слово… Котенок прыгнул ему на колени. Старик гладил его, восторгался: «Какие голубые глаза!..»; сказал, что у меня самая лучшая печурка в Хускего. Улыбался. У меня поднялось настроение. Я ему искренне обрадовался: больше не мог мучиться с письмом, не мог придумывать матери детали того вымышленного мира, который я и мой дядя посредством редких писем и телефонных звонков выстраивали у нее в воображении, — все это изводило меня. Я готов был говорить с ним хоть всю ночь, лишь бы не возвращаться к письму.

Старик пришел не просто так. Это было очевидно. Он никогда просто так не заходил. Он, конечно, хотел что-то сказать. Как всегда, начал издалека. Сделал вид, что ни с чем таким не пришел; сделал вид, будто по-приятельски зашел, так просто… Я налил чаю. Он сказал, что зашел, потому что долго размышлял над моими словами…

Я поинтересовался, над какими именно, — к несчастью, дабы произвести на него сильное впечатление, я много всяких глупостей успел посеять в его уме. Теперь у него было достаточно поводов для начала любой беседы.

Он вспомнил, что я как-то ему сказал, что датчане мне интересны, они кажутся мне загадочными…

Я подтвердил…

Он спросил:

— Вы все еще так считаете?

Я кивнул.

— Очень странно, — пробормотал он, — очень странно… Датчане народ пустой, ничем не выдающийся, а язык?.. что вы скажете о языке?..

— Это необычный язык, — сказал я. — Чем-то отдаленно напоминает нидерландский…

— Примитивный! — отрезал он, но, не остановившись на этом, запальчиво начал ругаться: — Язык кухарок и фермеров! На этом языке великих вещей не выразишь! Так, как на латыни или санскрите, например… Датский язык, молодой человек, очень ограничен, очень. Вы этого еще не понимаете, потому что не говорите, не знаете этого языка в должной мере, чтобы почувствовать эту нехватку… А вот когда выучите и попробуете общаться, вы тогда поймете, как не хватает слов для того, чтоб о себе рассказать! Только о себе рассказать, не говоря о вещах космических, не говоря о философии! Куда там! Без заимствованных слов не обойтись. В датском очень, очень много заимствованных слов. Теперь датский в точности, как наши магазины техники, в которых практически ничего нашего не продается. У нас нет такого богатства, такого языкового наследия, как у немцев в философии, у французов, итальянцев, русских или англичан в литературе. По-датски не было написано ничего, что можно было бы сравнить с такими шедеврами, как Божественная комедия, Госпожа Бовари, Война и мир… Никого, кого можно было бы рядом поставить с Боккаччо или Достоевским…

— Был Кьеркегор…[32]

— Ах, да это исключение из правил. Он в нашей истории случайный гений, я вам так скажу. А гений, как дух, выражается знаками, не словами. Гению все равно, чем себя выражать. Это редчайший дар в веках. Да и тот до сих пор не оценен… Не понят до конца… Ох, если бы он был оценен и понят, мы жили бы совсем в другой Дании! А тут, — он постучал пальцем по ручке кресла, заземляя нас окончательно, — этого нет вообще. Даже близко. В этой глубинке… Хм… Тут одна мышиная возня. В этом месте собраны исключительно невежественные представители датской нации. Мне даже неловко перед таким талантливым и образованным молодым человеком, как вы, что вам приходится сталкиваться с этой бездной невежества тут. Но это, может, и хорошо. У вас хотя бы не будет иллюзий на этот счет.

Понизив голос и глядя на меня с какой-то мистической болью, он сказал:

— Они не читают книг… Они не читают книг вообще! Они только играют музыку и курят гашиш. Из поколения в поколение. Я видел беременных женщин, которым теперь пятьдесят, как они курили гашиш. И потом родились вот эти парни, которые…

Он сделал паузу, вздохнул.

— Да и что от них ждать, — продолжил он, — если их матери, вынашивая их, курили гашиш! Гашиш! Беременные! Нудистки! Они теперь тоже играют музыку и курят гашиш. Только играют и курят! Тот же Фредерик… Еще бы мы могли на него полагаться! Чему тут удивляться? Мусор не вывезен — водостоков нет как нет — электрик уже в караване, уже пьяный и с какой-то оравой таких же пьяных… мочатся на кусты мяты и наши ивы! Возмутительно! — Он глянул на меня и мгновенно остыл, собрался: — Но я зашел, чтобы предложить вам задержаться на зиму Вы ведь не собирались никуда ехать, не так ли? Вот и замечательно… Дело в том, что надо топить замок. Да, надо прямо сейчас пробовать запускать систему. Это единственное, что может приостановить действие разрушительных сил, работающих над стенами замка вдвойне усердно зимой. Да и есть вероятность, что я вернусь не один.

— Вы уезжаете?

— А разве я не сказал? Да, я еду в Россию, у меня уже все улажено, виза и так далее, меня, можно сказать, ожидают, чтобы оформить всякие документы, сделать визы монахам… Тем более нам нужен порядок в замке. Я всего лишь предлагаю вам пока подумать об этом. То есть — у нас нет человека, которому мы, то есть я, мог бы доверить регулярный уход за замком и следить за котлом. Потому что топить замок — дело вовсе не шуточное. Это старая система, за которой нужно присматривать. Тут так просто не обойдется. Каждый час надо смотреть. Это серьезное дело. Доверить какому-то наркоману это дело я не могу. Мы не имеем права рисковать. А вам я доверил бы. Так что прошу вас подумать над моим предложением. Пока подумайте, а я потом зайду, и если вы согласитесь, то можно будет обсудить детали. Только прошу побыстрее думать, потому как завтра я уезжаю.

— ???..

— Завтра я еду по делам. За специалистом. Он будет осматривать систему. Мы будем пробовать ее запускать. В прошлом году мы пытались, он сказал, что система будет работать еще сто лет. Посмотрим, что он скажет теперь, посмотрим, что происходит… Может, вообще все напрасно. Я не хотел вас беспокоить до того, пока систему не опробовали… С другой стороны, я не знал, стоит ли пробовать завести систему, если вы не согласитесь… Имеет ли смысл ее запускать, если некому за ней присматривать? Если вы согласитесь, то мы завтра же запустим ее и купим запасы вечером… или через час. Через час Нильс едет в город, он нас подбросит. Вам надо что-нибудь в городе?

— Да… было бы неплохо, чего-нибудь купить пожевать.

— У вас есть деньги?

— Совсем немного.

— Немного… Тогда собирайтесь. Плата, разумеется, как обычно. И бесплатное питание включительно. Мы посовещались тут и решили, что вы были бы самой подходящей кандидатурой. Так что думайте… Через час я зайду.

— Я согласен, — сказал я кротко.

— Система старая, — сказал старик, кладя руку на трубу — мягко, чувственно, с любовью. — Такая громоздкая… потому как построена уже после испанской чумы… слышали, конечно.

— Да, — ответил я бодро, — конечно, слышал. От испанки Шиле умер.

— И еще двадцать пять миллионов… Система старая, поэтому топить придется осторожно… и понемногу… Лучше часто, помаленьку, чем нагрузить и взорвать замок… Понимаете, о чем я говорю?

— Как же, конечно, понимаю. Я работал истопником. Я знаю, как надо.

— Ага, это хорошо, хорошо. А я думал, вы в школе работали.

— Ну, я сторожем работал… и топил заодно.

— Ага.

— Просто истопник пил и засыпал. Топить было некому. Вот я и начал. Потом платили за двоих.

— Ага, понимаю. Это по-русски называется убить двух зайцев. Sich zwischen zwei Sttihle setzen, по-немецки будет, хм…

— Мда… Там, правда, поновей система была и поменьше, — стал лопотать я на всякий случай, — да принцип тот же, я полагаю…