-- Сжимайте гурты как можно теснее! -- скомандовал Кротов, едва у первого быка сами собой подкосились ноги и он лег, где стоял, устраиваясь уже на ночь. -- Иначе мы их тут никак не укараулим. Сжимайте, сжимайте их к центру площади!

   За первым быком начали валиться на месте, подламывая под себя усталые колени, и остальные. И через несколько ми­нут один гурт спокойно лежал по одну сторону повозки у домо­вито пылающего костра, другой -- по другую.

   Возле повозки и костра хлопотали гонщики, стащившие на землю свои пожитки: платье, постельные подстилки, мешки с провизией...

   -- А бабы-то, бабы, поглядите, чего делают! -- вдруг повернул в сторону голову один из гонщиков, указывая всем на дальний край плаца, и расхохотался.

   Бабы, с высоко подоткнутыми подолами юбок, взваливали друг другу на спины тюки подобранной соломы и пускались с ними бегом к своим избам. Самих баб за огромной ношей не было видно, и казалось, спеша бегут по земле, смешно сотряса­ясь, вот-вот готовые упасть, громадные тюки соломы н'а коро­теньких ножках.

   Кротов побледнел от злости.

   -- Эй, бабы, стой! -- пронзительно закричал он, вскочив на повозку и потрясая в воздухе дубинкой.-- Что вы делаете, бросьте сейчас солому, а то я вас!

   Бабы с соломой ускорили бег.

   -- А!.. -- взбесился Кротов. -- Вы бежать?!

   И он, спрыгнув с повозки, с дубинкой в руках, бросился за ними.

   -- Я кому говорю, бросьте сейчас солому, иначе...

Одна баба, с самым большим ворохом, полуобернулась

   назад, поглядела из-за края своей ноши на приближающегося Кротова, шутит он или кричит всерьез.

   -- Положи сейчас, где взяла! -- пригрозил ей Кротов дубинкой. -- Скотина казенная, Центры, насидишься в тюрьме за эту солому!

   Баба остановилась: едва сама устояла, сбрасывая с себя тюк; выпростала из-под соломы свою веревку и, ни разу не оглянувшись, очень грузная, побежала, как девчонка, прямиком к своей избе.

   Две-три другие в испуге последовали ее примеру, осталь­ные же благополучно скрылись вместе с трофейной соломой в своих воротах.

   Уже при свете утреннего солнца гонщикам бросилось в глаза немало дорожек рассыпанной по земле мелкой соломы. Дорожки, расходясь от середины плаца лучами, вели как раз в те дворы, в которые бабы таскали остатки корма.

   -- Эх!..-- с досадой произнес Кротов.-- Только сожалею этих людей, только сочувствую их бедности! А то бы я им показал! А то бы они запомнили у меня, что такое трест "Говядина"!..

9

   День за днем, сутки за сутками гурты шли дальше и даль­ше. И люди и скотина свыкались с дорогой так, словно им предстояло всю жизнь только шагать и шагать.

   -- Давайте сюда-а-а!.. -- закричал гонщикам Кротов, ушедший от гуртов далеко в сторону на розыски для скота хотя какого-нибудь подножного корма. -- Тут тра-ва-а-а!..

   В ожидании подхода гуртов один конец дубинки он во­ткнул в землю, на другой повесил фуражку, а сам, растянувшись на высохшей, пружинистой, душистой траве, лег отдыхать.

   Он лежал на спине, лицом к небу, и улыбался, заранее рисуя себе, как поразятся и гурты и гонщики, увидев эту завет­ную, наконец найденную им степь, о которой ему так много и так восторженно говорили попадавшиеся в пути крестьяне.

   Когда гурты круто свернули со шляха и направились сте­пью прямо к нему, он не утерпел и встал, чтобы получше видеть, как будет встречена всеми его находка -- и людьми и скотиной.

  -- Ну и корма-а-а! -- одно за другим следовали удив­ленные восклицания гонщиков, в то время как они не могли оторвать глаз от устилавшей их путь роскошной, теперь уже высохшей, но все же сохранившейся от лета травы. -- Вот так корма-а-а!

  -- Что значит сроду не паханная земля! -- возгласил старик Коняев, скользя по земле оживившимися многоопытны­ми глазами. -- Это бывшие графские степи, графа Орлова-Давыдова, теперь государственный земельный фонд. Их только в том году начали нарезать мужикам. А раньше, кто их знает сколько годов, они гуляли так, без пользы.

   И долго еще не переставали люди глядеть себе под ноги и восхищаться каким-то чудом уцелевшей здесь благодатью.

   -- А сколько тут сохлых цветов! Смотрите! Смотрите!

   И после твердого, как камень, большака ступать по этой мягкой, упругой, похрустывающей под ногами, сухой душистой траве и скотине и людям было приятно и непривычно. Люди шли и улыбались от наслаждения. Шли и не слышали соб­ственной поступи, как будто шагали по мягкому ковру.

  -- Ну-ну! -- покачивали они головами, не находя слов для выражения своего удовольствия.

   -- А запахи какие! -- воскликнул Кротов, разводя вокруг руками, остановившись на ковре из разноцветных, высохших, уже полинялых цветов. -- Тут продержимся подольше, -- сказал он с сияющим лицом.

  -- На таких травах, Тихон Евсеич, не грешно было бы нам устроить дневочку! -- со сладостной гримасой внес предложе­ние один из пожилых гонщиков.

  -- Дневку! Дневку! -- дружно подхватили остальные, смеясь.

  -- Там посмотрим, -- уклончиво ответил Кротов. -- Завтра утром решим. Очень увлекаться дневочками нам тоже нельзя. Приходится спешить. Мы и так уже около месяца идем. Скоти­на очень теряет вес в такой дороге -- вот главное!

  -- Тихон Евсеич! -- возразил горячо Коняев. -- На таких сытных травах, как эти, скотина поправится, прибавит вес! Вон там, видите, верхушки деревьев из ложбины чернеют? То пруд. Бывший графский пруд. А вокруг него старые вербы стоят. Там скотину ввалю напоить можно.

  -- Вот это хорошо! -- раздались голоса. -- Там и заноче­вать сможем! Вполне!

  -- Трогай туда! -- как бы сдаваясь, махнул рукой весело Кротов.

   Под криками и ударами гонщиков, неохотно подвигаясь вперед маленькими шажками, скотина жадно рвала и рвала под собою на ходу вкусное, резко пахучее сено.

   Пришли к пруду. И к пестроте степи и к синьке неба прибавилась еще одна краска, веселящая глаз: темная, свежая зелень листвы, нависшей вокруг всего пруда с очень древних, не моложе столетних дуплистых верб...

   Скотина остановилась и как припала губами к траве, так и не отрывалась от нее, начисто выбривая ее возле себя, как хорошей бритвой.

   И полились в воздухе сладкие медовые запахи сухих степ­ных цветов, усердно перетираемых, как на жерновах, на плоских зубах пятисот крупных животных! И послышался всюду множе­ственный смачный хруст крепко работающих и работающих челюстей...

   ...Когда малиновый шар солнца нижним краем своим уже прикоснулся на западном горизонте к земле, на всю степь, на поверхность пруда, на лица людей лег малиновый отсвет. И от травы, от цветов, от летающих нитей паутины, от неподвижно повисшей листвы верб, от покойной воды пруда, от всего этого и в особенности от костра, распространяющего домовитый запах кизячного дыма, на душу вдруг легла беспричинная грусть осен­них сумерек.

  -- Иэх-х!..-- вспомнив о домашней нужде, о жене, о детях, тяж­ко вздохнул один инвалид, готовивший у костра на артель ужин.

  -- Д-да-а!..-- с точно таким же чувством и с такими же мыслями помотал головой другой, помогавший первому варить все тот же походный кулеш: пшено, лук, сало.

   В то же время в темно-малиновый овал пруда со всех глинистых берегов осторожной ощупью, как слепая, поодиночке, деликатно спускалась отяжелевшая, довольная, вволю наевшая­ся скотина.

  -- Панькин! -- кричал с одного берега на другой старый гонщик Коняев молодому. -- Заметь там на берегу колышками уровень воды в пруде, пока скотина не пила! А потом посмот­рим, сколько она выпьет!

  -- Хорошо! -- подхватил тот предложение и вбил в од­ном месте глинистого берега на уровне воды один колышек, потом в другом месте -- второй, потом -- третий...

   Оставленная без присмотра скотина позволила себе еще одну новую роскошь: ни одно животное не пило воду у бере­гов -- а, оставляя от себя на зеркальной поверхности пруда черное отражение, оно двигалось, с остановками, все глубже и глубже: по колени, по живот, по грудь, где вода с каждым шагом становилась чище и чище. Наконец животные останавлива­лись, нащупывали копытами на дне надежный твердый грунт, погружали кончики широких сомкнутых губ в воду и с наслаж­дением цедили в себя изредка попискивающую влагу. Пили не спеша. Пили много. Напившись, долго и неподвижно стояли в одной и той же позе, сутуло склонившись над водой, как будто сонно смотрясь в зеркало.