Настя в одну минуту устраивается на кирпичах, залитых светом луны, как на пикнике. Раскладывает на бумажках закус­ку, десерт, раскупоривает пиво, коньяк, портвейн. Вместо рюмок откуда-то достает донышки из-под разбитых винных бутылок. Наливает себе, Шибалину. Они чокаются, пьют рюмку за рюм­кой, закусывают, оба быстро хмелеют.

   Настя жалуется:

   -- Мало горчицы Одесса принесла. Раз-два помазать ветчину -- и нету.

   Густо мажет горчицей, с громадным аппетитом ест.

   Шибалин, повеселевший, смеется:

   -- Что вы, что вы, Настя! Горчица такая крепкая!

   Настя пьет без конца, крякает за каждой рюмкой, как мужчина, близкими, приятельскими глазами глядит на Шибали­на:

   -- Знаете, гражданин... Перец, горчица, хрен, соленые огурцы -- это моя болезнь... И селедки тоже... Жаль, селедок не захватили...

   Сиротливо подошедшей Осиповне наливает вина:

   -- Пей, Осиповна!

   Осиповна к Шибалину с подчиненным лицом:

   -- За ваше здоровье!

   Выпивает, отходит за спину Шибалина, делает Насте ка­кие-то знаки.

   Настя Шибалину:

   -- Гражданин, подарите что-нибудь Осиповне за платок, за то, что Одесса в ее платке за покупками бегала. Осиповна! Иди получи за платок!

   Осиповна руками и глазами берет из рук Шибалина мелочь.

   -- Очень вами благодарна. Извиняюсь, поднесите еще стаканчик -- и я уйду.

   Настя подносит, она выпивает:

   -- Побольше бы таких гостей! Уходит.

   В это время раздается хриплый алкоголический голос из-под земли, из левой лисьей норы:

  -- Манька-а-а!.. Одесса-а-а! Одесса подбегает, наклоняется к норе. Алкоголический голос хрипло ведет:

  -- Сбегай за папиросами...

   Одесса берет у кого-то из темной норы деньги, сдирает с головы Осиповны платок и убегает.

   Спустя несколько минут второй алкоголический голос из второй лисьей норы, из правой:

   -- Манька-а-а!.. Одесса-а-а! Сбегай, разменяй червонец так, чтобы было два по полтиннику...

   Осиповна подбегает, услужливо кричит в зияющую тем­нотой нору:

   -- Ей сейчас нету! Ушла за папиросами! Скоро придет! Тогда скажу!

   Алкоголический голос в знак согласия протяжно хрипит под землей:

   -- Э-э-э...

   Шибалин, хмелеющий, наполняется все новыми и новыми волнами большого хорошего чувства, сочувствия ко всем людям, в том числе и к Насте:

   -- Настя, пейте... Настя, ешьте... Поправляйтесь...

   Настя:

   -- Спасибо, спасибо... А поправиться мне на самом деле надо бы... А то от такой жизни худаешь и худаешь с каждым днем...

   С пьяненьким сожалением оглядывает себя, свое тело:

   -- Разве раньше я такая была?

Щупает свой затылок:

   -- Ишь зашеина как поменьшела!.. А раньше она вот такой толщины была!.. Раньше я кругом была толстая да красная, как наливная... А теперь?..

   Обнажает одну ногу, поднимает, разглядывает, кладет ее на ногу Шибалина:

   -- Хотя я и теперь тоже еще ничего -- против других... Правда, гражданин?..

   Антоновна наставительно со своего места:

   -- Настька! Ты хоть и выпивши, а все-таки женщина и должна перед хорошим мужчиной стеснение иметь!

   Настя продолжает с удовольствием прощупывать свою обнаженную ногу:

   -- А что я такого делаю?.. Девушки, которые очень худые, те, безусловно, должны перед мужчинами стеснение иметь... А я все-таки еще не до такой степени... Кое-что у меня еще есть...

   Пьяно наваливается на Шибалина, трудно бормочет непо­воротливым языком:

   -- Слушай, гражданин, что я тебе скажу... Живи со мной!.. Чем таскаться от одной к другой... Наймем в Сокольниках койку... Ты будешь на службу ходить, я буду хозяйство весть...

   Шибалин весело хохочет. Настя, глядя на его смех:

   -- Ты не смейся, не думай, я не деревенская!.. У меня вся родня приличная: отец кучером ездит на шоколадной фабрике, мать домовая прачка, старший брат дамским парикмахером занимается!..

   Шибалин сотрясается от здорового, беззаботного, детско­го хохота, сидя при луне на кирпичах. Настя продолжает свое:

   -- Согласны?.. А?.. Все равно лучше меня во всей Москве никого не найдешь... Если ты с ног до головы оденешь меня во все новое, шикарное, я никогда тебе не изменю... Самое первое, самое необходимое для семейной жизни у меня уже есть: самовар, два утюга, помойка. Вот рубаха на тебе чистая, а я по запаху слышу, что она как следует не прополосканная... А если будешь со мной жить, все белье на тебе будет прямо кипельное!.. А пироги какие умею я пекти!.. Под праздник будем ставить свои хлебы...

   Молодой франт в ярко-зеленом шарфе, с длинными, до колен болтающимися концами, в черно-белом клетчатом мод­ном кепи входит в руины. Тоном повелителя:

   -- Настя!

   Настя Шибалину тихо:

  -- Сказать, что занята?

  -- Нет, отчего же? Иди.

  -- А как же ты?

  -- Я все равно другую жду.

  -- А то смотри... Это свой человек... Служит в...

   Она говорит Шибалину на ухо, где он служит.

  -- ...Так что он мог бы какие-нибудь полчаса подождать, если ты хочешь пойти со мной...

  -- Нет, нет, Настя. Иди.

   Достает кошелек, дарит ей несколько монет.

   Франт прохаживается в стороне, с нетерпеливым видом марширует. Приостанавливается, смотрит вбок через плечо, капризно:

   -- Нас-тя!

   Настя благодарит Шибалина, прощается, прячет день­ги, бежит, пошатывается, торопится съесть на ходу еще одно пирожное:

  -- Иду, иду! Подходит к франту:

  -- А долг принес?

   Делает шаг назад, стоит, упирается, не хочет идти за ним в пролаз:

   -- Тебя спрашивают: долг принес?

   Франт молча бьет ее по шее, она кричит, он бьет еще, схватывает ее за шиворот, пригибает к земле, ударяет коленом в зад, она пролетает впереди него в пролаз.

XXII

   Ванда -- очень красивая, в кроваво-красной широкопо­лой шляпе, тонкая, воздушная благодаря лунному освещению, является из города в руины, гордо шествует по залу, точно дела­ет смотр своим войскам, замечает на куче кирпича Шибалина, приостанавливается, вопросительно улыбается ему, он делает ей легкий утвердительный кивок головой, тогда она смело идет прямо к нему. Глядит на бутылки, на бумажки, игриво:

   -- Пировали?

   Шибалин приготавливает для нее место возле себя:

  -- Да. Подсаживайтесь. Берет бутылку:

  -- Тут еще осталось глотка два. Наливает ей.

   Она с наслаждением выпивает:

   -- Шла и думала: где бы рюмочку выпить?

   Маленьким нежным ртом ест пирожное, искоса скользит по фигуре Шибалина красивыми испытующими глазами. Шибалин наполняется волнением:

   -- Я еще в прошлый четверг вас заметил. Вы были тут с каким-то важным военным. Я тогда же решил встретиться с вами.

   Ванда закусывает остатками:

   -- Встретиться недолго.

   Осматривает качество его платья, обуви, шляпы.

  -- А вы что... где-нибудь служите?

  -- Нет.

  -- Чем-нибудь торгуете?

  -- Тоже нет.

  -- Как же так?

  -- Так. У меня свободная профессия.

   -- А-а, знаю.

Вздрагивает, перестает жевать:

   -- Почему вы так пронзительно на меня смотрите? Не смотрите так!

   Шибалин мякнет, льнет к ней, обнимает за талию.

  -- Ваше имя?

  -- Ванда.

  -- Это настоящее или псевдоним?

  -- А вам не все равно?

   Конечно, не все равно.

  -- Опять! Опять уставились на меня! Ну чего вы на меня так смотрите!

  -- Смотрю я на вас, Ванда, и думаю: как вас, такую яркую, такую интеллигентную, до сих пор никто из мужчин не прибрал к рукам?

  -- Мне нету счастья.

  -- Вы, пожалуйста, не удивляйтесь и не обижайтесь, если я буду расспрашивать вас, Ванда... Я слишком заинтересовался вами еще тогда... Скажите, Ванда, вы когда-нибудь любили?