-- Что же делать, Вера, если при настоящих условиях та­ков путь мужчины к идеальной женщине.

   -- Путь через грязь, через проституцию, через болезни?

  -- Выходит, что да. Вот почему я и объявил борьбу с по­добным укладом человеческой жизни.

  -- Жизни ты, Никита, не перестроишь, а сам погибнешь. И уже погибаешь.

  -- Что же. Не я первый, не я последний. Сколько челове­ческих дарований, талантов, гениев преждевременно сгорают на этом быстром огне, огне уродливо разрешаемой проблемы пола! Вера, если ты когда-нибудь замечаешь на сером небо­склоне жизни новое яркое восходящее светило и потом вдруг обнаруживаешь столь же внезапное его исчезновение, то знай, что подававшая надежды звезда непременно запуталась в невылазных тенетах любви. Следующий свой роман я по­свящу этой теме и назову это так: "Падающие звезды". Правда, красиво?

  -- Красиво-то красиво...

  -- Но что? Говори, что? Договаривай!

  -- Боюсь, рассердишься.

   -- Что за глупости! Что я, обыватель, что ли? Ну говори!

   Вера не сразу:

   -- Я хотела спросить, почему у тебя, Ника, в последнее время рождается так много красивых названий для твоих будущих произведений, а самих произведений все нет?

   Шибалин с перекосившимся лицом:

  -- А-а-а!!! Значит, ты тоже уже не веришь в меня как в писателя?.. А-а-а!!! Ты тоже уже сомневаешься в моем таланте?.. Да... Конечно, "Шибалин исписался"... "Шибалин выдохся"... "Запутался в вопросах любви"... "Падающая звезда"... Ха-ха-ха...

  -- Нет, Ника, нет! Совсем нет! В литературный твой та­лант я по-прежнему верю! Я только нахожу, что ты в своих исканиях действительно сбился с пути, забрел в такие дебри, из которых не знаю, как выберешься! Например: в теории, в кни­гах своих громишь зло, а на практике собственной персоной поддерживаешь проституцию!

   Шибалин:

  -- Все мужчины поддерживают проституцию.

   Вера:

  -- Это неправда.

  -- Правда! Мне лучше это знать! Я -- мужчина!

  -- Чем же тогда ты это объясняешь?

   -- Очень просто. По вине женщины проституция в настоящее время является е-дин-ствен-ной формой брака, которая не связывает по рукам и ногам мужчину.

  -- О! Вот так "брак"! Додумался! Доискался! Дальше идти уже некуда! От-ка-зы-вать-ся от чистых жен-щин и соз-на-тель-но лезть в эту грязь!..

  -- Мелешь ерунду! Ни один мужчина не предпочтет про­ститутку так называемой чистой женщине! Ни один!

  -- Но ведь со мной-то ты разошелся, от меня-то ты отказы­ваешься, а этих не гнушаешься, к этим ходишь?

  -- О! Она все о своем!..

  -- Да! О своем! И всегда буду об этом своем! Всегда! Всю жизнь! У тебя своя идея, у меня своя! Ника, подумай и ответь себе, кто же для тебя лучше: они или я? Неужели они?

   Шибалин твердо:

  -- Оба хуже: и ты и они. Ты по-своему, они по-своему.

  -- Объясни подробней!

  -- Сотни раз объяснял.

  -- Объясни, почему ты не хочешь еще раз попробовать возобновить нашу связь! Это такая глупость, такой абсурд, что мы с тобой разошлись!

  -- Вера, с этим у нас покончено давно и навсегда. Ты не та женщина, связь с которой принесла бы мне счастье.

  -- Но скажи, чем я не та? Ты никогда не говоришь, чем я не та. Объясни толком, какая женщина тебе нужна! Может быть, я сумею перемениться?

  -- О! Уже скоро год, как мы с тобой разошлись, а ты все ходишь за мной и спрашиваешь почему и предлагаешь пере­мениться. Довольно! Больше ни слова об этом! Ни слова!

   -- Я так и знала, что ты не дашь мне договорить до конца...

   Нервно трясущейся рукой достает из своей сумочки толстую пачку бумаг, передает ее Шибалину.

   -- ...поэтому я изложила свои мысли на бумаге. Возьми это, прочти. Ты воображаешь себя великим психологом, а в моих переживаниях разобраться не мог. Ты судил обо мне поверхностно, принимал меня за ничтожество. Но я смею считать себя несколько иной.

   Раздельно, с ударением на каждом слове:

   -- Так не по-нять ме-ня!!!

   Шибалин поражается толщиной пачки:

  -- Это про что же тут? Вера:

  -- Про мое чувство к тебе, про мою любовь.

  -- Такая толстая пачка про любовь?

   -- Не смей смеяться надо мной, над моим чувством!

  -- Я не смеюсь.

  -- Смеешься! Думаешь, я не вижу? Конечно, я очень из­виняюсь, что чтение моего послания отнимет у тебя несколько минут времени...

   Шибалин пробует пачку на вес:

  -- Тут не на несколько минут, тут на два часа чтения.

  -- Ну, пожертвуй для меня двумя часами времени! Только смотри прочти! Я хочу, чтобы ты наконец понял меня!

  -- Хорошо. Хотя я и так понимаю тебя.

  -- А когда можно будет узнать ответ?

  -- Какой ответ?

  -- Ну, на это... писание.

  -- Еще надо давать и ответ?

   Опять вертит в руках и взвешивает пачку.

  -- Никита! Не издевайся над моими страданиями! Будь хоть раз повнимательнее ко мне!

  -- Ну, хорошо. Обещаю. Прочту. Ответ дам в нашем союзе. А теперь тебе пора, Вера...

  -- Хорошо, хорошо, ухожу. Прощай!

   Крепко жмет его безучастную руку. Раздавленная вели­ким горем, потерянная, безумная, уходит.

   Шибалин несколько мгновений сидит без движения, ско­ванный мукой. Потом порывисто встает, проводит ло лицу рукой, точно снимает с глаз повязку, и входит в руины.

XIX

   Женщины при появлении в зале Шибалина подтягивают­ся, оживают.

   Он сидит в стороне от всех на тумбочке из кирпичей.

   Они по очереди проходят мимо него, приостанавливаются, заговаривают.

   Антоновна подходит, сладким голосом:

  -- Вам скучно одному? Шибалин холодно:

  -- Очень. Антоновна с кокетством:

  -- Мне тоже чтой-то скучно.

   После небольшой паузы, таинственно:

   -- Пройдемтесь?

   Шибалин каменно:

  -- Нет.

  -- Чего так?

  -- Другую жду.

  -- Ну, ждите другую.

   Отходит от него к своим. Со злобной усмешкой:

   -- Другую ждет! Ему нужна которая в шляпке, на высоких

каблучках, намазанная! Ничего. Пусть, пусть...

   Опускается на камешек рядом с Настей. По-старушечьи кряхтит, стонет. Настя:

   -- Ну на самом-то деле, Антоновна, куда же ты лезешь? Разве не видишь, что это за человек? Неужели его карман не позволит ему взять что-нибудь получше?

   Антоновна:

   -- Не то хорошо, что хорошо, а что кому нравится. Ты слишком молода, Настя, чтобы все понимать.

   Беременная выплывает из темного угла зала, пересекает ярко освещенное место, направляется к Шибалину:

  -- Гражданин, вы меня поджидаете? Шибалин вбок:

  -- Нет.

   Старается не глядеть на нее, на ее высокий живот. Беременная церемонно, с манерами:

   -- Очень-с жаль-с! Извиняюсь!

   Делает реверанс, отходит, опять пересекает ярко осве­щенную площадь зала и тонет в глубокой тени под стеной.

   Осиповна с напускной развязанностью, с деланной жес­тикуляцией идет к Шибалину:

   -- А! Вот кто выручит меня! Понимаете, гражданин, как мне сегодня не везет! Все девочки уже по нескольку раз ходили к гостям, а я все еще без почину! Выручайте! Сделайте почин! Поддержите коммерцию!

   Шибалин коротко:

   -- Нет.

   Осиповна, по-прежнему притворяясь очень веселой, очень молоденькой:

  -- Почему "нет"? Почему не "да"?

  -- Условился с другой.

  -- С какой?

  -- Тут с одной.

  -- Как ее звать?

   Не знаю, не помню.

   -- Не знаешь?

   Со злобой отходит:

   -- Договорился, а с кем, не знает! Ха-ха... Хотя б складней врал!

   Садится возле Антоновны. Антоновна, качнув головой:

   -- Вот такие и налетают!

   Манька-Одесса, дурочка, недоразвитая, одичалая, с распу­щенными волосами, на босых косолапых ножках, приближается к Шибалину, сутулится, исподлобья кривит ему идиотские слю­нявые улыбки, хихикает, потом, убедившись в его равнодушии, уходит: