-- Возьмем еще графинчик?
-- Взять не трудно, а деньги за него кто будет платить? Пушкин?
XVI
Антон Сладкий, разгоряченный, красный, весь взъерошенный, встает, скачет на месте, с торжеством потрясает над головой полулистом исписанной бумаги:
-- Есть! Готово! Ура! Песня на идею Шибалина уже написана! Ти-хо! Кто там бренчит на пианино, кто громко разговаривает, кто хохочет -- погодите на минутку! Сейчас прочту!
Пианино умолкает, говор и смех тоже. Водворяется тишина.
Антон Сладкий в одной руке держит перед собой рукопись, другой ерошит волосы, беспокойно вертится, дергается, с победным выражением лица декламирует, почти поет:
Долой условности и предрассудки!
Все блага жизни нам даны!
Не будем больше плясать под дудку
Ветхозаветной старины!
Тысячелетья мы врали, врали,
Но к правде ключ теперь найден!
Наш вождь Шибалин, наш вождь Шибалин,
Мы ничего не признаем!
Все люди братья, на всей планете
Нет "незнакомых", нет "чужих"!
Пусть бьется радость в звенящем свете,
В морях воздушных голубых!
Томились годы мы, как в пустыне,
Пора не плакать и не вздыхать!
Мужья и девы, легко отныне
Вам пару будет отыскать!!!
-- Браво!.. Браво!.. Очень хорошо передано! Вот что значит коллективное творчество! Петь! Петь!
Вдруг встает Антон Смелый, поднимает руку, делает ею движения, умеряющие общий пыл, просит слова, складывает в насмешливую улыбку губы, кричит:
-- Товарищи! Вы уже и "петь"... Погодите! Не спешите! Нельзя так: не успели написать, как уж и петь. Надо раньше хорошенько обсудить текст песни!
Антон Сладкий -- вместо председателя:
-- Товарищи! Внимание! Антон Смелый берет слово по поводу текста песни!
Антон Смелый смотрит в бумажку:
-- У меня тут записано. Первое: "Наш вождь Шибалин"... Товарищи! Так ли это? Шибалин ли наш вождь, вождь всех трудящихся? Конечно нет. Значит, прежде чем писать подобную вещь, надо было раньше подумать...
-- Чудак! -- кричит кто-то с места. -- Разве к шутливому произведению можно с серьезной меркой подходить?
Антон Сладкий:
-- Товарищи! Без замечаний с мест! Это потом! Не мешайте Антону Смелому говорить!
Антон Смелый с трудом разбирается в бумажке:
-- Второе: "Мы ничего не признаем"... Товарищи, что это? Неужели это правда? Неужели мы ничего не признаем? Нет, товарищи, это неправда, это клевета на нас! Мы, наоборот, очень многое признаем и всегда будем признавать!
Прежний крик с места:
-- Это же поэзия! Это не политика! А в политике мы, может, в сто раз левей тебя!
Антон Сладкий опять усмиряет его. Антон Смелый продолжает разбирать написанное на бумажке:
-- "Пусть бьется радость в звенящем свете, в морях воздушных голубых". Вот так так! -- Читает во второй раз, потом спрашивает: -- Что за галиматья? Этот набор слов, по-вашему, тоже поэзия? Товарищи, кто из вас видал, как "бьется радость"? Никто не видал? А раз вещи никто никогда не видал, значит, она не существует реально, это абстракция, мистика! Надо быть более последовательными материалистами даже и в стихах! Или: "в звенящем свете"... А это что за открытие? У людей нормальных свет светит, а у вас звенит? Если у вас уже начинает свет звенеть, тогда, товарищи, вы меня извините, вам надо лечиться. И еще: "в морях воздушных голубых". Вот классическая околесица! Море прежде всего -- вода, а как может быть вода воздушной, об этом нужно спросить у авторов этих строчек...
Нетерпеливый выкрик:
-- Антон Смелый, брось волынить! За ним второй:
-- Это же буза! Третий:
-- Ни черта, песня хороша, и так сойдет! Давай-ка лучше споем поскорее, пока не разошлись по домам!
Весь зал:
-- Петь! Петь!
Зал шумит, Сладкий звонит. Смелый кричит:
-- Товарищи, я имею право высказаться или нет? Товарищи, я товарищ или нет? Товарищи, вы товарищи или нет? Если вы, товарищи, -- товарищи, и я, товарищи, -- товарищ, тогда разрешите мне, товарищи, высказать мое соображение до конца!
Зал насмешливо:
-- Просим! Просим!
Антон Смелый:
-- Товарищи, я не поэт! Как вам известно, я критик! Скоро выйдет полное собрание моих критических сочинений в семи томах на хорошей бумаге...
Возглас с места:
-- А это нам не интересно, что у тебя выйдет! Может быть, у тебя жена скоро родит, ты и об этом будешь нам с трибуны рассказывать?
Весь зал со смехом:
-- Да! Да! Ближе к делу! Не размазывай очень! Не рассусоливай! Кончай скорей, раз тебя слушают!
Антон Смелый, красный, несколько посрамленный, прячет лицо в бумажку, читает:
-- "Из тьмы развалин к сиянию далей, к манящей нови мы идем..." Первая половина стиха хороша, даже очень хороша. Действительно, товарищи, откуда мы пришли, как не из "тьмы развалин"! Надо было только прибавить, что все разваленные здания мы быстро восстанавливаем, упомянуть для примера хотя бы про постройку московского почтамта в Газетном переулке. А вот вторая половина стиха слаба, загадочна, полна тумана, мистики, поповства. На самом деле, товарищи, что такое "сияние далей" или "манящая новь"? Что за шарада? К чему эти ребусы, почему не сказать прямо, чего хочешь! Поэтому я предлагаю внести в этот стих такую поправку: вместо "к манящей нови" написать "к советской нови".
Голоса:
-- Правильно! Согласны! Петь!
Антон Смелый громко, ко всему залу:
-- Товарищи! Кто не согласен с моей поправкой, поднимите руку!
Смотрит.
Никто не поднимает.
Он:
-- Принята единогласно!
Отходит в сторону, с удовлетворенным лицом садится. Поднимается Антон Сладкий:
-- Товарищи, теперь эти стихи надо переложить на музыку! Думаю, лучше мотива нам не найти, как этот, знаете: "Мы кузнецы... страны рабочей... мы только лучшего хотим!.. И ведь недаром... мы тратим силы... недаром молотом стучим!"
Весь зал весело:
-- Так! Так! Хорошо!
И тотчас же в нескольких местах пробуют напевать:
-- "Долой условности... и предрассудки"...
Антон Сладкий:
-- Но предварительно давайте споемся по голосам! У кого какой голос? Марш к пианино!
Шумной толпой все маршируют к пианино, располагаются в красивый своей беспорядочностью полукруг, разбиваются по голосам, приступают к разучиванию своих партий.
Зал наполняется негромкими звуками пианино, заглушающими друг друга голосами, обрывками слов, криками: "Начинаем сначала"...
Одни басы сочно, густо, хмельно, покаянно:
-- "Тысячелетья мы врали, врали"...
Одни тенора в другом месте женственно, воздушно, в стройном полете:
-- "Все люди братья на всей планете"...
Одни сопрано, сверкающие, звенящие, как хрусталь: - "Пусть бьется радость в звенящем свете"...
XVII
Вдруг Зина наклоняется к Шибалину, испуганными глазами пристально всматривается в его лицо.
-- Никита Акимыч, что с тобой? Шибалин безучастно:
-- Ничего...
Зина жадно читает по его лицу, как по книге:
-- Ты чем-то расстроен... Ты угнетен... Ты страшно подавлен... Но скажи чем? Что случилось?
