Первый же встреченный обитатель оказался одним из верховных настоятелей. Узнав в измученном путешественнике князя, он с неожиданной твердостью потребовал, чтобы Алекс немедленно шел к ламе Кагью.

– Хорошо, – не стал упорствовать князь. – За моей супругой и дочкой должны были прилететь гвардейцы из Винзора. Они улетели?

Шанхунец отвернул лицо, и его реакция крайне не понравилась Алексу.

– Знаю... Есть проблема. Но верховный сам вам расскажет.

Вероятно, он удивился, обнаружив себя скрученным болевым приемом и с кинжалом у горла. Истощенный синьор оказался способен на жесткие меры.

– Где Иана?

– Здесь... Отпустите... С ней все в порядке... Почти...

– Что значит – почти?! Отвечай, пока жив!

– На нее напали... Я не знаю детали, – монах захрипел, из тонкого пореза на горле капнула кровь. – Пощадите... Верховный расскажет.

– Мне плевать на верховного! – вместо слова «плевать» тей употребил более энергичное выражение. – Где держат Иану?!

– В северном крыле центрального дацана... Пустите...

– Веди!

В северной пристройке, длинном двухэтажном сооружении под изогнутой двускатной крышей, Алекс налетел грудью на револьверный ствол, принадлежащий гвардейцу в красном.

– Синьор элит-офицер!

– Да... Где Иана?

– Здесь... Я провожу. Осторожно, прошу вас, у нее только ребра срослись...

Она кормила Айну. Прикрыла грудь, услышав шаги на пороге.

– Иана...

Черные глаза расширились. Набухли слезами. Прозрачная капля прочертила блестящую дорожку.

– Иана! – Он упал на колени, не в силах оторвать взгляд от ее лица, и только рука, словно живущая своей жизнью, мягко легла на пеленку Айны, продолжающей тихо чмокать. – Что с тобой сделали?

– Ничего. В самом деле! Бывало и хуже, все прошло...

Потом они долго не разговаривали. Иногда слова мешают. Просто сидели, прижавшись друг к другу, а рядом ворковала маленькая девочка, почувствовавшая невероятную волну счастья, накрывшую родителей.

Нужно ли говорить, что лама Кагью удостоился беседы лишь на следующий день.

Лицо-маска, не выражавшее эмоции более сотни лег, не сделало исключения даже для этого случая. Алекс готов был поклясться, что основное скрываемое чувство – смущение.

– Хочу надеяться, что странная история с послушником, прямо скажу –' печальная, не приведет к непоправимым последствиям в наших отношениях. Иана получила серьезные ушибы, да, но мы приложили чрезвычайные усилия по ее исцелению, сейчас она во вполне удовлетворительном состоянии, а ребенок совсем не пострадал. Джива не успел... вы понимаете, что я имею в виду.

– Не изнасиловал ее. Чего уж там прятаться за словами.

Верховный лама развел ладони в характерном жесте священников Всевышнего – все в руце божьей, возблагодарим его, чем вызвал в Алексе прилив гнева.

– И я должен кого-то благодарить? За то, что у меня нет повода спалить весь Шанхун дотла?

– Вряд ли бы это удалось, князь. И вы совершенно зря распространяете ненависть к одному человеку на всех нас.

Тей упрямо тряхнул головой.

– Не зря. И дело не в ненависти. Я не испытываю ни малейших иллюзий по поводу икарийской или ламбрийской знати. Слишком многие готовы на компромиссы с честью и совестью ради наживы, ради сиюминутных интересов. Ставку делаю на лучших, не утративших идеалы. Увы, определенные иллюзии я питал относительно приверженцев вашего учения, предполагал, что служение истине, длящееся десятилетиями, дает необходимые гарантии. Ваш Джива был авторитетным гуру в монастырях, одним из многих. То есть – моральная чистота возможна только в изоляции от соблазнов? Несколько часов в компании молодой женщины снесли начисто последствия полувекового послушания?

Кагью покачал головой.

– Вряд ли разумно каждого из тысяч монахов подвергать испытанию соседствованием с женщиной.

– Согласен. Потому что истинная добродетель в ином. Современный благородный живет в мире, где вокруг полно пороков и соблазнов – золото, власть, женщины, вино, опиум. Истинная честь заключается в способности не испачкаться среди грязи, подать пример другим... Наверно, идеальных праведников в Икарии нет совсем, но остались стремящиеся к чистоте.

Лама обдумал услышанное.

– Да. У нас наиболее тяжким испытанием в послушании считались походы в тот мир, в нем еще больше соблазнов. Некоторые ломались.

– И как вы поступали с согрешившими?

– Строго. Они остались там навсегда.

Да уж, действенный метод. Козла, съевшего капусту на чужом огороде, в наказание заперли в сарае с капустой.

Алекс задал ключевой вопрос.

– Допустим, Джива не умер бы. Изнасиловал Иану или даже убил. Его ждала всего лишь высылка?

Верховный утвердительно склонил бритую голову.

– Мы не вправе карать и вмешиваться в судьбу. Тем более дорога туда не открылась.

– Вот почему дальше нам не по пути. В империи такого рода низость вряд ли сошла бы с рук даже герцогу. Здесь зло не наказывается жестко, зримо, наглядно. Испорченная карма – слишком расплывчатая угроза для устрашения подобных Дживе. Поэтому я покидаю Шанхун навсегда.

– Не смею отговаривать. Вынужден напомнить: не увлекайтесь распространением сведений, полученных в нашей библиотеке и у Хелены. Мы следим.

– Не забыл. Моя задача другая. Пользуясь опытом того мира, сделать так, чтобы наш никогда на него не был похож. Прощайте.

Хотя и у них были примеры для подражания, четверо усатых молодцов со шпагами и в голубых плащах с золотыми крестами. Интересно, их идеалы ушли в историю, или есть хотя бы десяток мальчишек, мечтающих жить, как они? Если найдется такой десяток, то, быть может, не все потеряно.

Зима в Винзоре гораздо мягче, чем в горах Северной Сканды и даже в Шанхуне. Вот только гвардейцам в красных плащах эта зима показалась гораздо суровее, чем все предыдущие, вместе взятые.

Объяснялся парадокс просто. Из-за океана приехал Горан, один и весьма сердитый. Разочарование от поездки, злость на себя самого и желание как-то возместить провал вылились в бесконечную муштру в самых суровых традициях столичного легиона. Алекс, на своей шкуре знавший, каково в ежовых рукавицах наставника, мог только посочувствовать гвардейцам. А также – порадоваться. Судя по невеселым новостям из столицы и из-за океана, скоро опять придется воевать шпагами и револьверами, а не счетными машинками.

Из аборигенов замка к Горану лучше всех был расположен регент. Ниле почувствовал в женоненавистнике родственную душу для борьбы с женским засильем.

Амелия испытала безотчетную грусть. Старательный Ниле, пронырливый казначей Нейтос, вымуштрованные гвардейцы... После смерти герцога и его сына в замке не было мужчины с большой буквы, лидера, авторитета. Синьор Алексайон, занявший ответственную, но отнюдь не высшую должность, показался именно таким. Гвардия и армейские легионы из расслабленного клуба по интересам за какой-то месяц превратились в воинство, подтянулись, сжались в кулак, как во времена расцвета красного герцогства, это заметно и на неискушенный женский взгляд. Старая стерва свекровь корректно, но твердо удалена со сцены, где пребывает даже в отсутствие своего обидчика.

Тей Алайн убил ее мужа. Но! Амелия в глубине души почувствовала, что с отъездом Алекса на юг она ждала появления князя, странного мужчины, слишком для нее молодого, с которым не связывает ничего личного. Но связь – дело времени и техники. Его жена далеко, любил бы ее – давно бы привез в Винзор. Конечно, Алексайон нужен не надолго, только чтобы встряхнуться, выйти из вдовьего состояния души и тела, вздохнуть полной грудью...

Он показал себя мужчиной в привычном понимании, подарив лишь разочарование. Едва вернувшись из Злотиса, наскоро подогнал дела. С ней переговорил коротко, нисколько не обратил внимания на ее усилия, чтобы выглядеть блестяще безо всякого обычного повода – приема или бала. И снова исчез, вернувшись с женой.