Ниеса положила руку на стол. Она закрыла руку шарфом и под шарфом медленно и плавно зашевелилось

как бы живое существо. Туго сжимаясь и разворачиваясь, оно двигалось в сторону Мишеля и Мишель

вздрогнул от отвращения.

— Он боится, — сказала Ниеса, — он боится. Она сдернула шарф со стола и засмеялась заглушенным

гортанным смехом. — Моряк не должен бояться. — Она перевернула руку Мишеля ладонью кверху.

— Я тоже был моряком, — сказал Витович, рассматривая китайскую джонку, — татуировку на руке

Мишеля.

Музыканты перестали играть, так же неожиданно, как начали.

— Что же, ты спала со своей змеей? — спросил, закрыв один глаз, Мишель.

Витович поморщился. Этот грубый и грузный человек слегка раздражал его. Они встретились сегодня на

бульваре Монмартр. Может быть не стоило ему доверяться. Десять лет прошло с тех пор, как их койки были

рядом на грузовом пароходе “Руан”.

— Ты не француз, — сказала Витовичу Ниеса.

— Мой отец — поляк.

Мишель часто и без причины смеялся. Это означало, что женщина ему нравилась.

— Хочешь танцовать? — вдруг спросил он.

— Я хочу с ним.

— Но я не танцую, — смущаясь сказал Витович.

Мулатка с высоко взбитыми волосами проходила мимо их стола. Ниеса кивнула ей и мулатка прошла,

закрывая лицо белым мехом. В профиль она была так хороша, что все на нее оглянулись.

— Это Диама, — мечтательно сказала Ниеса, — она очень красивая, но любовник обжог ей лицо

кислотой. Ты видишь?

— Я не люблю цветных, — невнятно бормотал Мишель, — от них пахнет.

Черный зрачок женщины блеснул и потух.

— У нас говорят, что пахнет от белых. От белых пахнет мертвецом. Но не от всех — торопливо сказала

Ниеса и посмотрела на Витовича.

— Ты позволишь мне танцовать?

Она встала и кивнула юноше в необыкновенно широких, закрывающих обувь, панталонах и коротком

пиджаке. Плечи и руки и ноги этой женщины поражали стройностью линий и силой. Она двигалась в толпе

танцующих с медленной и хищной легкостью. Когда она танцовала, ее глаза смотрели через головы в

пространство мимо людей и стен.

— Животное, — одобрительно бормотал Мишель, — обыкновенная “poule”, а держит себя, как королева.

— Где ты видел королеву? — спросил Витович.

— В Гааге, в Голландии и на Суматре. У королевы Суматры на шее висели высушенные пальцы с

ногтями. А у королевы из Гааги — жемчуг.

— Это не “poule”, — задумчиво сказал Витович. — Ты промахнулся.

— Как ты в тире сегодня?

— В конце концов я понял.

Внезапно потух свет. Прожектор сбоку осветил танцующих и плоские, точно вырезанные из картона

силуэты, подергиваясь, проходили мимо Витовича.

— Я рад, что встретил тебя. — сказал Мишель. — Мы дружно жили на “Руане”. Затем агент оставил

меня в Сэн-Назер. Когда ты ушел с “Руана”?

— Я остался в Бергене.

— Почему в Бергене?

— Берген — нейтральный порт. Слава богу Норвегия не воевала. Мне надоело возить снаряды и ждать,

пока нас отправят к рыбам.

— Но ты же был мобилизован?

Витович пожал плечами. Зал осветили и музыка перестала играть. Ниеса вернулась, придвинула свой

стул к стулу Витовича и положила руку на его плечо.

— Что же ты делал дальше?

— Жил. Я много ездил по северу с китобоями. Я был в Швеции, в Финляндии и России.

— В России?

— И в России, конечно.

— Это было в те годы?..

— Именно в те годы. — Витович повернулся к женщине. — Хочешь еще грогу?

— Нет, мне тепло. Мне жарко. — Она посмотрела на него и улыбнулась. Это была печальная и злая

улыбка. — Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой?

— Куда? — спросил Витович. Она погладила его волосы, мягкие, светлые волосы северянина, затем

наклонила его голову и приложила густую жесткую черную прядь к волосам Витовича.

— Ты выиграл? — сердито сказал Мишель. — Поздравляю.

И он постучал кольцом о мрамор стола.

Ниеса обнимала Витовича за шею. Ее горячая, широкая ладонь касалась его лба. Никто не глядел на них.

За другими столиками тоже обнимались, пили и смеялись.

— Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой? — металлическим и немного глухим голосом спросила Ниеса.

Она взяла руку Витовича. Белые и коричневые пальцы переплелись.

— Может быть у тебя нет денег?

Витович отнял руку.

— Я пойду танцовать, — сказала она и встала. Красивый солдат пошел ей навстречу.

— Возьми ее, — сказал, как бы про себя Мишель, — должно быть она очень хороша.

Опять потух свет. Сверху с потолка спустили граненый зеркальный шар. Прожектора с двух сторон

ударили в шар и отраженные лучи разбрызгались по потолку и по стенам и солнечные зайчики поплыли в

воздухе по людям и предметам, как радужные мыльные пузыри.

— Подлая жизнь, — задумчиво сказал Витович. Он искал в этой полутемноте африканку и не находил. —

Подлая и продажная жизнь. Я говорю тебе, что это хорошая женщина. Я вижу. Не смейся. Ей двадцать лет, не

больше двадцати. Каким ветром занесло ее сюда? Жестокий и злой ветер. Через пять лет она будет старухой.

Подлая жизнь…

— Так говорят глупцы и неудачники. Я доволен жизнью.

Мишель улыбался. Его красные пухлые губы двигались в темноте, как набухшие пиявки. Радужные

зайчики на стенах и потолке на миг остановились и потухли. Горячая рука легла на плечо Витовича. Он

чувствовал ее жар сквозь сукно пиджака.

— Пойдем.

— Надо, чтобы ты пошел с ней, она потеряла время.

Витович посмотрел на Мишеля, потом на женщину.

— Ты потеряла время?

Они встали из-за стола. Ниеса придвинулась к Витовичу.

— Я не возьму денег. Я хочу, чтобы ты пошел со мной. Пусть он уходит. А ты пойдешь со мной.

Они поднялись по лестнице и вышли на улицу. Двое полицейских стояли у выхода, как кариатиды.

Витович и Ниеса прошли, задевая твердые края их клеенчатых плащей. Сзади шел Мишель и слушал, как

шептались двое впереди.

— Сегодня невозможно.

— Слушай, — говорила она, — я не могу много сказать. но я понимаю много. Я хочу быть с тобой долго,

день и ночь, много дней и ночей. Я хожу ночью по городу, потому что не могу быть одна. Мне страшно.

Она наклоняется к нему и прижимает жесткие, черные, как тушь брови к его бровям и губы к его губам.

Он чувствует жар, поглощающую упругость ее груди, силу и вместе с тем изнеможение и нежность самой

прекрасной женщины, которую он встретил на земле.

II

Несколько узких и грязных улиц у вокзала Сен-Лазар названы в честь европейских столиц и похожи друг

на друга, как похожи отели и кафе на этих улицах. Нет никакой разницы между отелем “Шик” и отелем “Луна”,

и нет разницы между “рю де Виен” и “рю Будапест”.

Несколько маленьких, грязных отелей образуют “рю Будапест”. По деревянной скрипучей лестнице отеля

“Луна” поднимаются на третий этаж. Шесть дверей выходят в темный и узкий, похожий на продолговатый

ящик, коридор. Шесть дверей с номером, нарисованным масляной краской на каждой двери. В номере 26 между

двумя зеркалами сидит Витович и видит в треснувшем каминном зеркале наклонное отражение стены, окна и

кровати. Железные ставни открыты, окно выходит в темный колодезь и упирается в зеленовато-серую

облупившуюся стену. Здесь всегда темно и потому Витович не может определить конец ночи и начало нового

дня. Зеркало над карнизом камина и зеркало над кроватью повторяют друг друга и повторяют коричнево-

смуглые плечи и разбросанные, спутанные черные кольца волос женщины, которая спит на смятой постели.

Волосы на подушке лежат тяжело и неподвижно, как клубки смявшейся тонкой металлической проволоки. В

раскрытом шкафу, жалко, как смятые тряпки, повисли два платья, серебряные туфли стоят на карнизе камина,

поверх пустых флаконов и квадратных коробок пудры. Помада для губ и карандаши для грима разбросаны в