Un artiste, un heros ne dépend pas

essentiellement de, son milieu, de

sa race, de son pays.

Hennequin.

I

Точно старые педанты,

Привиденья скуки злой,

Или злые тени Данте,

Обрисованные мглой, —

Ряд деревьев поседелых

В окна чопорно глядит,

И, порой, ветвей их белых

Нестерпимо скучен вид.

То в стекло стучат с тревогой,

Как рукою ледяной,

То покачивают строгой,

Многодумной сединой…

Но вниманья очень мало

Уделял Сварогов им:

Пламя весело пылало,

И вился в камине дым.

II

Жил тогда на Итальянской

У себя в квартире он.

Рядом с саблей мусульманской,

В синем бархате ножён,

Там оружие Востока

Красовалось на ковре:

Ятаган в стихах пророка,

Сталь Дамаска в серебре.

Инструмент, звучавший странно,

Был повешен над тахтой…

Янтари, чубук кальяна,

Ткань с узорной пестротой —

Уносили мысль и взгляды

Вдаль от северной страны,

В светлый край Шехеразады,

В царство солнца и весны.

III

«Тысяча одною ночью»

Порожденный снов игрой,

Появлялся там воочью

Дух уродливый порой.

В красной феске, странный, черный,

Он бродил из зала в зал,

И, на зов явясь проворно,

За портьерой исчезал.

Скаля зубы, скорчив мину

И явив усердья пыл,

Верно, точно Аладдину,

Он Сварогову служил:

Приносил в кальян душистый

Красный уголь, брил и мёл, —

Дух усердный, хоть нечистый,

Камердинер и посол.

IV

Был Свароговым из Крыма

В Петербург он привезен.

С господином нелюдимо

Жил в пустой квартире он.

Весельчак, татарин родом,

Балагур и зубоскал,

Он, хоть был в руке уродом,

Страшной силой обладал.

С ним делил Сварогов скуку,

Звал шутя своим «рабом», —

Барину целуя руку,

Он руки касался лбом.

Чуть смеркался день туманный,

Петь любил он, в угол сев,

И Сварогову гортанный,

Грустный нравился напев.

V

Пуговку звонка потрогав,

Бросив свой цилиндр на стол,

– Эй, Мамут! – позвал Сварогов

И чрез зал к себе прошел.

Голос заспанный ответил:

– Чагардын-мы, эффендим?*

И в портьере, видом светел,

Дух явился перед ним.

– Черт! Опять ты спал в гостиной? -

Злой Сварогов бросил взгляд.

Дух молчал с покорной миной.

Кофе дай мне! – Шу саат!** -

Дух исчез быстрей шайтана,

И Сварогов, с кресла встав,

Отодвинул щит экрана

И открыл свой книжный шкаф.

_____________

*) «Звали, господин?».

**) «Тотчас!»

VI

Тут Лукреций был с Вольтером,

Был веселый Апулей.

Рядом с «De natura rerum»,

Злой «Candid» смеялся злtq.

Здесь творения Гальтона,

Лотце и Анри Жоли

С томиком «Декамерона»

Красовалися в пыли.

Том Руссо лежал с Кораном,

Шопенгауэр мрачный здесь

Был в «Parerga», и в туманном

Ницше тут являлась спесь.

Мудрость вечную вопросов

Заглушал порою смех.

Цивилист, поэт, философ, —

Их ценил Сварогов всех.

VII

Взяв Мюссе и Гейне томы,

И беспутного «Rolla»

Том раскрыв, давно знакомый,

Сел Сварогов у стола.

Здесь в сиянье мягком света,

Между бронзой и bibelots,

Бюст скептичного поэта

Улыбался очень зло.

Говоря о давней были,

Шли куранты под стеклом,

Два портрета женских были

Точно грезы о былом…

Пробежав две-три страницы,

Дмитрий встал, тоской гоним,—

Думы, образы и лица

Проносились перед ним.

VIII

Проносились лица, тени,

Жизнь его шумна, дика,

Мчалась в брызгах, в блеске, в пене,

Точно горная река.

Но поток, гремя по скалам,

Был прекрасней сонных рек,

Что по шлюзам и каналам

Направляюсь сонный бег.

Не стесненная гранитом,

Жизнь, не ведая русла,

Мчалась в бешенстве сердитом

Через камни без числа.

Как безумство, как свобода,

Бросив мелочный расчет,

Бил, волнуясь без исхода,

Жизни бурный водомет.

IX

Походив по кабинету,

Тихо, словно в полусне,

Дмитрий подошел к портрету

В круглой раме на стене.

Был ребенок в этой раме

Нарисован, как живой,

С темно-синими глазами,

С белокурой головой.

Сходство с Дмитрием в нем было,

Только взгляд смотрел нежней…

Тот же лоб, но ясный, милый,

Без морщины меж бровей.

Что дано в житейской школе,

Что приносят нам года, —

В складке губ упрямство воли

Не мелькало никогда.

X

Но порой, когда ошибкой

Дмитрий взглянет на портрет,

Той же детскою улыбкой

Он пошлет ему привет.

И с улыбкой этой странной,

Вспомнив ряд былых потерь,

Дмитрий, грустный и туманный,

На портрет глядел теперь.

Но рабом он не был горя,

Против грусти скорбных душ

Лучшим средством, с жизнью споря,

Он считал холодный душ.

Пусть порою рок суровый

Разорвать нам сердце рад, —

В сильном теле ум здоровый

Легче сносит скорбь утрат.

XI

Дмитрий не давал потачку

Чувствам нежным. Силой горд,

На коне любил он скачку,

И гимнастику, и спорт.

Фехтованье в моде ныне,

И в искусстве сем велик

Был маэстро Ламбертини*

Он изящный ученик.

Шпагу он хранил с девизом:

«La où est mon beau soleil!»

Он боролся в море с бризом

И стрелял отлично в цель.

Равновесие натуры

Сохранив по мере сил,

Горе жизни, климат хмурый

Он легко переносил.

___________

*) Ламбертини – некогда известный в Москве

учитель фехтования, итальянец.

ХII

Скуку общества, день серый

Он сносил как ветеран, —

Петербургской атмосферы

Удручающий туман.

Но противясь непогодам,

Посреди житейских бурь

Он берег, южанин родом,

В сердце ясную лазурь.

Солнца смех и моря ласки,

Вздох Дианы по ночам

Жизнь дают, и блеск, и краски

Нашим чувствам и речам…

Мы богам не платим дани

И тираны могут пасть,

Но природы, старой няни,

Велика над нами власть.

ХIII

Дмитрий ум имел здоровый.

Этот трезвый ум не мог

Извратить системой новой

Ни единый педагог.

В наши дни не кончить школы

Преимущество – увы!

Не одни ведь там глаголы

Изучать привыкли вы.

Там, нередко ментор ловкий,

Взяв теории шаблон,

Предает нивелировке

Душ невинных легион.

Юный ум отделан гладко,

И питомцы школы всей —