— Каждый, кто посмеет покуситься на Великое Посольство славного и благочестивого короля Гугена Семнадцатого, будет убит на месте!

— Так ты посол хурренитского короля? — закричал в свою очередь халаш, снова выступая вперед.

— Да, разрази тебя гром!

Халаш задумался, выдергивая из бороды волоски. Наконец стянул с головы широкополую шляпу и помахал ей.

— Добро пожаловать!

Самоха оглянулся через плечо: «Орел», «Беркут», «Ласточка» стояли у берега со спущенными парусами, но на мачтах по-прежнему реяли желтые флаги хурренитского королевства. Шатер Тушманумана Великого был всего в двухстах шагах от берега, но за хурренитами прислали лошадей. Хат не хотел, чтобы принцесса спускалась на берег, но оказалось, что халаши прекрасно осведомлены не только о ее присутствии на борту Орла, но и том, что она едет к своему будущему мужу, сыну правителя Отиля Варфоломеусу Синеглазому. Присланный от Тушманумана для переговоров с хурренитами воевода правой руки Сиузида, сероглазый лысый толстяк в холщовых штанах и такой же рубахе, в кожаных чувяках на коротких ногах, хохотал в голос, когда насмерть перепуганный Начальник Переправы благородный Комыси рассказывал ему подробности о встрече с чужеземцами. Отсмеявшись, он сказал:

— Поди прочь, крыса, — и благородный Комыси исчез бесследно. — Клан Полевки, они там все такие! — После этого воевода вежливо, но настойчиво пригласил чужеземцев явиться пред очи Тушманумана великого, напирая на то, что будущей жене будущего правителя Отиля стоит познакомиться и, конечно, подружиться с правителем соседней державы. — Неплохой залог на будущее, принцесса.

И вот теперь Самоха трясся на гнедом жеребце, явно принадлежащем какому-то великану, стремена болтались где-то далеко внизу и дотянуться до них носками сапог не было никакой возможности. Впереди покачивался паланкин принцессы, который несли восемь рабов в ошейниках, одеты они были в такую же холстину, как и воевода, но в отличии от него необуты, и их босые пятки скользили в глине разъезженной дороги. С собой Хат взял всех граничар и двадцать гвардейцев, кроме них было еще несколько вельмож из свиты принцессы, имена которых Самоха еще не знал. К ним присоединились люди с «Беркута», прежде всего сам коннетабль Замыка и несколько сопровождавших его хурренитских дворян, граничары Обуха на берег не сходили. Летимак, оставшийся на «Орле», получил строжайшее указание выставить караулы и никого чужих на борт не пускать, не останавливаясь перед применением оружия.

Дорога шла на подъем, между шалашей и палаток, обитатели которых с любопытством разглядывали кавалькаду, во главе которой ехали Хат, коннетабль Замыка и воевода Сиузида. Единственное, что обратило на себя внимание, во время короткого пути, было то, что среди обычных халашей в их холщовых рубахах и чешуйчатых доспехах виднелось множество воинов совершенно дикого вида, в звериных шкурах, вооруженные топорами и дубинами, латы многим из них заменяли привязанные к груди и спине доски, а на головах были остроконечные меховые шапки.

Тушмануман встретил хурренитов перед своим малиновым, с золоченым навершием, шатром, возле которого было приготовлено место для переговоров, собственно, дубовый прямоугольный стол и расставленные вокруг лавки.

Собиратель халашских земель оказался высоким, плотного телосложения, мужчиной, с черными, косо прорезанными на одутловатом лице, глазами, кончики длинных усов свисали ему на грудь. Несмотря на кольцо охраны вокруг места встречи, он был одет по походному, бронзовый панцирь гелатской работы с вычеканенным на груди солнцем, под которым виднелась синяя атласная рубаха, расшитая по высокому вороту знаками зодиака. На ногах ичиги из бычьей кожи, стянутые тонким ремешком. Звероподобные телохранители с алебардами на коротких рукоятках стояли сзади и по бокам, а уже за ними, полукругом, располагались приближенные Тушманумана, было заметно деление их на две, примерно, равные группы. Одну составляла халашская знать, а другую какие-то варварские князьки, в стеганных халатах и овчинах, у одного на голове даже красовалась корона из светлого металла.

Тушмануман сделал несколько шагов навстречу, телохранители неотступно следовали за ним, и кончиками пальцев протянутых рук коснулся ладоней принцессы Ольвии. Мельком поклонился ее спутникам и сел за стол, по правую руку от него сел воевода Сиузида, а по левую сухощавый невысокий старик с ястребиным лицом, вероятно, главный визирь. Место напротив заняла принцесса Ольвия, а рядом с ней расположились Хат и коннетабль Замыка, на этом церемония встречи была окончена. Люди из свиты принцессы стояли сзади, за ними выстроились гвардейцы, граничары же просто смешались с толпой зрителей, стараясь при этом держаться поближе друг к другу, поэтому о чем говорили за столом они не слышали.

За столом же говорили о делах наиважнейших. Тушмануман после обычных фраз о том, как он рад видеть в своих владениях дочь хурренитского короля и будущую правительницу Отиля, рассказал с каким трудом ему удалось одолеть коварных и упрямых халашских князей, рвавших страну Хал в кровавые клочья, сколько народу легло на штурмах их родовых замков, этих осиных гнезд, но с помощью духов предков, благодарение небу, все утряслось, те, кто не признал его власть, умерли, и их головы, да, вот эти самые, украсили колья, вбитые вокруг шатра, последним пал Сапгир, князь Тилитский, головы которого к сожалению еще нельзя показать.

Халаши, уставшие от безвластия и произвола, упросили принять императорскую корону его, Тушманумана, прозванного Великим, но вовсе не потому, что он так уж велик, а просто другие были слишком мелки. Узнав об этом, к халашам примкнули народы лесов и гор, хичики, амбруйи, дикие, но гостеприимные тютюшники и многие другие, имена которых слишком сложны для произношения. Был построен флот. И теперь Тушмануман горит желанием помочь соседям, чем только можно. К сожалению, не все в Отиле это понимают…

Когда Тушмануман устал говорить, принесли подогретое вино в чанах, овальные деревянные блюда с рубленой бараниной и кувшины с запеченными муравьиными яйцами. Вперед выступили сказители, при появлении каждого из них толпа выкрикивала имя. Лопушан! Клювций! ПреславныйЯмо Колдобина! Самоха, ожидавший танцев знатных пленниц и прочего варварства, сначала было огорчился, но бандуристы оказались ничуть не хуже.

Первым пел Лопушан, изящный юноша с нежным румянцем во всю щеку, в наброшенной на плечи лошадиной попоне. Он изображал дикого наездника в голодный год, исступленно выкрикивая:

— В печень врага погружаю зубы! Кровью его наполняю бурдюк! Тушхануман, помню каждое слово твое!

Особенно его пение действовало на спелых халашских матрон, в полном восторге кидавших певцу самые жирные мослы, которые тот, вздрагивая от притворного испуга, ловил в полу кафтана. Наконец на губах Лопушана выступила пена, ноги, обутые в красные чувяки, подкосились, и с последним криком «Иго-го!» он рухнул без чувств. Переступив через его тело, в дело вступили Клювций и Ямо Колдобина. Первый, плечистый угрюмый мужчина, принялся яростно крутить ручку пронзительно стрекочущей бандуры, прижимая ее к животу, а второй, благообразный, с раздвоенной шелковистой бородкой, умильно улыбаясь и притоптывая, помахивал в такт коровьим хвостом, с привязанным на конце колокольчиком.

— Будь таким халашом, как Тушмануман, а другой ты халаш не халаш! — мягким задушевным голосом тянул Клювций.

— Нет, не халаш, нет, не халаш! — рассыпался мелким бесом Ямо.

— Ты принюхайся, брат! Разве это халаш? — Клювций на мгновение бросал ручку бандуры и, глядя на свои ладони, сокрушенно качал головой.

А Ямо проворно семенил вдоль переднего ряда зрителей, делая вид, что принюхивается. Халаши приветствовала эту выходку радостным улюлюканьем, а суеверный Жуч на всякий случай показал певцу кукиш. Заканчивалась песня так, слаженно топая ногами сказители пели: — «Нет, халаш не такой!» — при этом преславный Колдобина мстительно тыкал чуть ли не в нос смущенному Жучу коровьим хвостом. — «Нет, халаш он другой!» — преславный Колдобина с презрением отворотился от Жуча, между тем как зрители старательно изображали святую наивность и вертели головами, словно недоумевая, кто же тут этот немыслимый халаш. — «Он рукою халаш! И халаш он ногой!» — продолжали нагнетать сказители, неотвратимо приближаясь, словно влекомые вокруг стола неведомой, но могучей силой, к Тушмануману. — «Только грянет гроза, всколыхнется душа! Узнаю халаша! Узнаю халаша!» — С этими словами Клювций и преславный Колдобина залились горючими слезами и повалились в ноги императору, который, заметно растроганный, шутливо возложил стопу на согбенную спину Клювция, вызвав новый приступ рыданий, отчетливо слышных в наступившей мертвой тишине, взорвавшейся затем ликующим воплем благодарных зрителей.