И там же:
«Лев Николаевич, конечно, не замечал моей наружности… Он узнавал меня при встрече, справлялся о моих занятиях, считал мои рассказы „хорошими“ и даже как-то прочел вслух один мой рассказ… но мне кажется… что в этом случае, будь у меня очки и косичка, он отнесся бы ко мне еще лучше, еще внимательнее и теплее».
Попав в литературную среду, она вошла в нее легко и естественно.
Дом Худековых, литературный кружок Гнедича, завтраки у Тихонова – суетливые, где «всегда не хватало не только вилок, рюмок, но и стульев».
И здесь литераторы – Голицын, Муравлин, Морозов («сидевший в крепости», поясняет она).
Знакомство с Маминым-Сибиряком, Станюковичем. Дружба с Боборыкиным, новым романом которого после смерти Тургенева открывался каждый январский номер «Вестника Европы» и о котором Бунин сказал: «…очень умный был человек, только большим талантом бог его не наделил…»
Эта среда мастерски изображена ею в записках. Законченные портреты и живые наброски, сделанные легким касаньем пера.
И если в пейзаже она живописец-импрессионист, то в портрете скорее график.
В ее галерее Лев Николаевич Толстой, быстро сбегающий по ступенькам навстречу молоденькой девушке, пришедшей к нему за советом, как ей жить, чтобы стать полезной народу. Его отеческий, разочаровавший ее совет – найти дело в своей семье.
И Максим Горький, первая встреча его с молодой писательницей, сударыней, как он назвал ее в разговоре, и ей это не понравилось.
«– Да ведь черт вас знает! Ведь вы все-таки дама? Ведь так?
– Ну ладно… Дама, – согласилась я, смеясь».
Здесь и данная без грима великая Савина, и гротесковый Н. А. Лейкин со своей простоватой, добродушной женой Прасковьей Никифоровной. Они жили на Петербургской стороне в собственном деревянном доме и держали лошадь.
И вот почти каждый день Прасковья Никифоровна отправлялась на этой лошади отвозить в редакцию «статьи» Никлая Александровича. Его сценки и рассказики она всегда называла «статьями».
Она пишет по ночам. Пишет много. Лидию Авилову охотно печатают, хвалят. Ее имя встречаем в «Петербургской газете», в газете «Сын отечества», в «Ниве». Она издает свою первую книжку «СЧАСТЛИВЕЦ и другие рассказы». «Книжонку», – уточняет она. Солидный журнал «Вестник Европы» принимает ее повесть «По совести». (В этой редакции с ней случился конфуз, о котором она потом рассказывала с присущим ей юмором: от смущения она не могла правильно назвать по имени редактора Михаила Матвеевича Стасюлевича и, путаясь, называла его то Стасюлей Матвеевичем, то Михаилом Стасюлеевичем.)
Этот случай стал широко известен благодаря ей самой – она была мастерица рассказывать о себе анекдоты.
Был любящий муж и маленький Левушка. Она жила в Петербурге, писала, печатала… А какие достались ей учителя!
Только вот писать приходилось по ночам.
Антон Павлович Чехов, с которым она встретилась у Худековых, подробно разбирает ее рассказы. Дает советы, которые она, по ее признанию, тогда «плохо понимала». Часто она обижалась, и он терпеливо разъяснял суть своих требований, потому что считал ее талантливой. Он часто призывает ее к холодности:
«…Когда хотите разжалобить читателя, то старайтесь быть холоднее – это дает чужому горю как бы фон, на котором оно вырисуется рельефнее.
А то у Вас и герои плачут, и Вы вздыхаете. Да, будьте холоднее»
(19 марта 1892 года, Мелихово).
Она старалась следовать его советам, но у нее получалось не холодно, а сухо.
«Пишет умственно-сухо», – сказал Лев Толстой о некоторых ее вещах. Он питал интерес к ее работе и один из рассказов, «Первое горе», включил в своей «Круг чтения» и написал ей по этому поводу:
«Я перечитал этот рассказ, и он мне понравился еще больше, чем прежде, то есть очень».
Внучка Авиловой подарила мне книжку, вышедшую в библиотечке книгоиздательства «Посредник» в 1906 году под номером шестьсот двенадцать. В тонкой серенькой обложке, на ней справа вверху автограф – Л. Авилова…
Книжка эта – книжечка – озаглавлена «ВЛАСТЬ и другие рассказы». Слово власть в названии набрано очень крупно, остальное мелко, под ним. Пять небольших рассказов, они вместе заняли сорок шесть страниц.
Рассказы, знакомые мне по письмам к ней Чехова. Я прочла их впервые. И удивилась – ожидала другого. Более женского, что ли, письма.
Они написаны так, что не скажешь, будто их автор «прямо насквозь, неистово – женщина». Начиная с названий: «Власть», «Без привычки», «Судебный следователь»… Социальное начало отчетливо в каждом и несколько выпирает.
Чехов учил ее:
«Вы мало отделываете, писательница же должна не писать, а вышивать на бумаге, чтобы труд был кропотливым, медлительным»
(15 февраля 1895 года, Петербург).
А тут была канва – без вышивки.
Писать приходилось по ночам. Пока в доме спят. Спешила… День принадлежал не ей. Дети – их стало уже трое – часто болели. Вспыльчивый муж разбрасывал по полу неудавшиеся оладьи, говоря, что ими «только в собак швырять».
«Я должна была идти за покупками и брать… кофе на Морской, сметану на Садовой, табак на Невском, квас на Моховой…
И должна была делать соус к жаркому сама, а не поручать кухарке… И еще главной моей заботой были – двери. Двери должны были быть плотно закрыты весь день, чтобы из кухни не проникал чад, и настежь открыты вечером, чтобы воздух сравнялся…»
Уж какой там «кропотливый, медлительный» труд!
Говорят – тема носится в воздухе. Темы она находила, ловила их с быстротою ласточки, на лету. Иногда задолго до того, как их осваивали – обживали – другие.
В рецензии на повесть Лидии Авиловой «Наследники» Бунин (под псевдонимом И. Чубаров) пишет в «Литературном дневнике» «Южного обозрения» за 1898 год:
«В этой же книжке „Русского богатства“ напечатана небольшая повесть молодой симпатичной писательницы Лидии Авиловой „Наследники“…»
Бунин излагает сюжет:
«Перед читателем – наследники отживающего и отжившего свой век барства, разоренного и придавленного бессилием и… безденежьем, цепляющегося за обломки широких и благородных в известном смысле традиций…
Второе поколенье… Неутешительны отпрыски знатного барства, но еще неутешительнее отпрыски мелкого дворянства… сопоставление сделано удачно, и итог подведен весьма смело. Надо приветствовать это произведение писательницы как значительный шаг вперед на литературном поприще»
(«Литературное наследство», т. 84).
В примечании сказано:
«В повести Л. А. Авиловой Бунина привлекла проблема, в ней поставленная, – судьба русского поместного дворянства, истории вырождения которого был впоследствии посвящен „Суходол“…»
«Впоследствии»… И «Вишневый сад» тоже впоследствии, добавлю я.
Она была талантливей своих книг.
Что-то мешало бутону развернуться и благоухать в полную мощь. Потом обстоятельства изменились, и в воспоминания «Чехов в моей жизни», написанных «с большим блеском, волнением, редкой талантливостью и необыкновенным тактом» (оценка Бунина), она уже открыто являет нам свое лицо. Та же внутренняя раскованность и талант в ее записках и дневниках, включая последние годы жизни.
Какая в них свобода! Острый, я бы сказала, веселый ум.
Какая память чувств, давно пережитых!..
Несостоявшаяся судьба? Несостоявшаяся книга?
Но все же они состоялись – и судьба, и книга о ней…
В семнадцатом году в селе Глотово Орловской губернии племянник Бунина Н. А. Пушешников записал:
«Ночью гроза. Иван Алексеевич почему-то, когда распахивалось небо от молний, вспомнил писательницу Авилову».
Пушешников приводит слова Бунина об Авиловой:
