Идем дальше. «Эти помещения в начале века строились как гарем, но в последнее время не использовались по назначению, — объясняют сопровождающие. — Вот библиотека, дальше на втором этаже личные апартаменты главы государства, внизу деловые помещения и зал приемов». От первого этажа — официальной части — наш провожатый ключей не захватил, к тому же двери опечатаны, поэтому поднимаемся с черного хода на второй этаж.

— Вот здесь и висело ружье, — суетится завхоз-дворецкий, указывая на стену в гостиной. Что-то все меньше и меньше я ему верю.

Обходим личные апартаменты Амина. Особой роскоши не видно, но ковры, китайские напольные вазы, усыпанные бирюзой и лазуритом их индийские аналоги, телефонные аппараты, исполненные в стиле ретро, похоже, из слоновой кости и другие «безделушки» стоят немалых денег. Замечаю, что в покоях кто-то — не сам ли Амин? — широко погулял недельку-две назад: в ванной комнате, богато отделанной мрамором, разбросано множество элементов интимного женского туалета; в коридоре ящики с пустыми бутылками из-под кока-колы и фанты; в спальне неприбранная постель, на которой поверх скомканного одеяла валяется пустая бутылка «Русского бальзама» с тремя богатырями Васнецова на наклейке. Начинаю понимать, что завхоз — пройдоха и лентяй в придачу: «Вместо того чтобы кричать: „Держи вора!“ — навел бы лучше порядок в своем заведовании».

Вслух, однако, советую завхозу закрыть и опечатать так же, как дверь с парадного фасада, и ту, через которую мы пришли, и попросить комкора об охране. Последнее замечание он пропускает мимо ушей, подтверждая мою догадку, что не очень-то заинтересован в порядке и сохранности порученного ему имущества. Главное, чтобы свалить собственные грехи было на кого.

…Заработало телевидение. Главная тема, как и в радиопередачах, — свержение «антинародного, диктаторского режима Амина патриотическим и здоровым большинством НДПА, Революционного совета и Вооруженных сил ДРА». «Средства массовой информации — великое дело, — думаю, — еще день-два, неделька такой пропаганды — и комар носа не подточит, все будут горды собственными „здоровыми“ силами, свергнувшими ненавистного тирана». Когда на экране появляется Нур Мухаммад Тараки, основатель партии и первый руководитель демократического Афганистана, убитый по приказу Амина 8 октября этого года, в столовой, где установлен телевизор, все встают, аплодируют, на глазах у многих слезы.

Вечером начинается пальба. Бежим с Андреичем разбираться. Со стороны Делькуша стреляют по направлению прежнего здания штаба ЦАК. В Делькуша наши, напротив тоже. «Сдурели, что ли?» — не может скрыть досады Андреич. Но перестрелка разгорается, трассеры роятся сотнями, потом тысячами, пересекаясь в воздухе и расцвечивая темную ночь, словно новогодний фейерверк. Зашевелились наши роты. Командиры и десантники с пулеметами пытаются прорваться на занятый афганцами второй этаж, начинают где-то урчать двигатели БМД. Это уже серьезно. Если и мы начнем палить с третьей стороны, то в этой карусели потерь не избежать. Мечемся среди десантников, пытаясь объяснить им, что это недоразумение или провокация, хватаем за руки, за оружие, кричим, Андреич — все больше матом. Наконец соображаем, что связь-то у нас с командованием полка в Делькуша уже есть. Надо объяснить, что стреляют они по своим. Андреич отправляет меня к телефону. Бегу между машин и, поскользнувшись, растягиваюсь на подмерзшей земле как раз в тот момент, когда сзади кто-то все же полоснул очередью в нашу сторону. Из карманов просыпаю патроны, сигареты, спички, далеко вперед скользит по льду граната. Надо подбирать. Стыдливо оглядываюсь, сидя на корточках: никто не видел моего позора?

В комнате советников перед блюдом плова спокойно сидит наш старший — Анатолий Анатольевич. Увидев меня, указывает на плов:

— Поешь!

— Позвонить нужно, — говорю, — в полк.

— Позвонил уже. Сейчас доложат выше, и командование дивизии успокоит и тех и других.

Загипнотизированный его спокойствием, сажусь за стол. Влетает взъерошенный Андреич и на секунду немеет от моего хамского, неуместного в такой обстановке вида с полной ложкой плова в руке. Дар речи возвращается к нему довольно быстро: «Так твою растак! Прохлаждаешься?» Далее следуют нелестные эпитеты и жест рукой, означающий «За мной!». Бросаю в сердцах ложку и бегу за Андреичем, пулей выскочившим из комнаты, несмотря на адресованное и ему предложение старшего поесть плова, пока тот не остыл.

Продолжаем где уговорами, где криком придерживать десантников, чтобы не стрельнули ненароком. Главный аргумент: «По вам-то не стреляют!» Минут через тридцать-сорок перестрелка затухает.

Как потом выяснилось, по дороге проезжала патрульная машина царандоя,[58] остановилась, кто-то вышел из нее, раздался выстрел, то ли случайный, то ли умышленный. «Ответили» с одной стороны, потом с другой и началось: «Нас атакуют!» К счастью, в результате почти часового «боя» только двое раненых: одному на голову упала горячая пуля, другому поцарапало руку, когда потянулся за автоматом, оставленным на подоконнике. Даже бойцы царандоя, пролежавшие все это время в придорожной канаве под перекрестным огнем, остались целы и невредимы.

Ночь, хотя и не столь тревожная, как предыдущая, проходит опять без сна. Да и спать-то негде. Переезд штаба ЦАК во дворец приостановлен. Догадываемся почему. Дворец Арк, или, как его величают после Апрельской революции, — Хане-йе хальк,[59] вновь будет резиденцией главы государства. Тадж-бек во время штурма сильно пострадал.

В этом воочию убеждаемся на следующий день, когда направляемся с Андреичем и Абдул-Сабуром оценить предложенный для очередной передислокации корпусного батальона связи военный городок, расположенный недалеко от района Даруль-аман. Поднимаемся из любопытства к дворцу Тадж-бек, договариваемся с охраной, которая неохотно соглашается пустить внутрь. Еще снаружи видно, что правое крыло дворца пострадало гораздо больше левого: оконные проемы, прежде прямоугольные, превращены огнем крупнокалиберных пулеметов в неправильной формы овалы; закопченные стены свидетельствуют, что крыло горело.

Входим. Парадная лестница завалена стреляными гильзами. Вот кучка гильз от автомата «АК-74», их у афганцев еще нет, значит, стреляли наши, вот гильзы калибра 7,62 от «АКМ» — отстреливались оборонявшиеся. У входа в коридор второго этажа гильзы вперемешку: выбили, сами заняли позиции. В правом крыле разнесено все. С потолков и стен стесана штукатурка, под ногами битые кирпичи, гильзы, сплющенные пули от стрелкового оружия и сохранившие форму стальные сердечники от пуль крупнокалиберных пулеметов. Довершал разрушение огонь. Кашляем от остатков едкой гари.

В левом крыле разрушений нет, но двери выворочены, кругом пулевые отметины, под ногами на мягком покрытии битое стекло и рассыпавшиеся хрустальные висюльки от многочисленных люстр и светильников. В парадном зале у разбитых окон кучи гильз, мебель частью перевернута, частью пробита и испорчена. Где-то здесь погиб врач, полковник Кузнеченков Виктор Петрович, вызванный во дворец 27 декабря, чтобы оказать помощь «отравившимся» за обедом Амину, членам его семьи и гостям.[60]

Поднимаемся выше. Дверь в личные покои Амина цела, хотя и пробита в нескольких местах, но заперта на ключ. Спускаемся на первый этаж не по парадной лестнице, а по ступенькам, ведущим к кухне. Внизу все пространство залито кровью, в которой запеклись обрывки верхней одежды и тельняшек, гильзы и вырванные взрывами гранат куски штукатурки. Осторожно проходим в кухню, видим груды искореженной, пробитой осколками и пулями нержавеющей стали — все, что осталось от дорогого европейского оборудования. Врывались, получается, во дворец не только с парадного фасада, но и с тыльной стороны здания, через кухню и черный ход. Сколько здесь человек погибло и было ранено, трудно даже представить.