Идем к штабу. По мере приближения к нему замечаю две побитые кирпичами зеленые «Волги». Поднимаю глаза — стена на втором этаже, там, где находится кабинет командующего ВВС и ПВО, разворочена взрывом. Пока ждем направленный за нами автобус, успеваю переговорить с одним из знакомых офицеров. Тот рассказывает, что вчера, когда в расположение штаба ворвались восставшие танкисты, не обошлось без столкновений. А по кабинету командующего стреляли из танка. Но он остался жив. Уже потом его задержали, вывели на летное поле и расстреляли. «Зачем, — гадаю, — кому мешал старый генерал?» Есть и другой вопрос — где был в это время начальник штаба?

Едем. На улицах — ликующие афганцы самых разных сословий, на перекрестках — бронетехника, украшенная цветами и разноцветными бумажными гирляндами. Водитель нервничает, медленно пробираясь сквозь толпы людей. Временами к нам бросаются вооруженные автоматами военные, кричат что-то с революционным энтузиазмом, но, как только узнают, что мы советские, тут же расплываются в дружеских улыбках и бегут освобождать проезжую часть.

В нашем микрорайоне все выглядит по-прежнему, но только внешне. Сразу же налетает с расспросами офицер для особых поручений главного военного советника. Рассказываю о мирной смене власти в Шинданте. Слушает внимательно, но особый интерес у него вызывают подробности встречи в кабульском аэропорту военных руководителей Абдул Кадыром. Начинаю и сам по его примеру встраивать отдельные факты в мозаику событий последних дней, чтобы сложить из них как можно более полную картину происшедшего.

Получается, что демонстрации под антиправительственными лозунгами вслед за убийством Мир Акбар Хайбара напугали власти, решившие физически расправиться с левой оппозицией. 26 апреля были арестованы руководители НДПА. Дауд, однако, не учел, что партия ожидала репрессий и в случае их начала планировала вооруженное выступление своих сторонников. Партийные активисты в войсках утром 27 апреля предприняли попытку нейтрализовать продаудовски настроенных офицеров. Вскоре в руках восставших оказались две танковые бригады. В 11.20 первый танк под командованием майора М. А. Ватанджара двинулся в направлении столицы, за ним последовали другие машины. Вскоре они вошли в город и окружили президентский дворец, часть танков была направлена к международному аэропорту.

Примерно в 12.00 Ватанджар произвел первый выстрел из танка по зданию Министерства обороны, целя в кабинет его главы генерал-полковника Хайдара Расули.[32] Сам генерал в это время уже направлялся в войска для организации отпора восставшим, а от разрыва снаряда чуть не пострадали любопытные советские советники и переводчики, с интересом наблюдавшие из окна этажом выше за неожиданно выскочившей на площадь Пуштунистана боевой машиной, гадая, что это надумали афганцы, не поставив их в известность. Выстрел стал сигналом к штурму дворца Арк, расположенного рядом. Президентская гвардия оказала ожесточенное сопротивление, бои разгорелись также в гарнизонах двух пехотных дивизий и ряде районов города. Восставшие активно использовали авиацию с аэродрома Баграм, куда отправился Абдул Кадыр — на него по плану вооруженного выступления было возложено руководство частями ВВС и ПВО.

К вечеру увенчались успехом поиски арестованных руководителей НДПА, содержавшихся, как оказалось, всего в 200 метрах от Арка. Проломив танком стену тюрьмы, восставшие освободили их и доставили на бронетранспортере в здание «Радио Афганистана». Здесь и было подготовлено сообщение о победе революции, переданное в 19.00. Но бой за президентский дворец продолжался еще почти всю ночь. Лишь ближе к рассвету 28 апреля Дауд согласился принять парламентеров. Однако по прибывшим для переговоров командос во главе с лейтенантом Имамуддином,[33] предложившим ему сдаться, президент открыл огонь из пистолета. В завязавшейся перестрелке Дауд, его брат Наим и несколько министров и членов семьи президента были убиты. Взятие дворца означало полную победу вооруженного восстания.

За время нашего недолгого отсутствия в столице произошли кардинальные изменения, затронувшие и нашу, прежде неспешную жизнь в этой стране. Отдохнуть с дороги не дают: то сижу за радиоприемником, записываю новости, то грозно вышагиваю с палкой вдоль домов, где живут соотечественники, охраняя их покой от возможных посягательств контрреволюционеров, особой активности пока не проявляющих. Лишь на третьи сутки, когда новое руководство Афганистана официально признает Советский Союз, революционная романтика начинает плавно перетекать в ежедневную рутину по оказанию помощи, прежде называвшейся «добрососедской», а теперь ставшей «братской» в строительстве Вооруженных сил Демократической Республики Афганистан.

Кабул. Первое мая 1978 года. Стою с сигаретой на балконе. По дорожке перед домом гордо вышагивают трое афганцев, знакомых по дворовому волейболу. У одного из них на груди красный бант. Окликаю и интересуюсь, чем это они занимаются. Поворачиваются в мою сторону и хором декламируют: «Мир! Труд! Май!»

— Так вы — первомайская демонстрация? — удивляюсь вслух, досадуя, что не понял это сразу.

— Да, товарищ! — кричат наперебой. — Теперь и нам можно… никто не посмеет запретить… и у трудящихся в Афганистане есть права.

— Что же вас так мало?

— Не волнуйся, — уверенно отвечает афганец с бантом, — мы идем на базар, будем агитировать темный люд присоединяться к нам.

Когда через час вновь выхожу на балкон, вижу демонстрантов в том же составе, уныло бредущих восвояси. Все ясно — мелкобуржуазный базар не внял призывам к единению с пролетариями. Хорошо хоть, что торговцы бока не намяли борцам за права трудящихся, а то не с кем было бы сражаться на волейбольной площадке.

В отличие от афганцев, у нас, уже порядком уставших от идеологически выдержанных мероприятий, Первомай проходит тихо, по-домашнему. В непьющем Афганистане немногочисленным гражданам Советского Союза водочное довольствие к празднику, несмотря на революционную неразбериху в стране, торговые работники посольства выдали, как всегда, в срок и в полном объеме. Вечером собираемся за общим столом на кухне под нехитрую закуску — селедочку иваси и тушенку из лавки Востокинторга с гарниром из местной картошки. Разговор сам собой скатывается на афганские дела. Единодушно признаем, что нежданно-негаданно стали свидетелями исторических событий в одной из самых отсталых стран мира, последовавшей наконец доброму примеру своего северного соседа. Всех после нескольких дней, проведенных безвылазно в микрорайоне, тянет на службу лично убедиться, что афганские военнослужащие разделяют теперь наши общие идеалы.

На работу выхожу, но не надолго. Успеваю отметить только, что куда-то пропали некоторые офицеры штаба ВВС и ПВО, нет и его начальника полковника Абдул Кадыра — одного из признанных героев революции, назначенного сразу министром обороны Афганистана с присвоением звания генерал-майора.

Как всегда не вовремя, именно тогда, когда еще не поздним вечером собираюсь угостить коллег коньяком по случаю дня своего рождения, вызывает старший референт-переводчик военного контракта:

— Есть работа.

— Какая? — интересуюсь.

— Ответственная.

— А конкретнее?

— Конкретнее? — переспрашивает. — Хорошо, только с приятелями не делись. Из Союза узел связи с личным составом перебрасывают. Наши представители уже поехали встречать его на авиабазу Баграм, они же будут сопровождать колонну. А тебе нужно помочь обеспечить прием и контакты с афганцами здесь, в Кабуле. Размещать будут на территории Военного клуба. Бывал там?

— Не довелось.

— Вот, заодно и побываешь.

— Когда приступать-то?

— Да прямо сейчас. Предупреди своих советников, что завтра с ними в штаб не едешь, но лишнего не болтай, домой забеги, сигаретами, там, запасись и подходи сюда, афганцы, с которыми будешь работать, должны на машине за тобой заехать.