— Мы с тобой одной крови: ты и я… Тебе придется мне поверить…
Кирилл снова оказался сидящим на полу. В молодежно-рабочем джинсовом прикиде. Его шальные руки попытались погладить там, где нельзя. Пистолет в ее руке задрожал и чуть не выпал. А если бы выпал, то прямо ему на голову, на будущую лысину. Это было бы и смешно, и больно. А главное — нелепо. И от этой нелепости Наташа вдруг рассердилась.
— Что еще за штучки? — Она нахмурилась и толкнула Кирилла округлым коленом. — Я к тебе по делу пришла, а не сопли утирать. Ясно?
— Ясно-ясно. — Он отодвинулся и сложил ноги в позу то ли лотоса, то ли турка. И оттого показался Наташе старым и неприятным. Она не любила тех, кто не умел жить в своем возрасте, тех, кто пытался гнаться за поездом, который уже тю-тю. — Но по-моему, мы уже решили: никто никогда ничего не узнает. По крайней мере, от меня. Слушай. — Он помолчал и хитро улыбнулся. — А может, ты Петрова убьешь? А то он там накопает сорок бочек арестантов, всем мало не покажется.
— Хорошо, что ты мне веришь, — спокойно ответила Наташа.
— А я тебе всегда верю. С давних пор, — тоже спокойно и твердо сказал он.
— Да? И почему это? — Она улыбнулась одними уголками губ, на миг стала красавицей, но передумала и нахмурилась.
— Да потому. Ты и я — одной крови. Маугли. Ты вот, например, заметила, что я к тебе никогда не приставал. Даже не пытался. Вообще — ни-ни.
— А с меня взять тогда было нечего, — усмехнулась она.
— Ну, кое-что у женщины всегда есть. — Кирилл задумчиво провел рукой по волосам. — Вот не знаю, может, под дулом пистолета стоит исправить эту ошибку… А? — Он смотрел на нее вызывающе и игриво. Господи, как давно все это было в ее жизни. Да и было ли? Ну, ребенка родила, на ноги поставила. Толика потеряла. Потому что если бы не потеряла, то жить было бы не на что… И с тех пор ни с кем ничего. И в мыслях не держала. И не потому, что не хотела, а потому, что возраст уже не тот, не девица, чтобы так вот позориться. Ей было и странно, и жутко. И стыдно. Потому что если теперь вот считать вместе с ней, то все они с Кириллом… того, ну, этого…
Это не важно, что ничего не произошло. Но правду себе говорить надо. Как по башке ее треснуло этим взглядом. И слова куда-то пропали. И мысли. И смятение такое в груди, что хоть плачь, хоть беги. И ни одной слюны-слюночки, чтобы ее так… Чтобы глотать было чем. Может, это раунатин. Да нет. Куда там… А он, гад, все смотрит, как ощупывает. Толик в этом вопросе был полный дурак. И она не знала, что так бывает, что так вот исподволь может выходить ум, причем выходить-то через срамные места… Через… И вдруг она поняла свою Катьку… Потому что если у нее первым был не такой, как Толик, то и удержу в ней не было. Потому что кровь — одна… Наша…
А он все смотрит, все улыбается… Плейбой. Слово не наше, но лучше, чем кобель. Хотя по смыслу — то же. Интересно, на Жанку он вот так же смотрел или как-то по-другому… Та, конечно, была привычной. Скольких мужиков перепробовала… А Наталья все мотала свое женское одиночество. Все думала, что с чужими мужиками как-то позорно… А Кирилл, хоть и мертвец, конечно, а не чужой человек. Свой, близкий, без стеснения всякого… Тем более, что рассказать кому — и не решится, и не успеет. Так, может быть?..
Наталья Ивановна Амитова, будущий депутат, мать и бабушка, тихо, почти неслышно застонала.
— Не могу, — пробормотала она, сжимая в руке рукоять и трогая пальцем курок. — Не могу…
Значительно проще было выстрелить именно сейчас… А там — выстраивалось. И Афина, и Дарья, и мотивы, и причины… Выстрелить, чтобы не буравил, чтобы не срамил на старости лет. Наташа зажмурилась, затаила дыхание и решительно нажала на спуск…
В голове грохнуло, и из носа полилась кровь. Из ее носа — ее кровь. Он, Кирилл, живой и невредимый, вдруг оказался рядом, навис, облапил, прижал к себе и пробормотал, касаясь губами ее руки у запястья:
— Я говорил, сними пушку с предохранителя… А теперь терпи. Считай, что это изнасилование… что теперь мы с тобой квиты. Будем. Минут через тридцать…
Она сжала зубы, потому что больше не могла думать о себе — старой развратной тетке, которая… никогда ничего не находила в Кирилле.
— А застрелишь ты меня потом, потом. Обещаю. — Его руки шарили по шее, сжимали, тискали, ныряли, как взбесившиеся. Наталья Ивановна была не в силах сопротивляться. Ладно, чуть позже она убьет его… И наверное, себя… Потом. Посмотрит, как оно, и убьет. А что — нажилась уже… Но это будет потом, потому что сейчас… пусть…
Она зажмурилась, сжала пальцы на рукоятке, зацепилась за мысль о том, что пистолет — единственное, что невозможно потерять сейчас, а все остальное пусть горит синим пламенем. И провалилась в обморок, позор, гипертонический криз и сладкий вкус фруктового мороженого. На некоторое время она просто отключилась.
В голове рассыпались звезды, проплыли планеты, засеменили ежики в тумане — все было так прекрасно, что сознание отказывалось возвращаться к ней.
— Нет, это уже слишком, — раздался противный голос то ли апостола Петра, то ли архангела Гавриила. Во всяком случае — голос сверху, это точно. — Это уже слишком. Снова труп, снова кровь. Так вы еще и некрофил, гражданин Матвеев?
Это было очень обидно. Обидно, что она, врач по образованию и атеист по воспитанию, так толком и не поверила, а главное, не проверила теорию доктора Моуди о жизни после смерти. Так что ж, лежать теперь дурой и не шевелиться? Кто бы знал, что покойник все слышит, все понимает. Вот и Толичек тоже… А сколько ж плохого она тогда на гроб ему выплеснула. Хотя и плакала как полагается. Старалась. А он, бедный, все знал, все чувствовал.
Нет, определенно это было обидно. Тем более, что Кирилл — экий шельмец, все же убил ее… Воспользовался слабостью и убил. Обхитрил, стало быть… Однако и это было хорошо: спокойно, приятно, без проблем и мучений… Все уже случилось. Жаль, что она была трупом, потому что больше всего на свете ей хотелось улыбаться…
— А пистолет, значит, ей в руку. И опять — самоубийство. Интересный у вас подход, гражданин Матвеев. Третья жертва за неделю. Боитесь не успеть? Кстати, а где Артемова? Уже? И хватит глумиться над телом. Наденьте штаны, пока я не вызвал наряд.
«Надо же, ну все как у нас, — подумала Наталья Ивановна. — А про какой это он наряд? Неужели про милицию? И голоса такие же противные… Только почему-то лица не видать… И вообще, где девочки? Почему не встречают? Неужели в раю? А я тогда где?» Привычка заседать в VIP-ложах уже успела испортить поколение молодых реформаторов в возрасте за сорок и старше. Причем испортить до такой степени, что каждый из них видел себя в особой ложе даже в другой, загробной жизни… От возмущения некорректным приемом Наталья Ивановна гневно захрюкала. Хотя ей по-прежнему хотелось улыбаться.
— Жива? — настороженно спросил голос, и что-то теплое, но липкое и потное коснулось руки.
«Неприлично дергаться, когда тебя трогает ангел, — решила Амитова и мужественно стерпела. — А если я жива, то в следующий раз он меня уже запомнит и отправит не туда, куда надо. Значит, это предбанник». Она замерла и затаила дыхание…
— Жива, вся в крови, значит, я вам помешал, господин Матвеев? Ладно, будем составлять протокол. Кажется, я на этот раз подоспел вовремя. Спасибо, дверь не закрыли, а то опять Сидни Шелдон — фен и усыпальница.
— А иди ты…
Голос Кирилла показался абсолютно родным. Живым, узнаваемым… Легкая хрипотца, насмешка, и в тон этому всему паровозный скрип «молнии». Теперь Кирилл разговаривал с кем-то, будучи в штанах. Жаль, что она не увидела его голым. Все-таки интересно, все ли мужчины одинаковы или только те, что на картинках?
— Иди, кому сказал… Жива она, и кровь тут ни при чем… Это у нее из носа пошла…
— Да уж, конечно, из носа…
Теперь Наталья не только слышала голоса, ощущала липкое прикосновение, она даже чувствовала дыхание — запах спирта, явно зажеванный каким-то «Диролом». Значит, она жива и валяется здесь на глазах у двух одетых мужчин. Интересно, что сказал бы по этому поводу Дамир? Или, скажем, Глебов? А если Кирилл привел в дом шантажиста? Господи, вот неудача… Придется убить сначала шантажиста, а потом, ближе к утру, и Кирилла. Все-таки совратил он ее Катеньку на такое позорное дело… Осрамил… В общем, к утру — Кирилла, а этого сразу… Наташа сжала рукоятку и чуть шевельнулась.
