— Если бы ты раньше начал использовать голову… — Глебов поднял глаза и встретил уверенный, жесткий взгляд. Такими были его теперешние «подзащитные» — те, что раскачивали лодку, те, что плевали в систему… Так сказать, новые инакомыслящие. И где теперь прежние — благородные диссиденты? Он их повидал — Виктор Федорович Глебов, партийный стаж которого вдвое превышал возраст сидящего перед ним. От инакомыслящих осталось одно только воспоминание, а взгляд их — дикий и гордый — унаследовали отморозки. Типа вот этого. — Никогда, щенок, никогда ты больше не посмеешь об этом вспомнить. Забудь о том, что сделал по моему личному поручению. Чтоб ни слова об этом… Никогда! Это ясно?

— Ясно. — Он улыбнулся и хрустнул пальцами. — Пока — не буду.

— Ты слишком умный для парламента. Таким, как ты, место…

— На кладбище, я знаю, Виктор Федорович. Даше записку показать?..

Этот паршивец не дал Глебову сосредоточиться. Отнял главные последние минуты и вырвал из рук нить разговора.

— Я вообще не могу понять, зачем ты мне ее притащил. — Глебов брезгливо поморщился и снова взглянул на часы.

Двадцать минут назад звонила Марья. Районных еще не было. «Скорая» увезла тело… И как же он забыл спросить о Лялечке?.. Как она там? Даша не Афина… Сохранить тело для нее всегда было важно. Если не считать кое-какого профуканного таланта, это недурное тело было ее единственным оружием.

— Она умерла, — сказал Виктор Федорович очень-очень спокойно. Как бы вдруг, как бы невзначай. — И тебе, миленький, придется давать показания. А в следующий раз ты будешь немного умнее. Если выйдешь…

— Ах вот как? — Тот, которого звали Славиком и которого Глебов почему-то избегал называть по имени, вопросительно поднял бровь. И никаких эмоций. Холодно и достойно. — И что теперь?

— Ничего, мой мальчик. Хотя… — Ну вот и все, Глебов снова почувствовал себя на коне. Справился с ситуацией. Жаль Жанну… Она никогда не умела выбирать подходящих партнеров. Более того, она находила таких редких мужчин, которые были равнодушны не только к ней и вообще к любви, но даже — к смерти… Сейчас этот мальчик прямо просится в камеру. В одну с Кириллом камеру. И это было даже смешно. Глебов чуть растянул уголки губ и замер, хищно вглядываясь в почти детское лицо визави.

Как интересно все складывается! Как лихо все это было закручено. Ляле-старшей это бы понравилось. Размах, шик, отличный ход! Если мальчик не имеет к этому отношения, то, во-первых, должен подумать о матери, во-вторых, о той женщине, с которой живет. И то и другое должно оставить на лице след беспокойства. А если имеет, то все правильно — тупое, глухое равнодушие… «Я — не я, и хата — не моя».

А ведь Даша стоила того, чтобы пролить по ней слезу. И та, другая, немолодая и молчаливая баба, наверное, стоила тоже.

— Вы убили ее? — спросил Славик, чуть покачиваясь на стуле. — За что? — Он снова хрустнул пальцами и резким, почти незаметным движением вытащил из внутреннего кармана небольшой, но увесистый пистолет.

Между ними — длинный, Т-образный стол, за спиной террориста — дверь, за Глебовым — стена с большим портретом Дзержинского и три больших окна. Глебов вдруг блаженно прикрыл глаза. Одно легкое движение, и мозг больше не станет напряженно работать, не надо будет бояться и холодеть при одной только мысли, что внезапная смерть может застать его где угодно. Что он может упасть на спину посреди улицы или просто в стоптанных тапках умереть, сидя на унитазе… Этот насмешливый шепот на похоронах: «Не джигит». Но главное — Жанна, она жива и свободна… Этого арестуют быстро, Кирилл снова прибьется к ней, и Лялечка попадет в надежные руки. А Амитова — скорее всего, она победит. И убийство Глебова будет выглядеть как подвиг во имя татарской демократии. Жаль, что он сам не сумеет проработать этот сценарий. Дилетанты, кругом одни дилетанты, никому нельзя доверять. Теплое счастливое состояние быстро прошло. Виктор Федорович открыл глаза и тихо сказал:

— Если ты берешь в руки оружие, то должен быть готов к тому, что твоим противником будет человек, а не консервная банка. А в человека палить — страшно. Веришь?

— Верю, — улыбнулся Славик. — Но палить в него удобнее. Не промахнешься.

— Говори… — Глебов успокоился и снова пожалел о времени, которое тратит напрасно. Хотя теперь уж было видно — из мальчика выйдет толк. Он — не надежный, но пока управляемый и может владеть собой и ситуацией. И Даша, не такая уж она дура, Даша. Она дала им всем пищу для размышлений… Только не дотумкала, что Глебов не оставляет своих на произвол судьбы, не бросает в трудную минуту… Глебов не позволяет своим девочкам ходить на сторону, потому что они — его семья. Бедная, бедная глупая Даша.

— Так кто умер? — улыбнулся Славик.

— Хороший вопрос. Так и будешь вести себя со следователем. Ваньку не валяй, будь предельно честным, может, по печени и не получишь. Даша… Или для тебя — тетя Даша? Успели или нет на брудершафт? И смотри, как интересно поручается: только познакомилась с тобой, раз — и умерла… Трагическое совпадение. А если учесть, что на ночь смерти Афины у тебя тоже нет алиби… Ведь нет? — Глебов посмотрел на Славика со строгим, но презрительным сочувствием. — То получается — серия. Как ни крути.

А Славик вдруг улыбнулся, спрятал пистолет в карман и обеими руками взъерошил волосы.

— Значит, не Жанна? Ну, тогда есть масса других версий. И о маньяках, только постарше, и о крепкой, смертельной даже, женской дружбе… Так записка эта вам не интересна? Тогда я забираю…

— Как только ты скажешь Жанне о сотрудничестве со мной, все кончится.

— У нас с вами или у нас с ней? — хитро прищурился Славик.

Глебов вдруг так развеселился, что чуть не спросил: «А ты чего больше боишься?» — но вовремя одумался и просто пожал плечами.

— А спорим, не кончится? Пари… Слабо?

— Слабо-би-бо… — пробормотал Глебов. — Забирай. Мне не интересно. Я и так все знаю.

— Ну, кто бы сомневался, Виктор Федорович. С вашим умом — чего вы тут сидите? Лучше быть первым парнем здесь, чем вторым в Риме? Только Цезарь не был последовательным.

— Угу, и чем кончил? Кстати, молодец. Читай, мой мальчик, читай… Это теперь редкость. А с листовками против власти — не время… Скажу, когда… Ты иди, иди пока… А по поводу того, что говорить следователю, я подумаю… Я придумаю.

Глебов повертел в руках Дашину записку и зацепился взглядом за фразу… Бред сумасшедшей, маниакально-депрессивный психоз, но Глебов знал, что она хотела этим сказать. Глебов знал… И знала Даша… Есть ли еще кто-нибудь, тоже посвященный? Или глупая фотографесса все же была последней?..

— Или есть еще кто-то? — Виктор Федорович все никак не мог определиться.

— Что? О чем это вы? — Славик уже встал со стула и нервно разминал затекшие мышцы. — Я пошел? — Он протянул руку к бумагам… И замер, оглянувшись на открывающуюся дверь.

— Кто? — нервно выкрикнул Глебов. — Я попросил бы…

— Дядя Витя, я это. Что же это? Афина? И Даша? Теперь я… — На пороге стояла Жанна, а за ее спиной отчаянно прыгала секретарша, делая то умильное, то виноватое лицо. — О, знакомые все лица. — Жанна сделала шаг и остановилась. — И ты… Конечно, мне стоило догадаться… Короткий поводок, длинный поводок. Вот оно как… Славик, мальчик из ниоткуда… Профессия — альфонс. Но так не бывает.

— Не бывает, — довольно спокойно подтвердил Глебов. — Но с тобой случилось. Мы с ним познакомились позже.

— Это радует, — заявила Жанна и рассмеялась. — Граждане, как хорошо, что наших негритят было только четверо. Не надо ждать… Не надо так долго ждать своей очереди. Знаете, дядя Витя, мне даже не интересно зачем. Я хочу быстрее. — Она села на стол и, немного поразмыслив, подобрала под себя ноги. — По-турецки не получается, — сказала Жанна, извиняясь.

— Не интересно? А вот мне — интересно… — Глебов убрал записку в ящик стола.

— Ты пьяная, Жанна? — осторожно спросил Славик.

— Да, это кого-то волнует? Я — пьяная. Потому что всегда, когда я прихожу домой не вовремя, я чувствую запах Дашиных духов… Это — традиция. Каждый год тридцать первого декабря мы с друзьями ходим в баню… Причем духи она меняла лишь однажды — «Красную Москву» на «Шанель № 5» и ее подделки… Кто сидел на моем стуле? Кто ел мою кашу? Кто вытирался моим полотенцем? Кто спал на моей кровати? Кстати, кто? Покойница? А зачем ты ее убил? Я же не ревнивая, вот дядя Витя знает… Я совсем-совсем не ревнивая, мне все можно объяснить. У меня можно все забрать. И… взять меня замуж. Это не тебе, Славичек. Это — не тебе. И убивать — не надо… Милый мой…