Более всего манили Конрада полки с духовными руководствами, где он обнаружил две книги своего университетского учителя Гилберта де Турне. Большая часть рукописей здесь посвящена была распятию и взывала к чувствам, но иные выказывали рассудочный германский ум, подобно «De Exterioris et Interioris Hominis Compositione»[31]

Аугсбурга. Для трудов плодовитого писаниями Бонавентуры Лодовико отвел целые две полки, и на них-то Конрад обнаружил наконец короткий трактат «De Sex Alis Seraphim» – «О шестикрылом серафиме».

Верный своему строгому разуму и богословскому образованию, Бонавентура каждое крыло серафима уподоблял одной из стадий духовного развития. Конрад восхитился ловким использованием символа для поучения, столь необходимого братьям. Однако когда он наткнулся на тот же образ в другой книге Бонавентуры и обнаружил, что он повторяется снова и снова едва ли не в каждом его труде, то невольно задумался.

«Когда я был на Монте Ла Верна... пришло мне на ум чудо, явленное святому Франциску в этом самом месте: видение крылатого серафима в образе Распятого... и понял я, что выражало то видение восторг нашего отца в созерцательном размышлении и путь, коим тот восторг достигается».

Видение серафима явно обладало для Бонавентуры особой притягательностью. Но что он хочет сказать, используя глагол «effingere» в предложении «выражало восторг нашего отца»? Разве видение святого Франциска не было истинным, и весь рассказ о нем – только символическая аллегория? Конечно же, нет, однако...

У другого автора Конрад мог бы пропустить столь мелкую путаницу в определениях, но Бонавентура отличался особым педантизмом в терминах. Он тоже в свое время читал лекции в школе братства в Париже, был современником и другом Фомы Аквинского. Он не бывал неточен в выборе слов. Конрад перенес книгу к столу и достал свои записи. Хотелось бы знать, сколько раз он успел бы прочитать «Аве, Мария», пока мимо пройдет Лодовико? Конрад с первого дня в библиотеке заметил, что царапанье пера по бумаге притягивает библиотекаря к его столу так же верно, как железо к магнитному камню.

И тут же услышал мягкие шаги. Сандалии Лодовика шаркали по плиткам пола.

– A, «Itinerarium mentis in Deum», – с нарочитым безразличием произнес библиотекарь, кинув небрежный взгляд на стол. – Отличная работа. Фра Бонавентура рад будет узнать, что вы стали знатоком его трудов.

«О чем ты, конечно, доложишь ему за ужином», – хмыкнул про себя Конрад. Ему вдруг захотелось перечитать жизнеописание святого Франциска, составленное генералом ордена. И еще раз взглянуть на этого серафима. Если между делом попадется и упомянутый Лео слепец, тем лучше.

При первом проблеске рассвета Конрад вместе с переписчиками спешил в библиотеку. Часы, освещенные солнцем, сокращались с каждым осенним днем: приближался праздник святой Лючии – самая длинная ночь в году.

Отшельник направился прямо к полкам, где хранились хроники времени основания ордена. К его разочарованию, там обнаружилось всего несколько кратких житий неканонизированных святых ордена, история первого братства в Англии Томаса Эклстонского и такая же хроника Джордано ди Джиано, описывающая распространение ордена в Германии. И ни слова об Умбрии, где зародилось все движение, – пробел, который бы отлично заполнила тайная рукопись Лео.

Оставшееся на полке место полностью занимала «Legenda Major»[32]Бонавентуры. Тот же труд переписывали все работавшие за столами переписчики – побочный результат печально знаменитого эдикта 1266 года. Запретив все ранние предания, министры-провинциалы ордена постановили, что в каждой обители должна храниться хотя бы одна копия истории Бонавентуры. Время от времени материнская обитель посылала в провинции братьев-проезжающих, и каждый проезжающий вел за собой мула, навьюченного копиями. По словам Лео, во времена Элиаса таких братьев называли «братья-извлекающие», поскольку они возвращались в Ассизи с полными сумами сокровищ, извлеченных у настоятелей, желавших сохранить свое положение, – от золотых кубков до драгоценной соленой рыбы в полотняной обертке.

Лодовико приклеил к полке с хрониками копию эдикта. Конрад, взглядывая на нее, всякий раз содрогался от негодования: в сущности, все первое поколение братьев было наказано за правдивость.

Генеральный капитул приказывает в послушание, чтобы все предания о блаженном Франциске, составленные ранее, были исключены, поскольку предание, составленное великим магистром, включает все, услышанное им из уст тех, кто все время был с блаженным Франциском и имеет обо всем достоверное знание.

«Услышанное из уст тех, кто был с блаженным Франциском»? Уж конечно не от Лео, и не от Руфино, и не от Анжело Танкреди, и не от кого-либо из тесного круга посвященных!

Конрад впервые узнал об эдикте через четыре года после его издания, когда в 1270 году навещал Лео – за год до смерти наставника. Лео считал официальное бонавентуровское «Предание» ужасным – раскрашенной фигурой святого, вырванного из настоящей жизни, установленной высоко в нише, где никто уже не сумеет его коснуться, – карикатурой на Франческо, которого они знали. Ничего не осталось от живого человека, который в юности возглавлял весенние шествия по улицам Ассизи, заслужив звание Короля шутов, который швырял на ветер деньги своего доброго отца, тратя их на прихоти и наряды. Мот, трубадур, весельчак был стерт с листа – остался только чудотворец.

«Они высосали из него кровь и дух, – бушевал Лео. – Обошлись с ним, как лекари, которые полагают, что человечность – смертельный яд, убивающий святого. Все братья спиритуалы в трауре!»

Но они не только оплакивали святого. Лео доверительно поведал ему, что многие изгнанники тайно оставили у себя запретные рукописи; и так же поступили Бедные женщины в Сан-Дамиано. Тогда-то он и попросил Конрада переписать и сохранить у себя написанную им хронику ордена. Манускрипт Лео не содержал ответов на вопросы, которыми задавался теперь Конрад, но был, несомненно, важным звеном, связывавшим орден с его прошлым. Теперь Конрад содрогался при мысли, что лишь ему и Амате известно, где спрятан свиток. Надо будет при первом случае рассказать донне Джакоме. Ведь если с ним случится беда, он уже не вернется в свою хижину, а на девушку полагаться нельзя, да и в любом случае она теперь заперта (и слава Богу за это!) в своем монастыре.

Все эти соображения кипели у него в уме, когда Конрад открыл «Главное предание». Он помолился Святому Духу о даровании ему мудрости и понимания и обратился сразу к тринадцатой главе – главе о серафиме.

CAPUT XIII О ЕГО СВЯЩЕННЫХ СТИГМАТАХ

За два года до того, как дух его удалился на небеса, Господень промысел увел Франциска на высокую гору, называемую Ла Верна. Здесь он начал сорокадневный пост во имя святого Михаила Архангела.

И Божьим вдохновением открылось ему, что, открыв Евангелие, узнает он, чего хочет от него Господь. Помолившись благочестиво, он взял с алтаря книгу Евангелий и просил своего спутника, благочестивого и святого брата, открыть ее трижды во имя святой Троицы. Всякий раз книга открывалась на страстях Господних, и Франциск понял, что должен уподобиться Христу в страданиях и горестях... Тело его уже было истощено суровостью прежней жизни и неслагаемым им с себя крестом Господним, но он преисполнился решимости вынести любое мученичество.

Близился день Воздвижения Креста Господня. Молясь в горах, Франциск увидел серафима с шестью огненными сияющими крылами, сходящего с небес. Видение быстро приблизилось и остановилось над ним в воздухе. Тогда он увидел между крылами образ человека распятого, и руки и ступни Его были прибиты гвоздями к кресту... Франциск онемел... преисполнившись радости, потому что Христос в облике серафима взирал на него так милостиво, однако видя Его прибитым к кресту, Франциск содрогнулся, потому что душу его пронзил меч сочувственной печали.