Негры приписывают этим мокиссо такие же страсти, как и людям, и находят, что следует им всем оказывать одинаковое поклонение, чтобы не прогневить ни одного.

Начальник добрых духов и самый могущественный из всех — Марамба; начальник злых духов — Мевуа, но так как эти два могущественных бога постоянно враждуют между собой (Мевуа хочет уничтожить землю и луну, а Марамба их защищает), то выходит, что они не имеют времени слушать своих поклонников, а потому низшие мокиссо пользуются этим, чтобы привлекать к себе все молитвы; но справедливость требует сказать, что они принимают их только как посредники и передают своим начальникам молитвы смертных.

Священникам, или гангам, поручено делать и поддерживать статуи мокиссо. Для привлечения толпы, а с нею многочисленных приношений, ганги совершают суеверные обряды, сопровождаемые конвульсиями и гримасами.

Каждая местность имеет своего мокиссо, но некоторые пользуются большею славою, чем другие. Ганги наперебой стараются выставить своего бога, наперебой привлекают легковерных самыми искусными штуками.

В Эмбозе был знаменитый мокиссо, который привлекал каждый год после периода дождей тысячи людей более чем за сто миль; приходили из Нижнего Конго, даже из Малимбы.

Этот мокиссо, по народному верованию, основал свое жилище в дупле старого дерева, корни которого входили в воду Банкоры; два раза в год этот мокиссо удостаивал изрекать предсказания и излечивать всех больных, приходивших к нему. Из дупла слышались странные слова, кончавшиеся всегда требованиями маниока, пальмового масла и слоновой кости. Приношения накоплялись около жилища бога, и добрые ганги набирали столько товару, что посылали караваны, приносившие им большие выгоды.

Вода в реке, протекавшая мимо Этого дерева, считалась священной: она имела дар излечивать все болезни, и ганги рассылали ее повсюду в горлянках; когда наступала пора пилигримств, они не успевали сами раздавать воду и брали в помощь жителей деревни. Поэтому жрецы банкорского мокиссо были богаты и возбуждали зависть своих собратьев.

Бесполезно добавлять, что из дупла говорил ганга-чревовещатель и что, когда мокиссо удостаивал являться пред своими поклонниками, это опять ганга переодевался более иди менее странным образом. Но он показывался только немногим, между которыми всегда находились два или три сообщника.

Негры Центральной Африки никогда не путешествуют без мешка с талисманами, который иногда весит десять-двенадцать фунтов. Это смесь самых странных предметов: кусочков дерева, камешков, зубов кайманов, старого железа; все годится для этого, только бы ганга освятил их. Хотя эта тяжесть иногда истощает их силы, они не хотят сознаться, что чувствуют малейшую усталость; напротив, они уверяют, что эта драгоценная ноша делает легче ту, которую они несут.

Освящение этих предметов начинается всегда тем, что кладут мешок со священными вещами на землю; потом ганга садится на циновку, бьет себе колени ремнем из кожи бегемота, бренчит железными погремушками, которые всегда носит между пальцами, потом бьет себя в грудь, красит себе веки, лицо и другие части тела синей и красной красками со странными движениями и гримасами, то возвышая, то понижая голос и повторяя таинственные слова, на которые присутствующие отвечают восклицаниями.

После этого обряда, который длится довольно долго, ганга приходит в исступление; надо держать ему руки, чтобы охладить его пыл; но, когда его опрыснут водой, настоянной на некоторых растениях, этот экстаз мало-помалу прекращается; ганга уверяет, что мокиссо явился ему и удостоил освятить вещи. Все это оканчивается обильными приношениями.

На другой день по прибытии Лаеннек и его товарищи были свидетелями этих странных обрядов. Король хотел вести их на охоту за кайманами и сначала велел освятить амулеты, предназначенные защищать его отряд от зверя. Волей-неволей Гиллуа, Барте и Лаеннек принуждены были положить в карман по камешку, а к поясу привесить буйволовый рог.

Они согласились на это, чтобы не прогневить своего старого друга, который уверял, что без этого он не ручается за их безопасность.

По окончании церемонии они отправились с Имбоко и двенадцатью воинами, хорошо вооруженными, к маленькому озеру Уффа, проплыли по реке в пироге и вошли в лес. Уже несколько месяцев жители Эмбозы не были там, и вследствие дождей лианы и кустарники до того заглушили маленькую тропинку, прежде проложенную, что они не могли идти, и, повернув налево, добрались до прогалины, которая могла скорее довести их до цели.

Вдруг Уале прыгнул, вытянул шею, навострил уши и, по-видимому, прислушивался к отдаленному шуму, которого охотники еще слышать не могли.

— Будьте внимательны, — сказал Лаеннек, — Уале чует хищного зверя.

Чтобы собака не бросилась вперед, Лаеннек крепко держал ее на шнуре.

Скоро послышался шум раздвигаемых ветвей.

— Понго! Понго! — закричали туземцы, дрожа от страха.

— Что это? — спросили Гиллуа и Барте с беспокойством.

— Горилла, — коротко ответил Лаеннек. — Приготовьте ваше оружие, я выпущу Уале.

Собака бросилась в кусты.

Вдруг страшный отрывистый рев, похожий на рев льва и человеческий крик, послышался за спиной охотников; животное обошло своих врагов.

Мосиконго не ошиблись, это была горилла.

Испуганные негры ничком бросились наземь. Лишь старый начальник и три европейца остались на ногах. В то мгновение, когда горилла бросилась на маленький отряд, Уале, следовавший за нею, прыгнул на нее и схватил за горло. Оба врага повалились на землю, и между ними началась страшная борьба, сопровождаемая свирепым воем.

Стрелять было нельзя из опасения попасть в собаку; Лаеннек ни за что на свете не позволил бы убить доброго Уале. Собака вонзила свои могучие зубы в шею гориллы, а та старалась задушить ее, прижимая к своей груди. Бедный Уале уже с трудом переводил дух, и борьба, может быть, кончилась бы не в его пользу, если б Лаеннек не бросился вперед и не вонзил свой охотничий нож в грудь гориллы.

Лапы животного, пораженного насмерть, тотчас опустились, тихая жалоба сменилась болезненным криком, и, испуская последний вздох, страшное четвероногое бросило на своих врагов взгляд, выражавший почти человеческое страдание. Путешественники, растроганные, отвернулись, и даже Уале, получивший легкие раны, оставил в покое своего врага.

Мосиконго, напротив, выказавшие такую «храбрость» в час опасности, немедленно подбежали, разорвали гориллу на куски и вымазали себе тело ее кровью; народное верование приписывает ей силу делать неуязвимым тело человека.

Это приключение расстроило все планы, и хотя через несколько минут маленький отряд пришел к озеру, Лаеннек и его спутники видели по тревожным взглядам, которыми люди Имбако осматривали кусты, что они боялись нового врага, может быть, самки убитого. Поэтому, когда Лаеннек, не доверявший мужеству негров, предложил им воротиться в Эмбозу, они тотчас бросились по направлению к Банкоре.

Имбоко, хотя и чувствовал перед гориллой такой же суеверный страх, как и его люди, не хотел оставлять гостей; но можно было видеть, что он далеко не был спокоен и время от времени, чтобы внушить себе мужество, дотрагивался до амулетов, висевших на его поясе, и бормотал какое-то заклинание, которому его научили ганги. Нечего было сомневаться, что его воины и он мужественно дрались бы с разбойниками или с каким бы то ни было хищным зверем, слоном или носорогом, но горилла внушала им таинственный страх, имеющий начало в их религиозных идеях; ганги убедили Имбоко, что в теле этого животного обитают злые духи, которые мучают тех, кто попадает в их власть.

Приготовили приманки для кайманов, но негры забыли оставить их, когда убежали; следовательно, ничего нельзя было предпринять, и после прогулки около озера Имбоко и его гости вернулись к Банкоре. Не успели они еще выйти из леса, как увидели Кунье и Йомби, которых оставили в Эмбозе приготовиться к отъезду. Эти бравые люди, увидев, что негры бегут врассыпную, взяли ружья и поспешили на помощь своим господам.