— Остановимся здесь! — сказал вдруг Лаеннек. — Неблагоразумно будет продолжать плавание.

— Почему? — спросил удивленный Барте. — Не потеряем ли мы дорогое время?

— Это необходимо, — отвечал бретонец. — Дальнейшее плавание неблагоразумно, потому что укажет нашу позицию зоркому глазу негров. Если они пустились в погоню с утра, то через час нагонят нас; слишком хорошо мне известно, как ничтожно проплытое нами расстояние для этих неутомимых ходоков. Они, вероятно, идут по самому берегу, потому что дальше — сплошная чаща переплетшихся лиан, бамбука и кустарников. Если же по истечении нескольких часов мы ничего не услышим, то опять пустимся в путь с еще большей энергией…

Маленькое судно было спрятано в чаще корнепусков и тростника, стебли которого плавным сводом подымались над рекой; вблизи от этого места находилась громадная скала, вроде пирамиды возвышавшаяся на пятнадцать или двадцать метров над уровнем моря.

— Еще при закате солнца я заметил этого гранитного зверя, — сказал Лаеннек, — и мне пришло в голову остановиться здесь, чтобы посмотреть, не может ли он послужить нам естественной крепостью? Если мы найдем здесь защиту и убежище, то ни один негр не осмелится атаковать нас. Кунье, уныло напевая, отправился на разведку.

Через несколько минут он вернулся с известием, что каменная глыба кончается на вершине довольно обширной площадкой, на которой могут свободно поместиться двенадцать человек, и что эта площадка покрыта густыми кустарниками, в которых легко спрятаться.

— Ну, — сказал Лаеннек повелительно, — поспешим отнести туда оружие и съестные припасы. Там наше спасение, или же придется отказаться от всякой надежды спастись! Эта местность изменяет мои планы, и мы останемся здесь до восхода солнца, чтобы узнать наверное, осмелился ли мой друг Гобби нарушить погребальный обряд! — Каждый молча повиновался бретонцу, и несколько минут спустя маленький отряд с трудом взобрался на самую вершину.

Никто не думал спать, но в течение долгого времени молчание нарушалось только однообразным ропотом волн. Вдруг Кунье вздрогнул.

— Что там такое? — спросил Лаеннек тихо.

— Заставь молчать Уале! — отвечал негр. — Я слышу шум с верховья реки — это Гобби со своими воинами…

Бретонец мигом надел ошейник на собаку и приказал ей лежать тихо.

— Смотри, — сказал негр, присматриваясь к течению реки, — вон черные точки на воде: одна, две, три, четыре… всего шесть черных точек… они плывут на военных пирогах.

— Не более того? — спросил Лаеннек, ничего не различавший во тьме ночи.

— Да, только шесть… Вот они приближаются…

Европейцы напрягли слух, стараясь заменить им недостаток зрения, и вскоре ясно различили удары весел по воде.

— Точно ли ты уверен, что всего шесть судов? — спросил Лаеннек.

— Наверно говорю!

Из широкой груди бывшего матроса вырвался вздох облегчения.

— Что с вами? — спросил Барте.?

— А то, что мы спасены… или близки к спасению.

— Спасены! — прошептали молодые люди.

— Да, спасены… Гобби, вероятно, чересчур хватил, если решился пуститься за нами в погоню, иначе он никогда не осмелился бы преследовать нас только пятью десятками солдат на шести пирогах; ведь на шести пирогах больше не поместишь.

— Мне кажется, и этого слишком достаточно…

— Да, если бы меня тут не было, — перебил Лаеннек. — Запомните хорошенько: никогда пятьдесят негров не осмелятся напасть на судно, на котором плывет Момту-Самбу. Я так уверен в этом предположении, что завтра утром, при первых лучах рассвета, мы опять сядем в пирогу и спокойно пойдем вниз по реке, не заботясь ни о Гобби, ни о его воинах.

— Почему же не сегодня вечером?

— Потому что негры сразу увидят, что я с вами, и, кроме того, могут пустить в нас несколько залпов, на которые мы не сумеем ответить с уверенностью. Положитесь на меня… ни один из этих красавцев не захочет быть под прицелом моего карабина. Если бы они подошли к нам в числе шестисот и пешком, как я предполагал, ну, тогда было бы другое дело: всюду ведь количество есть сила, а у негров тем более… Они поощряли бы друг друга и мертвых или живых непременно возвратили бы нас в Матта-Замбу.

После этого предостережения ничто не тревожило спокойствия беглецов.

Рано утром маленькая пирога бодро продолжала свое плавание, следуя правым берегом реки, потому что надо было сохранять готовность в случае чего быстро улепетнуть на берег. Час спустя после их отплытия флотилия Гобби ясно обозначилась.

Не видя никаких следов, Гобби приказал остановиться в маленькой бухте и готов был уже отказаться от погони. По правде сказать, он совсем не собирался далеко преследовать беглецов, потому что бросился в погоню в первую минуту гнева и пьяный до одурения; за ним последовало не более тридцати человек. Поуспокоившись несколько, Гобби и сам рассудил, что с тридцатью солдатами не одолеть ни Момту-Самбу, ни глупого суеверного страха, который он внушает войнам. Но, завидев преследуемых беглецов, мгновенно, с быстрой сообразительностью дикаря, король принял приличный обстоятельствам вид и скорее с печалью, чем с яростью, заговорил со своим генералиссимусом, когда пирога последнего была уже на близком расстоянии. Прежде всего он окинул глазами свою свиту и понял, что нельзя ожидать от нее большой помощи в борьбе с «неуязвимым человеком».

— Зачем ты покинул друга своего, не предупредив о том? — заговорил Гобби жалобным голосом. — Не осыпал ли я тебя почестями и богатствами?.. Достойно ли тебе бежать, как преступнику?..

Видя, какой оборот принимают обстоятельства, Лаеннек отвечал в том же тоне.

— Вероятно, тафия сильно помутила твою голову, о, великодушнейший властелин Матта-Замбы, если ты решился покинуть тело твоего знаменитого племянника и сделаться посмешищем народа без всяких причин! Кто тебе сказал, что я бежал? Неужели свободный человек не имеет права идти, куда хочет, и не двадцать ли раз прежде я уходил в далекие страны, а ты не думал гнаться за мной?

— Правда, но ты всегда возвращался через несколько дней!

— А кто тебе сказал, что я и теперь не возвращусь?

— Один?

— Нет, с Буаной, Кунье и Уале.

— А белые невольники тоже участвуют в твоем странствии?

— Послушай, королевская морда! — отвечал Лаеннек, понижая голос, чтобы не слышали люди, сидевшие на задних пяти пирогах. — Воспользуйся тем, что я скажу тебе. Белые возвратятся на свою родину, потому что Момту-Самбу не хочет, чтобы хорошие люди были невольниками у такого злобного паренька, как ты… А теперь, если хочешь, чтобы мы расстались друзьями и чтобы я скорее вернулся к тебе, прикажи немедленно же солдатам отдать мне честь и не мешай нам продолжать дорогу, потому что отсюда еще далеко до Банкоры!

— Правду ли ты говоришь? Вернешься ли ты? — спросил Гобби, на этот раз с непритворной печалью. — Подумай, что мне делать без тебя? Ты один стоишь целой армии! Ведь ты сам знаешь это.

— Даю тебе слово вернуться!

— Так поклянись же на этом фетише, который у тебя на шее и который ты так часто целуешь.

То был портрет матери Лаеннека. Бретонец пережил тяжелую минуту: в одно мгновенье все прошлое пронеслось перед его глазами… но он недолго колебался.

— К чему? — прошептал он. — Она умерла… я никогда не увижу земли, где она покоится…

И он поклялся. По приказанию Гобби, все негры отдали ему честь с криками:

— Ме-Сава! Ме-Сава Момту-Самбу! Да здравствует Момту-Самбу еще десять раз десять лет!

Под дружными усилиями Буаны и негра, которые налег» ли на весла, маленькая пирога полетела по течению.

— А теперь, друзья, — сказал Лаеннек двум друзьям, находившимся под его защитою, — посмотрим, труднее ли справиться с девственным лесом, чем с первобытными людьми…

— Ну, господа, — сказал Ив Лаеннек, — трапеза наша кончена, скоро солнце закатится, и с первыми тенями ночи голодные звери займут берега реки. Пора возвратиться к нашей лодке.